Вендия 2. Незримые нити - Йенсен Брэнт (книги регистрация онлайн бесплатно txt) 📗
— Садитесь, — махнул рукой киммериец. — Ты, Амьен, тоже садись.
Сам северянин остался стоять.
— Нам предстоит решить два вопроса, — продолжал он. — Во-первых, вы потеряли двух людей. Ваш десяток сократился. Я хочу узнать, считаете ли вы, что я должен перевести к вам еще одного солдата?
Амьен поднялся со своего места.
— Сотник, этот вопрос мы уже обсудили, — сказал он. — И все решили, что новый человек нам не нужен. Мы справимся с любой задачей, которую вы поставите.
— Приятно слышать, — честно сказал Конан. — У меня тоже нет никакого желания дробить десятки. Тогда перейдем ко второму вопросу. Я хочу, чтобы вашим новым десятником стал Амьен. Решать, разумеется, буду я, но ваше мнение важно для меня. Есть возражения против Амьена?
Никто не произнес ни слова.
— Значит, нет, — подытожил киммериец. — Амьен, ты готов возглавить десяток?
— Да, если прикажите.
— Приказываю. До сегодняшнего вечера я доведу свою волю и до оставшихся солдат. Продолжайте исполнять свои обязанности.
И вновь весь десяток поднялся на ноги, провожая своего командира.
Северянин улыбнулся уголком рта на прощание, показывая свое расположения. Про себя же он в этот момент решил, что скажет об отказе от мести за Газила и Осанна только после того, как поговорит с раджой.
Именно к нему киммериец сейчас и собирался.
Конан считал, что старик раджа вряд ли обрадуется тем словам, с которыми он к нему придет. Правитель Бхатинды не отличался велеречивостью или изысканными манерами, плохо изъяснялся на туранском и сильно стеснялся из-за этого, однако при этом он казался киммерийцу человеком честным, привыкшим доверять скорее клинку, нежели словам.
И он полагал, что туранцы имеют полное право на месть.
Киммериец при мысли о предстоящем разговоре лишь помянул про себя Крома: неприятный он получится, в этом можно было не сомневаться.
Выйдя на улицу и пройдя уже почти половину пути до дворца правителя Бхатинды, Конан вспомнил, что времени с рассвета прошло не так и много. Жрец Эрлика начал обряд погребения практически с первыми лучами солнца. И хоть молитвы заняли не один колокол, но время еще, несмотря на то, сколько событий уже успело произойти за это утро, было еще раннее.
В Туране у сановников разного ранга первая половина дня отводилась для решения срочных дел: политических, экономических, судебных и прочих. Посетителей же принимали только после того, как солнце минет высшую точку на небосклоне, а что чаще – ближе к вечеру.
Конан находил подобное устройство дня весьма разумным, позволявшим не дать перепутаться всем возможным начинаниям.
Какие же порядки были заведены в Вендии, он не знал. Спросить, кроме как у Шеймасаи, было не у кого. Немного поразмыслив, киммериец решил чуть-чуть отложить свой визит к радже. В любом случае, явиться столь рано означало бы показать свое неуважение к правителю, а Шеймасаи прямо обозначил срок, в который должен уложиться сотник: поговорить с раджой до окончания сегодняшнего дня.
Так что, время еще оставалась. Конан подумал, что небольшую его часть можно было бы потратить лично на себя, а именно зайти в трактир (или как его называют вендийцы?) и перекусить.
Сотник расспросил местных жителей о том, где можно найти такое заведение. Вендийский язык он знал еще не идеально, а потому поняли его не с первой попытки, но до жестов Конан опуститься себе не позволил.
Трактир, как выяснилось, располагался у самого въезда в Бхатинду со стороны заката. Отряд должен был проезжать мимо него вчера, когда прибыл в город. Вскоре выяснилось, почему тогда киммериец не обратил на трактир внимания: никакой вывески на здании не было. Если бы не отголоски запахов, доносившихся изнутри, да подробное описание пути горожанами, киммериец рисковал второй раз пройти мимо него.
Народу внутри было всего ничего: хозяин и два посетителя.
Вот только одним из посетителей неожиданно оказался Бернеш!
Десятник заметил Конана и махнул ему рукой.
