Далекие бедствия - Дансени Эдвард (книги без регистрации полные версии txt) 📗
Над самым центром города парит ястреб, издавая свой клич, как будто он пролетает над пустошью и как будто эта пустошь принадлежит ему. Бриз, который несет его, открывает старые ставни и снова раскачивает их.
Старые, бесполезные петли стонут; обои шепчутся. Три французских солдата, пытающиеся отыскать свои дома, бродят по кирпичам и зарослям крестовника.
Это – Ужас Опустошения, не предсказанный пророчеством в каком-то невероятном будущем, не сохраненный на много веков при помощи папируса и камня, но павший на наше собственное столетие, на дома народа, подобного нам самим: обычные вещи, которые нам знакомы, стали реликвиями прошлого. Именно наш собственный век закончился в крови и разбитых кирпичах.
В старой гостиной
В Перонне остался один дом с крышей. И там в лучах лунного света стоял офицер, возвращавшийся из отпуска. Он искал свой батальон, который сменил дислокацию и был теперь где-то среди руин возле Перонна, или направлялся туда – никто в точности не знал. Кто-то сказал, что видел батальон на марше через Тинкур; сержант сказал, что в Брие. Люди, которые не знали, всегда были готовы помочь, они выдвигали предположения и даже доставали карты. Почему бы и нет? Они не выдавали никакой тайны, потому что ее не знали, они просто следовали естественной склонности солдата оказать всю возможную помощь другому солдату. Поэтому они предлагали свои варианты как старые друзья. Они никогда не встречались прежде, они могли никогда не встретиться снова; но Ла Франс знакомит вас, а пятиминутное знакомство дорогого стоит в месте, подобном Перонну, где все могло так сильно измениться за одну ночь и где все так напряженно на странном фоне руин. В таких местах ничтожные отрезки времени становятся очень ценными, пять минут кажутся по-настоящему долгим сроком. Срок и впрямь долгий, поскольку всякое может случиться теперь во Франции за пять минут в любой день. Пять минут могут стать страницей истории, даже главой, возможно, целым томом.
Маленькие дети с измазанными в чернилах пальцами много лет спустя могут просидеть целый час, пытаясь изучить и запомнить то, что случилось в течение пяти минут во Франции совсем недавно. Это в точности похоже на отражения, проскальзывающие в сознании в лунном свете среди обширных руин и тотчас предаваемые забвению.
Тех, кто знал, где находится батальон, разыскиваемый заблудившимся офицером, было не так уж много; они были осторожны и говорили так, как будто на совести у них лежало не одно убийство, не допуская свободы и открытости: поскольку об одном никто не говорит во Франции, и это – точная позиция боевой единицы. Можно неопределенно махнуть рукой в восточном направлении и сказать: «Там»; но назвать деревню и людей, которые занимают ее, значит нарушить тишину, которая в эти дни воцарилась над Францией, торжественную тишину, подобающую столь значительной трагедии.
И в конце концов, казалось, лучше бы тому офицеру послушаться сержанта и отправиться на поезде в Брие, который отходил утром, и этот вопрос был бы улажен, остались бы только еда и сон.
Внизу в подвале большого дома с крышей была кухня, фактически там было все, что следует иметь в доме; и чем дольше человек созерцал простые домашние вещи, столы, стулья, огонь в кухне, фрагменты ковров, полы, потолки и даже окна, тем сильнее он удивлялся; в Перонне все это не казалось естественным.
Представьте себе прекрасную гостиную с высокими декорированными стенами и парящим в воздухе ароматом достоинства, мира и непринужденности, которые так недавно исчезли; только что, может быть, они вышли через двойной дверной проем; в самом деле, шлейф платья леди секунду назад исчез снаружи; и затем обратитесь в воображении к тому большому городу, озаренному лунным светом, к городу, полному тайн, которые всегда приносит луна, но без ее света; к городу черному, темному, как пещеры земли, куда ни один луч света никогда не падал; к городу, кажущемуся еще более темным в лунном свете, темнее даже, чем в отсутствие луны; к городу мрачному, оплаканному и проклятому, где каждый дом на больших улицах укрывает темноту среди стен, лишенных окон; как будто этот город лелеет беду, будто не осталось у него других детей, и не даст он луне коснуться его горестей и увидеть чудовищного питомца, которого он выкармливает.
