Рыцарь умер дважды - Звонцова Екатерина (книги бесплатно без .txt) 📗

— Нравятся тебе наши владения?..

Будто ты не была здесь раньше, не поднималась в дикий сад. Решишься напомнить об этом? Нет, и не возразишь, что Форт нам не принадлежит. Губы лишь тронула улыбка, самая кроткая.

— Удивительно, как вы не сравняли здесь все с землей. Славный дом. И спасибо за гостеприимство. Я ожидала, что меня свяжут, и даже разочарована. Вы… подобрели?

Я, в боевом облачении, окровавленный, с воспаленными от дыма глазами, мрачно поглядел на тебя сверху вниз, но ты продолжала улыбаться. Не стоило забывать, кто ты: бледнолицые любят витиеватости, искусны в лицемерной учтивости с кровным врагом, а мирная речь их на деле ядовитее змеиных зубов. Ты, юная, ростом едва мне по грудь, уже скалилась, хотя твои босые ноги были сбиты, и ты едва стояла. Это — алые пятна на грязно-белых обмотках, — я тоже увидел.

— Поздно исправлять это, Жанна, но я учту твои желания впредь. Идем.

…Тогда мы впервые говорили в моих покоях, в общем-то, не зная, о чем говорить. Я попытался объяснить тебе суть Исполинов — разумных деревьев, посаженных предками повстанцев на заре мира. Я сказал: им больно от огня, и даже если когда-нибудь вы отвоюете Форт, деревья-стражи не простят вас, и лучше вам не знать их мести. Ты задумчиво слушала, вытирала иногда кровь с рассеченного виска или касалась пальцами ран на ногах. Твои волосы, зачесанные так же, как зачесывает их «зеленый» народ, выбились, падали на лицо. Из-за спутанных прядей блестели глаза — так мог бы глядеть пойманный звереныш.

— Башни могут быть отвоеваны? Или ты лишь насмехаешься надо мной?

— Ничто не предрешено. Это не значит, что я перестану противиться вашим жалким попыткам. Но не сейчас. Прими это в знак мира.

Говоря, я поднес к губам разожженную трубку, затянулся и плавно протянул ее тебе. Я знал, что ты не откажешься: не таковы наши обычаи, вряд ли ты не догадываешься о важности этого церемониала. Тебе пришлось бы вдохнуть дым, даже если бы вместо курительного сбора я наполнил чашу толчеными костями. И никто не смог бы, спрятавшись в твоих волосах или сердце, спасти тебя от этой отравы. [39]

— Разве вы разделяете их с женщинами?

— Достойный враг, храбрый вождь не имеет для нас пола. А ты достаточно храбра.

— Но я не вождь, Мэчитехьо. Я лишь…

Божество. Ты их божество. Дух-хранитель, святыня, и ни одно из этих слов не делает твою судьбу проще. Мне тебя жаль.

— И все же.

Ты осторожно коснулась губами резного мундштука и вдохнула, устало опуская веки. Я ждал, что вот-вот разразишься кашлем, как вчерашние мальчишки; им почти всегда тяжело дается первая, даже совсем легкая трубка. Этот же сбор был куда крепче, мог и сбить с ног. Но, покорно впустив в себя дым, ты выдохнула его ровной струей, и он улетел вверх, истаивая.

— Теперь я понимаю отца. Есть что-то умиротворяющее в этом зелье. — Ты открыла ясные, сухие, спокойные глаза и вернула трубку. — Итак… что ты возьмешь за наших людей?

Я не знал, чего просить; не просить вовсе было неправильным. Я снова оглядел тебя и подумал о том, как недавно ты выросла. Я медлил долго. Ты побледнела, потупилась и прошептала: «Что угодно, только не трогай их». Не смогла скрыть: боишься, ждешь, что в качестве платы я потребую твою смерть. Подобно многим ты не ведала: те, кто в ладу с мирозданием, избегают неравнозначных обменов. Твоя жизнь уже тогда стоила дороже, чем шестьдесят других, чем сотня и две. Я вовсе не знал, за что мог бы взять ее по праву. И я сказал:

— Я храню особые трофеи врагов. То, с чем, они ступают с одной грани времени на другую. Когда мы встретились, ты, наверное, еще не отреклась даже от игрушек, ныне же забыла их. Принеси ту, что была тебе дороже всех. С ней я заберу часть твоей силы. Но твои люди будут жить.

Какое-то время меж нами висела тишина.

— Ты действительно хочешь именно этого или опять смеешься?

Ты улыбалась, глядя неверяще и пытливо. Я поднес трубку к губам, втянул дым и выпустил его через ноздри. Твое лицо скрыла на миг густая завеса; за этот миг я задушил мысль о том, что мог бы просить большего.

— Да. Мы придаем значение таким вещам. Не потому ли мы побеждаем?..