— Сотник, присаживайся ко мне!
Киммериец не видел причин ему отказывать. Вот только удивился он немало, увидев, чем занят стол Бернеша. На нем красовалось два пустых сосуда из-под вина, немалого объема, которые никто не спешил унести, и третий, из которого десятник пил в настоящий момент. Никакой еды не было.
— Что это с тобой? — спросил киммериец, присаживаясь на лавку.
Бернеш склонности к пьянству никогда не имел. И вообще казался Конану одним из самых полезных людей в сотне.
Единственные претензии к нему были, из-за того бастард слишком многое позволял своим людям. Бернеш несколько расширял для них правила, установленные киммерийцем: когда была возможность, давал побольше выспаться, разрешал меняться сменами при дежурстве и тому подобные мелочи. Проблем из-за них никогда не возникало, но излишние проявления свободы могли плохо сказаться на дисциплине во всей сотне.
Киммериец пару раз жестко отчитывал Бернеша за то, что тот не поддерживает установленного порядка. Десятник с Конаном не соглашался, что он делает что-то не так, но под угрозой разжалования уступил и ужесточил дисциплину. Немного.
Спорить до конца с Бернешом северянину не хотелось, а тем более осуществлять свою угрозу. Туранец, несмотря на молодость, уже имел за плечами большой опыт схваток с горцами и пиратами, и при этом отличался завидным умом. Практически на каждом собрании командующих десятками, которые проводил Конан, устанавливая задачи для сотни на предстоящие дни, именно Бернеш предлагал решения для тех вопросов, что ставили большинство в тупик.
Бастард для сотни был просто незаменим.
А проблемы с дисциплиной были не такими уж и большими… до сегодняшнего дня.
— У меня поминки, сотник, — сказал Бернеш.
Он протянул киммерийцу сосуд.
— Присоединяйся, — добавил десятник, поняв, что северянин не спешить принять из его рук вино. — Ты был чуть ли не единственным, кто нормально относился к Газилу. Выпей! Надо помянуть его дух. Газил был достойным человеком.
Подумав немного, Конан все-таки взял вино.
Он не помнил, чтобы между Бернешом и Газилом была особая дружба: покойный десятник со всеми держал себя ровно.
— Ты хорошо его знал? — спросил киммериец.
— Не очень, — сказал Бернеш. — Газила никто хорошо не знал.
Конан ждал, что туранец продолжит фразу, но десятник молчал.
Он взял назад у киммерийца сосуд с вином и стал пить. Не жадно. Аккуратно, делая небольшие глотки. Но никак не мог остановиться.
Наконец напившись вдоволь, Бернеш отставил вино в сторону. Он сидел, опершись локтями о стол, обхватив руками голову, и молчал.
— Я не понимаю, — произнес киммериец.
Сказанное относилось ко всей ситуации, а не к предыдущим словам десятника.
— Я тоже, — отозвался Бернеш. — Сотник, я ведь почти не сомневался, что Газил очень скоро умрет. И мне ужасно больно от того, что я оказался прав.
Конан не знал, как воспринимать признание туранца: был ли этой пьяный бред, или же Бернеш, и в самом деле, о чем-то догадывался.
— Ты спрашиваешь, знал ли я его, — на этот раз пауза между фразами десятника не затянулась. — Мы с ним пересекались несколько раз во время предыдущих кампаний. Так вот – это был другой человек. Тот Газил, которого ты знал, делал все, чтобы соответствовать своему раннему образу, но все равно чувствовалось, что что-то с ним не так.
— Объясни нормально, что ты имеешь в виду, — потребовал Конан. — Ты уже много выпил, и потому говоришь невероятно путано.
— Хорошо, постараюсь, — улыбнулся Бернеш. — Газил относился к самому себе не просто требовательно, запредельно требовательно. Он никогда не отступал от приказов, не нарушал дисциплины и еще соблюдал уйму правил, которые установил сам для себя. Как есть религиозные фанатики, так и Газил был фанатиком от военного дела. Его служба была его жизнью и наоборот. Он не понимал, как солдат или офицер может жить иначе. Потому и со своими подчиненными он обходил жестко. Он не получал никакого удовольствия, наказывая их, ему просто хотелось добиться от них такого же отношения к службе, что было у него самого.
