Сильнейшие - Дильдина Светлана (читать книги полные txt) 📗
— Ты хоть что-нибудь помнишь о прошлом? — вопрос застал мальчишку врасплох. — Что-нибудь из событий, пережитых тобой до башни?
— Нет, элья. Только… однажды я вспомнил птичку, серебряную.
— Интересно, — женщина недоуменно нахмурилась, потом улыбнулась. — Детская игрушка? Ты помнишь ее хорошо?
— Не знаю, элья.
— Если я прикажу человеку изобразить твою птичку, хватит ли у тебя воспоминаний на то, чтобы объяснить вид ее? Это может пригодиться, и нам, и тебе.
— Да, элья, — Огонек на мгновение зажмурился. Птичку он никогда не забудет, как и обломок другой игрушки, оставленной под листьями комнатного деревца на юге… А потом в голову пришел еще один вопрос:
— Скажи, ты смогла… что-то увидеть во мне?
— То, что было в Астале — странно было бы этого не разглядеть. Это время не охвачено паутиной.
— Паутина на памяти — это что?
— То, что не дает другим восстановить ее. Ты наконец доволен?
— И она… навечно? — потерянно спросил Огонек. Следующая фраза прозвучала громом:
— Не думаю.
— Память… вы можете мне вернуть?
— Весьма не уверена в этом.
— Но тогда… там, на юге, сказали — память запечатана прочно… паутиной?
Лайа покусала губы, пытаясь сдержаться.
— Мальчик, паутина лишь накладывается сверху и со временем тает. Год назад и мы ничего не смогли бы. Но время прошло… и, кажется, пребывание у дикарей в этом смысле пошло тебе на пользу, не представляю себе, почему. Паутина же… ее накладывает уканэ, обладающий большой Силой, и рисунок у каждого свой. Распутать ее невероятно трудно — можно по ошибке не ослабить узел, а затянуть гораздо крепче. А если порвать… можно убить человека или сделать его идиотом.
— Значит, и память вернется?
— Нет! То есть, я не исключаю такую возможность… у тебя сохранились в голове образы, и они начинают всплывать все чаще. Пожалуй, я погорячилась — со временем паутина окончательно растворится и, вероятно, ты вспомнишь не так уж мало… Пока хватит, — женщина отвернулась. — Тебя поместят в другую комнату… если хочешь, принесут книги, или что скажешь — можешь заняться образованием. Вряд ли ты много знаешь…
— Мало… и книги мне мало скажут — я не умею читать. — Подумал и сказал, раз уж ему отвечают: — И я не хочу все время сидеть взаперти.
— Хорошо. Тебя будут выводить на прогулки. По улицам. Только не надейся сбежать… это и в самом деле не выйдет.
— Выводить на прогулки… я пленник?
— Скажем иначе. Ты слишком ценное приобретение, чтобы оставить тебя без присмотра.
— Ценное? И что же вы собираетесь… — сжал губы, плотно. — Я не хочу быть очередным «приобретением».
— Какой ты беспокойный ребенок… Никто не желает тебе зла.
— А если я не хочу оставаться у вас на виду?
— И что ты выиграешь? — спокойно спросила она. — Тебе предлагается хорошая жизнь, твои способности могут быть призваны во благо людей. Хорошие целители и у нас нечасто встречаются.
Огонек молча кивнул. Тут возразить было нечего. Хотя очень хотелось.
— Я одно прошу — позвольте мне ходить по городу без охранника и когда вздумается. Я дам вам слово, что не убегу.
— Можно подумать, тебе есть, куда бежать, глупый ребенок, — Женщина подумала, извлекла из подлокотника кресла прозрачный камень на серебряной цепочке: — Хочешь ходить один — носи, не снимая.
— Хорошо, элья, — тронул камень — похож на хрусталь, холодный. — Я не буду пытаться его снять, — накинул цепочку себе на шею.
Лайа кивком отпустила его. Хмуро, тяжело поглядела вслед.
Поежилась невольно, вспоминая бледные уже нити паутины. Нельзя ошибиться… Создавший эту паутину когда-то был спутником сестры Лачи… много прошло весен, и неприятно — будто холодом дохнуло из пещеры мертвых. Того человека дружно не любили и Обсидиан, и Хрусталь… похоже, он был не в себе — подозрительный, непонятный. Когда он исчез, сестра Лачи вздохнула свободно… думали, он погиб, не стали искать. А он — просто ушел, оказывается.
