Дочь Империи - Вурц Дженни (серия книг TXT) 📗
Миновав арку ворот, Мара поспешила к центру рощи. Там, посреди цветущих деревьев с причудливой формой кроны, находился крошечный священный пруд, куда впадал и откуда струился тонкий ручеек.
Легкая рябь пробегала по поверхности пруда, повторявшей оттенки зеленовато-голубого неба - там, где оно виднелось в просветах между ветвями деревьев.
У самой кромки берега лежал большой камень. Его основание уходило в землю, а всю выступающую часть сгладили природные стихии, шлифовавшие этот камень в течение веков.
Некогда на боку камня было выбито глубоко прорезанное изображение птицы шетра - геральдического символа Акомы; теперь же рисунок был едва виден. Это был семейный натами - священный камень, в котором воплощался дух Акомы. Если наступит такой черный день, когда семья Акома будет вынуждена спасаться бегством из родных мест, то долгом каждого, носящего это имя, станет забрать с собой священный камень и, если понадобится, отдать жизнь, защищая его. Ибо, если натами попадет в чужие руки, семья прекратит свое существование. Мара взглянула в дальний конец ограды. Там находились три натами, захваченные предками Мары. Камни были вкопаны в землю и притом перевернуты таким образом, чтобы вырезанные на них гербы никогда впредь не увидели света солнца. Властители Акомы, втянутые в опасную Игру Совета, в разное время стерли с лица земли три неприятельские семьи. Теперь такая участь грозила их собственному роду.
Рядом с камнем было выкопано продолговатое углубление; холмик влажной земли высился по одну сторону от него. Мара опустила в углубление подушку с отцовским мечом и туникой брата. Голыми руками она подгребла землю обратно в углубление и разровняла ее, не обращая внимания на то, как пачкается при этом ее белая хламида.
Потом она опустилась на колени, ощутив неожиданное и неуместное желание рассмеяться. С ней происходило что-то странное и тревожное. Вот она добралась, наконец, до заветного места, где можно не таясь излить горе в слезах - а глаза ее сухи, и рыдания, которые она силой удерживала в себе все эти дни, сейчас не торопятся вырваться наружу.
Она набрала полную грудь воздуха и подавила нелепый смешок. В голове беспорядочно вспыхивали разрозненные образы; она ощущала, как горячая волна заливает ее грудь, шею и щеки. Ритуал должен продолжаться, каковы бы ни были ее чувства.
Рядом с прудом была приготовлена необходимая для обряда утварь: небольшой кувшин, жаровня, над которой вился слабый дымок, крошечный кинжал и чистое белое платье. Мара подняла сосуд с земли и вынула из горлышка пробку. Она вылила в пруд ароматное масло, и на водной поверхности заиграли яркие искорки.
Мара тихо проговорила:
- Покойся с миром, отец мой. Покойся с миром, брат мой. Придите в родную землю и отдохните среди наших предков.
Она отставила сосуд в сторону и решительным движением разорвала ворот платья. Несмотря на дневной зной, она почувствовала, как холодно стало ее маленьким, внезапно обнажившимся грудям, когда легкий ветерок коснулся влажной кожи.
В строгом соответствии с традицией она еще раз рванула ткань, и на этот раз из груди исторгся тихий невнятный возглас. Обычай требовал внешних проявлений горя перед лицом предков.
Следующим резким движением она разорвала хламиду на левом плече, и неровный лоскут свесился почти до талии. Но крик, который она издала при этом... в нем звучало больше гнева, чем печали. Потом она сдернула левой рукой ткань с правого плеча - и на сей раз зарыдала в полный голос: боль вырвалась из самых потаенных уголков души.
Традиция, истоки которой уходили в незапамятные времена, наконец дала выход чувствам.
Вся мука, которую до этой минуты она держала в узде, изливалась в горестных стенаниях. Вопль, больше похожий на вой раненого животного, огласил священную рощу, и в этом вопле смешалось все: и гнев Мары, и крах ее надежд, и боль утраты.
Изнемогая от горя, чуть ли не ослепнув от слез, она опустила руку в почти погасшую жаровню. Там оставалось еще несколько непрогоревших угольков; но, не дрогнув от их жгучего прикосновения, она набрала в горсть горячей золы и растерла этой золой свои груди и не защищенный разорванным платьем живот. То было символическое действо, означавшее, что сердце Мары сгорело дотла и обратилось в золу. Снова рыдания сотрясли все тело девушки: душа жаждала освободиться от ужаса, порожденного убийством отца, брата и сотен верных воинов. Левой рукой Мара зачерпнула пригоршню влажной земли от основания натами и размазала землю по своим волосам, а потом ударила себя кулаком по голове. С землей Акомы она была едина, и в эту землю она возвратится, как возвратятся и духи убитых.
