Девять королев - Андерсон Карен (бесплатные онлайн книги читаем полные версии TXT) 📗
На верхнем этаже все двери, кроме двух спален, его и Марка, были заперты. Раньше здесь не затихали – разве что на ночь – детские голоса, топот, смех. Теперь слуг не хватает, сметать пыль в комнатах некому, и жить в них некому… Грациллоний спустился в атриум. В пламени свечи засиял павлин на мозаичном полу, а со стены в предсмертной тоске уставился на Грациллония кровавый глаз Минотавра, пронзенного мечом Тесея. Сестры его боялись в детстве этой фрески. От прежней обстановки почти ничего не осталось. То, что стояло теперь вместо старинной мебели, было сделано кустарями, а не художниками.
Любимый эбонитовый столик уцелел. На нем лежали свитки переписанных книг. Они тоже передавались из поколения в поколение. Развернув один наугад, Грациллоний не смог сдержать улыбки. «Энеида». Эта книга ему нравилась. Еще ему нравились героические песни и саги бриттов. В детстве его окружали люди – простые крестьяне, не умевшие даже написать свое имя, – которые этих легенд знали великое множество. У них Грациллоний просиживал часами. А вот греческий так по-настоящему и не выучил. Столько всяких скучных материй пытались учителя вбить в головы будущим римлянам! Где же найти время – да и место в голове – на греческий, когда и так еле успеваешь полазать по деревьям, и поскакать на коне, и поплавать, и порыбачить, и поиграть в мяч или в войну; а смастерить что-нибудь своими руками – разве не интересно? Потом появилась дочь соседа Эвейна, Уна, и учитель греческого отступился.
Луций был другим. Мать им гордилась.
Сердце Грациллония переполнилось скорбью. Он вышел из атриума, направился к западному крылу и, пройдя по коридору, остановился перед комнатой, которую мать приспособила для женской работы. Здесь она шила. Здесь же молилась. С позволения отца на стене был изображен символ Христа – рыба. И здесь ежедневно, пока лихорадка не унесла ее, она смиренно взывала к своему Христу.
Грациллоний шагнул вперед, туда, где она обычно сидела, и протянул руку, как бы желая дотронуться до ее плеча.
– Я любил тебя, мама, – прошептал он. – Только как мне теперь сказать тебе об этом?
Наверное, она знала и так. А может, слова любви достигли сейчас тех пределов – каких? – где обреталась ее душа.
Грациллоний вышел, плотно прикрыв за собой дверь.
Напоследок он обследовал кухню и кладовые. В этом вроде бы не было особого смысла, но плох тот солдат, который не интересуется содержимым кухонь и кладовок. И погребов. Грациллоний невесело усмехнулся своему наблюдению. Жаль, Парнезия нет рядом. Он бы оценил шутку.
Ужин был превосходным, но есть ли у отца запасы? Как он вообще живет, что ест? Угля не хватает, стекла не вставляются, исчезла куда-то старинная мебель…
Об этом ему следовало подумать раньше. Дела в доме шли скверно еще до того, как он вступил в армию, и ведь он все прекрасно понимал. Но не давал себе труда задуматься. Он был юн, голова кружилась от желаний, от распахивавшегося навстречу большого мира. И от любви. Отец же не подавал виду, что дела плохи. Отец у него – стоик. А он… Он бредил Уной, легконогой и златовласой. Что было потом? Потом ее выдали замуж. Куда-то далеко. И Грациллоний вступил в легион, убежал в армию, пытаясь убежать от себя. Потом… Потом она перестала приходить к нему, даже в его мечты, даже в сны. Совсем. А ему стоило бы уделять больше внимания родным.
Он служил недалеко, но приезжал редко – три года прошло со дня последнего отпуска. И дома-то почти не бывал. Днями напролет бродил он по лесам, валялся в высокой траве; забредал в глухие селения, где крестьяне высыпали из хижин посмотреть на незнакомого молодца. Местные парни были диковаты, но дружелюбны, местные девушки – уступчивы. А то вдруг его заносило в Аквы Сулиевы. К настоящим, как он считал, патрицианским утехам – к римским термам, веселым женщинам. Добрался он однажды и до туманного Лондиния. Грациллоний почувствовал угрызения совести. А вдруг ему не суждено вернуться сюда? Вдруг он видит свой родной дом, своего отца в последний раз? У него появилось чувство, будто он теряет что-то очень дорогое. Теряет безвозвратно.