А через три весны сестра Лачи родила близнецов… поговаривали, что отцом их стал один из Медных. И он, и женщина отправились к предкам почти одновременно Лайа усмехнулась. Ветви позаботились друг о друге… естественно, не рассчитывая на ответную заботу!
Огонька тем временем проводили в другую, но похожую комнатку — эту как следует рассмотрел. Ничего лишнего — баловать полукровку, похоже, не собирались. Но кровать, стол, табуреты из хорошего дерева; как у южан, полог на двери — кожаный, крашеный в синий цвет, расшитый по низу двойной каймой узора: сверху птицы летящие, снизу утки, сидящие на волнах. А на окне занавесь легкая — от мошкары. Несколько горшков и кувшинов — трехногие, четырехногие и с простым плоским дном, расписанные разноцветным орнаментом. Повертел в руках один из кувшинов, пытаясь в причудливом сочетании линий найти контуры зверей или птиц — так ничего и не вышло.
Стоило Огоньку осмотреться, как появилась Атали.
— Я буду приходить к тебе в гости, не против?
— Нет, не против, — он улыбнулся, — Прости, я тебя обидел…
— Ничего… Ты же не наш, а с юга. Там принято вести себя так… — Она обвела глазами комнату. — Если что надо, скажи, принесут.
— У меня все есть.
— Что тебе сказала аньу? Лайа, — поправилась девочка, с явным обожанием произнеся имя тети.
— Пока ничего. Позволила мне ходить по городу. Неохотно так. Вроде как все…
— Это хорошо. Это правильно… — девочка уселась на подоконник, прикусив кончик косы.
— Я хочу помочь тебе освоиться.
— Так велела эта, с косой? Или твоя мать?
— Ой, снова ты! — поморщилась девочка. — Мама обязала позаботиться о тебе, но я бы и без того пришла, хоть ты и совсем невоспитанный. Я расскажу, что и как устроено в Тейит. Думаю, тебе полезно будет узнать, раз уж ты выспросил у тети разрешение ходить в одиночку.
Огонек уселся было на табурет, но передумал и плюхнулся на пол — привычней. Атали снова смешно и недовольно повела носиком, но очередного замечания не отпустила — просто приступила к рассказу.
Теперь Огонек знал — место, где его поселили, называется Ауста — длинный с тремя углами пристрой, каменный, как почти все дома в Тейит, отделенный от улицы уступом в человеческий рост. Узнал о городе и окрестностях много — язык у Атали подвешен был хорошо, хоть ее немного монотонная мелодичная речь усыпляла. Несколько раз ловил себя на том, что вскидывает голову, распахивая полузакрывшиеся глаза, и пытался вспомнить окончание прозвучавшей фразы.
Наконец Атали примолкла — причиной тому была пожилая служанка, принесшая миску бобов, лепешку и ломоть белого сыра. Глядя, как жадно Огонек уставился на еду, девчонка вздохнула.
— Полагаю, на сегодня с тебя достаточно… — похоже, она могла без передыху говорить еще сутки.
— Погоди, — остановил Огонек. — Если бы ты показала мне выход, и хоть немного дороги в город… После дикарей не сомневался — и в каменном переплетении улиц не заблудится. А люди… вряд ли страшней всего пережитого.
— Да, конечно, я покажу! — просияла Атали, а полукровка неуверенно потянулся к лепешке. Есть среди дикарей привык, а девчонки простой — застеснялся. Впрочем, она оказалась догадливой — отвернулась и смотрела на улицу.
— Пожалуй… идти можно, — неуверенно сказал Огонек некоторое время спустя, отодвигая пустую миску. — Так что у вас где?
Атали с готовностью спрыгнула с подоконника.
— Идем! — она встряхнула головой, косы разлетелись.
Вышли на улицу. Город, высеченный в скалах, изнутри еще больше казался одновременно строгим и причудливым — словно прихоть ветра. Камень… жил. Огонек слово бы дал, что он дышит, переливается, повинуясь внутренним своим импульсам. Лесенки и уступы перетекали друг в друга угловатыми водападиками. А вот деревьев было немного, все больше кустарник с узкими листьями и мелкими душистыми цветами.
Огонек озирался.
— Тут красиво…
— Конечно. Тейит возведена мастерами — некоторые уголки ее воистину неповторимы. Например, поющие камни на площади Кемишаль… А там, на юге… как живут?