В старой гостиной рядом с двадцатью другими людьми заблудший офицер прилег вздремнуть на полу и задумался о старых войнах, которые шли в городах Франции давным-давно. В такие же здания, как это, думал он, люди, должно быть, приходили прежде и уходили на следующий день, чтобы сражаться в других веках; ему казалось, что тогда все это, должно быть, выглядело более романтично. Кто знает?
Он смог расположиться на клочке ковра. Еще несколько офицеров вошли в начале ночи, поговорили немного и тоже улеглись. Несколько свечей стояли на столах здесь и там. На башнях пробило бы полночь, если б в Перонне остались еще какие-нибудь часы.
Тихие разговоры продолжались на пониженных тонах здесь и там. Свечи догорали, и огней становилось все меньше. Большие тени парили на старых высоких стенах.
Потом разговор прекратился, и все затихло: ничто не двигалось, кроме теней. Офицер зашептал во сне о чем-то очень далеком, а потом умолк. Вдалеке слабо рвались снаряды. Тени, предоставленные самим себе, кружились и кружились по комнате, отыскивая в каждом углу что-то, что было утрачено. Он бродили по стенам и потолку и не могли найти это. Последняя свеча гасла. Она вспыхивала и таяла. Тени носились по комнате из угла в угол. Но они не могли отыскать пропажи. Они отчаянно спешили в эти последние немногие мгновения. Большие тени искали какую-то мелочь. Они разыскивали ее в самых маленьких укромных уголках. Потом последняя свеча потухла. Когда пламя исчезло с дымом от упавшего фитиля, все огромные тени замерли и мрачно ушли.
Дома Арраса
Когда вы въезжаете в Аррас по западной дороге, минуя красные валы и Испанские ворота, город выглядит царственно. Он цепляется за древние ворота с таким достоинством, с каким правитель мог бы удерживать корону; с такой чистотой унылого красного цвета, какую демонстрируют старые валы, он мог быть облачен в мантию; но это мертвый король с коронованным черепом. Ибо дороги Арраса пустынны, по ним бродят только солдаты, а здания голы, как кости.
Аррас спит глубоко, без крыш, без окон, без ковров; Аррас спит, как спят скелеты, все достоинство прежних дней окружает город, но жизнь, которая видна на улицах – это не жизнь старого города, старый город убит. Я прибыл в Аррас и спустился по улице, я видел, как сады во дворах вспыхивают за голыми ребрами зданий. Сад за садом сияли вокруг меня, насколько хватало глаз, хотя стоял октябрь и уже миновали четыре года войны; но все, что осталось от тех садов, сиявших в солнечных лучах, было подобно грустным лицам, пробующим улыбнуться после многих перенесенных бедствий.
Я пришел к великой стене, которую не разрушили снаряды. Каскад алых побегов вился по ней, как если бы по другую сторону был некий безмятежный сад, которого не коснулись никакие бедствия, в котором по заброшенным дорожкам бродили девушки, никогда не слышавшие о войне. Но все было не так. Однако воображение, утомленное разрухой, с готовностью обращается к таким сценам везде, где факты скрыты хотя бы шаткой стеной, украшенной несколькими яркими листьями или проблесками цветов.
Но по моей прихоти вы не должны представлять руины как нечто увенчанное блеском, или как некий корабль, достигший наших берегов, сохранив груз великолепия и достоинства за пределами древности.
Руины сегодня не скрыты плющом, они не таят никакой любопытной архитектуры или странных тайн истории, они вовсе не красивы и не романтичны. Они не могут поведать историй о древних цивилизациях, известных не иначе, как только из рассказов немногих серых камней. Руины сегодня – разрушение, и горе, и долг, и потери, неаккуратно обрушившиеся на современные дома и прервавшие обычную смену поколений, разрушившие орудия знакомых промыслов и сделавшие обычные профессии устаревшими. Это больше не хранители и хроникеры эпох, которые мы в противном случае можем забыть: руины сегодня – век, нагроможденный вокруг нас горами щебенки задолго до того, как он утратил зелень в нашей памяти. Самые обычные платяные шкафы в непристойных положениях выглядывают из спален, передние стены которых исчезли, в зданиях, самые укромные уголки которых открыты холодному пристальному взгляду улицы. Комнаты не сохранили ни тайн, ни украшений. Разорванные матрацы сброшены с потрепанных кроватей. Никто не приводил их в порядок многие годы. И крыши склонились вниз до уровня первого этажа.