Теперь, ударяя себя кулаком по бедру, она нараспев произносила слова погребального гимна, едва различимые из-за судорожных рыданий. Стоя на коленях, она раскачивалась вперед и назад, и ее причитания сливались в непрерывный стон.
Потом она схватила миниатюрный металлический кинжал, семейную реликвию немыслимой ценности, которую в течение веков использовали только для погребального ритуала, и, вытащив клинок из чехла, полоснула лезвием по левой руке, чтобы эта новая жаркая боль хотя бы отчасти притупила ноющую боль в сердце.
Она подержала раненую руку над прудом, чтобы капли ее крови смешались с водой; этого требовали правила обряда. Еще раз рванула на себе платье, так что на теле осталось лишь несколько лоскутьев. Если не считать набедренной повязки, она была полностью обнажена; с глухим рыданием Мара отбросила ненужные клочки ткани. Юная властительница рвала на себе волосы, стремясь телесной болью смыть страдание, и в это же время непрерывно выпевала слова древнего песнопения, призывая предков в свидетели ее тяжкой утраты. Затем она рухнула на полосу свежей земли над местом погребения, прижавшись головой к семейному натами.
Теперь, когда ритуал был завершен, горе Мары было подобно воде, вытекающей из пруда, уносящей ее слезы и кровь к реке, а затем - к дальнему морю. Траурный обряд подошел к завершению и в конце концов должен был облегчить невыносимую боль, но сейчас наступила минута простого человеческого горя: слезы Мары уже не могли опозорить славное имя Акомы. Они лились неудержимо, и казалось, что им не будет конца.
Слуха Мары коснулся какой-то чуждый звук: шорох листвы, как будто кто-то пробирался среди ветвей у нее над головой. Погруженная в свои терзания, Мара не заметила темную фигуру человека, спрыгнувшего из кроны на землю рядом с ней. Прежде чем она успела открыть глаза, сильные пальцы вцепились ей в волосы и резким рывком закинули ее голову назад. Пораженная ужасом, словно молнией, Мара все же попыталась бороться, лишь краем глаза увидав позади себя человека в темной одежде, и тут же ее настиг удар в лицо. Нападавший выпустил волосы девушки, и перед ее лицом метнулся шнур - Мара инстинктивно ухватилась за него. Ее пальцы оказались в петле, которая должна была убить ее через несколько секунд, но, когда незнакомец натянул удавку, ладонь девушки помешала узлу посредине петли сдавить ее горло. Однако ни вздохнуть, ни позвать на помощь она все равно не могла. Мара попыталась откатиться в сторону, но тот, кто покушался на ее жизнь, дергал шнур и не выпускал жертву. Борцовский удар ногой, которому ее некогда научил брат, вызвал у злодея издевательский смешок, больше похожий на хрюканье. При всей ее ловкости силы были слишком неравными.
Шнур натягивался и, врезаясь в руку и шею, причинял острую боль. Мара задыхалась; легкие горели огнем. Она билась, словно рыба на крючке, ощущая, что убийца затягивает удавку. Если бы не многострадальная рука, удерживавшая шнур, Мара бы уже задохнулась. Кровь стучала в ушах. Свободной рукой она продолжала царапаться, но все попытки были тщетными. Сквозь шум в ушах, подобный грохоту прибоя, она слышала частое дыхание человека, старавшегося оторвать ее от земли. И затем, потеряв сознание от удушья, Мара погрузилась во тьму.
Глава 2
УРОКИ
Мара почувствовала на лице влагу. К ней понемногу возвращалось сознание. Вскоре она поняла, что Папевайо, бережно поддерживая ее голову, смачивает ей лицо мокрым лоскутком. Мара открыла рот с намерением что-то сказать, но горло у нее перехватило, словно его все еще сжимала удавка. Она закашлялась, а потом с усилием сглотнула слюну, надеясь преодолеть боль. Несколько раз моргнув, Мара попыталась собраться с мыслями, но она сознавала лишь то, что горло ужасно болит, а небо над головой немыслимо прекрасно и его зеленовато-голубые глубины теряются в бесконечности. Потом она шевельнула правой рукой, и боль, пронзившая ладонь, сразу заставила вспомнить все случившееся.