Обход он закончил, когда уже светало. Служанка и повар встретились ему по дороге. Оба заспанные, прошаркали мимо, даже не поздоровавшись. Повар – благообразный старик – появился в доме задолго до рождения Грациллония. Девицу же, растрепанную и, судя по всему, неряху, он видел впервые. Того гляди, совсем распустится прислуга. Грациллоний остановился было, чтобы отчитать ее, но передумал. Он уедет, и она станет еще нахальнее. Видно, никого лучше отец найти не смог. А каково содержать большой дом без хороших слуг! Только откуда же их взять? Из фермерской семьи? Но фермеры уходили – работать на земле стало невыгодно. Денег, вырученных от продажи зерна или овощей, едва хватало, чтобы заплатить подати. Мелкие и средние хозяйства разорялись, а земли за бесценок скупали сенаторы. Оставались еще крестьяне, но, законом прикрепленные к земле, детей в услужение они отдавали неохотно.
Марк как раз спускался в атриум. Грациллоний ощутил прилив нежности к отцу. Раньше они были очень близки. И лицом походили друг на друга. Младшего сына даже называли копией Марка. Давно это было. Безжалостное время не пощадило оригинал: голова у отца теперь вся белая, лицо в морщинах. Тело, прежде дородное и крепкое, словно бы увяло.
– Как спалось, сын? – с улыбкой спросил Марк. – Надеюсь, мягче, чем в казарме? На всякий случай я сохранил твою старую кровать.
– Спасибо тебе, отец, – Грациллоний был тронут. – Я скоро уезжаю и неизвестно когда вернусь. Нам нужно поговорить.
– Разумеется. Мы с тобой прогуляемся после завтрака, заодно посмотришь на наше хозяйство. А теперь – пора, солнце уже взошло.
Они вышли на веранду, обратились к солнцу и, простерев руки, воззвали к Митре. Сегодняшняя молитва особенно взволновала Грациллония. Нет, он всегда любил бога и старался жить по закону Его, потому что так честнее, правильнее. Так учили и отец, и строгий дед. Но любовь к богу нечасто овладевала всем его существом, нечасто проникала до самых глубин души так, как здесь, сейчас, на открытой веранде родного дома, под ласковыми солнечными лучами. Мир в эту минуту стал свят, светел и добр.
На глаза навернулись слезы. Но это, должно быть, от ветра.
После молитвы им подали завтрак: хлеб, сыр и вино. Ели молча. После завтрака отец с сыном оделись потеплее и вышли из дома.
– Заглянем сначала на конюшню, – предложил Марк. – Посмотришь нового жеребца.
Со стороны дом по-прежнему выглядел внушительно: крытая красной черепицей крыша; по обеим сторонам, словно гостеприимно раскинутые руки, хозяйственные пристройки, между ними – мощенный булыжником широкий двор. Но штукатурка потрескалась и местами облупилась. Из распахнутых настежь ворот коровника не доносится ни звука – там пусто. И в свинарнике пусто. Странно, совсем недавно здесь шумела жизнь. Взвизгивали и чавкали свиньи, шумно дышали и терлись о перегородки коровы, перегородки скрипели, по двору весело сновала прислуга – коровницы с подойниками, скотники, свинари, и от всех этих с детства привычных позвякиваний и поскрипываний становилось теплее на душе. А сейчас незнакомая Грациллонию девчонка с торбой на плече медленно прошла по двору, на середине остановилась и стала рассыпать вокруг себя зерно. К ней, смешно вытягивая шеи, кинулись куры.
Небо заволокло. Поднялся ветер. Грациллоний замерзшими непослушными пальцами застегнул плащ до верха и затянул покрепче пояс. К северу от дома, сразу за глубоким оврагом, начинался лес. Родители строго-настрого запрещали им с братом даже приближаться к лесу – там пропадали дети. Говорили, что в лесах устраивают засады скотты, промышляющие торговлей людьми. Пропавшие дети не возвращались никогда. Но разве какие-то жалкие скотты могут напугать двух сорванцов, да еще сыновей декуриона? Правда, провожатым с ними ходил Гвинмэйл, ловчий. Он научил Грациллония находить дорогу по солнцу, читать лесные следы и ставить силки.
По другую сторону от дома тянулись поля. Поросшие пожухлой травой, прибитой зимними дождями, выглядели они уныло, но кое-где уже пробивалась свежая поросль, обещая по весне зеленые ковры до самого горизонта. От правого крыла дома начинался яблоневый сад, за ним – распаханная пашня. Ночной дождь усеял поле серебристыми зеркальцами луж; частые порывы ветра подергивали лужи мелкой рябью. Грачи деловито вышагивали по полю, и перепархивали с места на место, выхватывая что-то из земли, скворцы. Паривший высоко в небе ястреб презрительно наблюдал их суету. Серые облака тихо плыли на запад. В редкие просветы проглядывало солнце, окаймляя силуэт ястреба ослепительным сиянием.
