Страхи мудреца. Книга 2 - Ротфусс Патрик "alex971" (читать книги регистрация txt) 📗

Шехин посмотрела мне в глаза.

— Исполненный гнева, выпустил Аэте свою стрелу. И поразила она Рете, точно молния. Вот сюда.

Она указала двумя пальцами на внутренний изгиб своей левой груди.

— Рете осталась сидеть. Стрела торчала у нее из груди. Вытянула Рете из-под рубашки длинную ленту белого шелка. Вырвала она из оперения стрелы белое перо, омочила его в своей крови и написала четыре строки.

Потом подняла Рете руку с лентой и принялась ждать. Ветер налетел с одной стороны, потом с другой. Рете отпустила ленту, и шелк поплыл по воздуху, поднимаясь и опускаясь в потоках ветра. Лента, извиваясь, проплыла между деревьями и сама собой крепко прижалась к груди Аэте.

На ней было написано:

Я услышал какой-то слабый звук, обернулся и увидел, что Вашет тихо плачет. Голова ее была опущена, и слезы катились по лицу и падали на рубашку, оставляя на ней темно-красные пятна.

Шехин продолжала:

— Только прочтя эти строки, постиг Аэте великую мудрость, которой владела его ученица. Устремился он к Рете, чтобы исцелить ее раны, однако наконечник стрелы засел слишком близко к сердцу и вынуть его было нельзя.

Рете прожила всего три дня. Убитый горем Аэте ухаживал за нею. Он передал ей власть над школой и ловил каждое ее слово, а наконечник стрелы тем временем продвигался все ближе к сердцу.

За эти три дня Рете продиктовала девяносто девять рассказов, и Аэте все их записал. Эти рассказы положили начало нашему пониманию летани. Они суть корень всего Адемре.

Вечером третьего дня Рете завершила диктовать девяносто девятую историю Аэте, который теперь считал себя учеником своей ученицы. Когда Аэте кончил писать, Рете сказала ему: «Есть еще один рассказ, последний, важнее всех прочих, но его я поведаю, когда проснусь».

Тут Рете закрыла глаза и уснула. И умерла во сне.

После этого Аэте прожил еще сорок лет, и говорят, что он никого более не убивал. В последующие годы он не раз говаривал: «Я победил в том единственном поединке, который проиграл».

Он по-прежнему руководил школой и воспитывал из своих учеников мастеров стрельбы из лука. Но теперь он учил их быть мудрыми. Он рассказывал им девяносто девять рассказов, и так летани впервые стала известна всему Адемре. И так мы и стали тем, что мы есть.

Последовала длительная пауза.

— Благодарю тебя, Шехин, — я снова старательно изобразил жест «почтительная благодарность». — Я бы очень хотел услышать эти девяносто девять историй.

— Это не для варваров, — сказала она. Моя просьба, похоже, ее не задела: она ответила жестом средним между «укоризной» и «сожалением». И сменила тему: — Как продвигается твой кетан?

— Я стремлюсь к совершенствованию, Шехин.

Она обернулась к Вашет.

— В самом деле?

— Стремится-то он стремится… — сказала Вашет. Ее глаза все еще были красны от слез. Кривая усмешка. — Впрочем, и улучшения тоже наблюдаются.

Шехин кивнула. Сдержанное одобрение.

— Некоторые из нас будут сражаться завтра. Возможно, стоит привести его посмотреть…

Вашет сделала изящное движение, которое заставило меня осознать, как мало я еще знаю о тонкостях языка жестов: любезная благодарностьи покорное согласие.

— Тебе должно быть лестно! — весело бросила Вашет. — Личная беседа с Шехин, да еще и приглашение на ее бой…

Мы возвращались в закрытую долину, где обычно отрабатывали кетан и спарринг.

В голове у меня, однако, засела пара навязчивых невеселых мыслей. Я размышлял о тайнах и о том, как люди стремятся их сохранить. Интересно, что сделал бы Килвин, если бы я привел в артную постороннего и показал ему сигалдри крови, кости и волос?

При одной мысли о том, как разгневался бы могучий артефактор, меня пробирала дрожь. Я представлял, какие неприятности ждали бы меня. Об этом недвусмысленно говорилось в законах Университета. Но что бы он сделал с человеком, которого я всему этому научил?