…Ты даже не пыталась обмануть меня; отданная игрушка была любимой по-настоящему. Ты принесла изящного, вырезанного из соснового дерева лиса с острой мордой. Ты не хотела расставаться с ним: пальцы сжались, прежде чем вложить в мою ладонь фигурку. Я сразу узнал мастера, сделавшего ее, Джейн, узнал. Маленькая Серая Белка, женщина с прекраснейшими в нашем селении волосами цвета обсидиана. Изгнанная мужем, в горе остригшая пряди и надолго переставшая говорить с соплеменниками. Давшая жизнь моему первому сыну.

— Мать обменяла этого лиса у краснокожей, когда ждала меня, — тихо сказала ты. — Сказала, что она была красивой и печальной, будто кто-то когда-то предал ее.

И я понял, что круг замкнулся.

…Недавно я вернул тебе эту фигурку, Джейн, вернул вместе со второй — из дерева темного, грубого, невзрачного. На Той Стороне многих детей племени учили резьбе; некоторые освоили ее и позже выменивали игрушки, посуду, маленьких идолов чужого распятого бога и его матери на нужные вещи, деньги или спиртное, которое Рысь с Малой Горы запрещал, но которое, как и все запретное, вызывало безудержное любопытство. Я был из других — освоивших, но забывших. Теперь вспомнил, и легко нашел тот самый, нужный, тик, и срезал ту самую, нужную, ветвь, и стружки покорно застонали, выпуская на волю Койота.

Койот — вечный спутник Серебряного Лиса. Койот идет за ним, на какую бы тропу ни ступило быстрое легкое создание. Оба сильны, оба видят мир по-разному: один раскачивает, как маятник, другой баюкает, как колыбель. Но когда-то они вдвоем отделили сушу от бушующего океана. Бросили в землю первые семена подсолнечника. Из дыхания их родились теплый ветер и снежная буря. Таковы мы. Таковы мы, правда, Джейн?

Это я в последний раз сказал тебе на прощание, и ты ускользнула в лесную чащу. Оба мы верили, что вскоре ты вернешься навсегда. Но наше «навсегда» настало только теперь.

Когда, простертый перед каменной могилой, я не могу открыть глаза.

-tawmi-

Это повторялось: сражения, трубка мира, апельсиновое вино и непримиримость. Мы говорили о многом, но никогда не вспоминали ночь Созидания, в которую держались за руки в страхе перед тем, что несла с собой наша война. Круг по-настоящему замкнулся. Мы были заперты в нем, и все меж нами казалось продолжением оборванного боя.

Ты всякий раз ждала гибели. Я чувствовал это, но ты продолжала приходить беззащитной, а я ни разу не позволил причинить тебе вред. Когда ты покидала меня, я лишь мрачно усмехался и, не отвечая на вопросы братьев, повторял: «Всему свое время». Неважно, удавалось ли нам прийти к согласию. Чаще всего — удавалось.

Всякий раз взамен перемирия, или жизней, или целительных снадобий я просил у тебя что-то с Той Стороны. Оружие — никогда; оно окончательно сделало бы войну неравной. Но ты приносила многое другое: инструменты, которые воровала у знакомого врача, и настоящий табак, местные замены которого были совсем не так хороши, и однажды мешок желудей, потому что, живя в лесах, мы любили печь хлеб на желудевой муке, а в Зеленом мире нет дубов. Но чаще я просил другое, и, наверное, в этом для тебя было больше странности, чем даже в желудях. Я просил то, чего мне больше всего не хватало. Книги.

Ты не знала — и никто не знал, почему же я так ненавижу белых. Ты не знала — и никто, кроме, наверное, Рыси с Малой Горы, не понимал, сколько горечи в моей ненависти. Ты не знала — и сам я не сразу признался себе в том, как влек меня, еще молодого шамана, обреченного вечно служить племени, мир за пределами селения. Странные дома: высокие, стройные, порой выкрашенные в поразительные цвета. Странные облики: белые все были не похожи одеждой, носили разные уборы, могли как отпустить, так и остричь волосы. Странные развлечения: танцевать парами, разыгрывать на сценах истории, петь, не только когда молишься, но порой и просто так. Казалось, белые ничего себе не запрещают, но несмотря на это их город жил, рос, дети были здоровыми, счастливыми и смелыми. Наше же племя утопало в запретах. Вцеплялось в традиции. Боялось знаний. Мне немало стоило добиться от вождя даже дозволения пользоваться медицинской утварью, выменянной и купленной. Он говорил: «Ты так силен, юный шаман, зачем тебе это?». Я, видя, как загнивают даже исцеленные колдовством увечья, отвечал: «Силы духов недостаточно, нужен смертный ум». Впрочем… многие братья и не понимали, что стерильные бинты и антисептики — не магия.