Вашет хлопнула меня по груди тыльной стороной кисти, чтобы привлечь мое внимание.

— Я говорю, тебе лестно должно быть, — повторила она.

— Я польщен, — ответил я.

Она взяла меня за плечо и развернула лицом к себе.

— Ты чего вдруг такой задумчивый сделался?

— А что сделают с Темпи, если все это кончится плохо? — напрямик спросил я.

Веселье словно сдуло с лица Вашет.

— Запретят носить алое, отнимут у него меч, его имя и вырубят из латанты.

Она вздохнула.

— Вряд ли какая-то еще школа примет его к себе после такого. Практически это означает изгнание за пределы Адемре.

— Но мне изгнание не страшно, — сказал я. — Если меня выставят обратно в мир, это только усугубит проблему, верно?

Вашет ничего не ответила.

— Когда все это начиналось, — сказал я, — ты подбивала меня бежать. Допустим, я бы сбежал — далеко бы мне удалось уйти?

Повисло долгое молчание. Я все понял. Однако она все же сказала это вслух:

— Нет.

Я оценил то, что она сказала мне правду.

— И какая же кара меня бы постигла? — спросил я. — Заточение? — я покачал головой. — Нет. Держать меня тут годами не имеет смысла.

Я посмотрел на нее.

— Так что же?

— Карать тебя нам ни к чему, — сказала она. — В конце концов, ты же варвар. Ты не знал, что делаешь что-то недозволенное. Наша главная забота — помешать тебе обучить других тому, что ты похитил, не дать тебе воспользоваться узнанным.

На мой вопрос она так и не ответила. Я не сводил с нее глаз.

— Некоторые говорят, что лучше всего было бы тебя убить, — откровенно сказала она. — Но большинство полагает, что убийство противоречит летани. Шехин — одна из них. Я тоже.

Я слегка успокоился: ну, и на том спасибо.

— И, я так понимаю, если я дам клятву, это никого не убедит?

Она сочувственно улыбнулась.

— То, что ты пришел сюда вместе с Темпи, уже многое говорит в твою пользу. И то, что ты остался, когда я пыталась тебя выжить, — тоже. Однако в таком деле клятвы варвара мало что значат.

— И что же тогда? — спросил я, примерно представляя ответ и заранее зная, что он мне не понравится.

Она тяжело вздохнула.

— Мы могли бы помешать тебе учить других, вырезав тебе язык или выколов глаза, — откровенно ответила она. — Чтобы помешать тебе использовать кетан, можно было бы тебя искалечить. Скажем, перерезать связки на лодыжке или сломать колено толчковой ноги.

Она пожала плечами.

— Однако человек и с поврежденной ногой может остаться неплохим бойцом. Так что может оказаться более эффективным удалить тебе два крайних пальца на правой руке. Это было бы…

Вашет говорила все это своим обычным невозмутимым тоном. Думаю, она хотела, чтобы это звучало ободряюще и успокаивающе. Но это произвело противоположный эффект. Я не мог думать ни о чем, кроме того, что она возьмет и отрежет мне пальцы так же спокойно, как ломтик яблока. За пределами поля зрения все сделалось белым, картинка, представшая перед мысленным взором, была такой отчетливой, что у меня скрутило живот. Я подумал было, что сейчас меня стошнит.

Потом головокружение и тошнота миновали. Придя в себя, я обнаружил, что Вашет закончила говорить и теперь смотрит на меня.

Я не успел ничего сказать, как она махнула рукой.

— Я смотрю, толку от тебя сегодня больше не добьешься. Ступай, занимайся до завтра, чем хочешь. Приводи свои мысли в порядок или отрабатывай кетан. Сходи посмотреть на меч-дерево. Завтра продолжим.

Некоторое время я бесцельно бродил, стараясь не думать о том, как мне отрежут пальцы. А потом я перевалил через холм и наткнулся — буквально наткнулся — на голую адемскую парочку в роще.

Когда я вышел на них из-за деревьев, они не стали лихорадочно хвататься за свою одежду, и я, вместо того чтобы попытаться извиниться на своем неуклюжем языке, еще и плохо соображая, просто повернулся и ушел прочь. Лицо у меня горело от стыда.