Избранники Смерти - Зарубина Дарья (онлайн книга без TXT) 📗
— Гонцу голову долой и прибить на Страстную стену, — приказала Агата грозно. — Да скажи, чтоб все готовы были. Возьму князя и выйду.
— Что решила, матушка? — тихо проговорил Гжесь.
— Бой примем, — бросила она, опустив руку в потайной карман на платье, где лежало доставленное зачарованной голубкой письмо Якуба. Как прежде, чуть сухое и больше почтительное, чем теплое, но главное — сообщающее о том, что на помощь Черне движется лучшая сотня из бяломястовской дружины и через трое суток будет на чернской земле.
Агата сжала пальцами письмо, словно все не верила, что оно настоящее, подняла высоко голову, взяла из колыбели спящего колдовским сном Мирослава, шагнула в душный, переполненный народом зал. Все взоры обратились на княгиню Бялого и младенца на ее руках.
— Мы примем бой, — спокойно сказала она. На мгновение воцарилась такая звенящая тишина, что испуганный ею Мирек проснулся и пронзительно заплакал.
Глава 92
— Мы примем бой, так и сказала.
Борислав снял с пояса хозяйские ключи и принялся объяснять Агнешке, что от чего, какой ключ есть у поварихи, какой у конюхов, какой у слуг, а которого нет ни у кого и давать не стоит.
Агнешка вспылила, бросила ключи, уперла руки в бока, чтоб не видел Борислав, как дрожат у нее пальцы.
— Давно ли это твоя война, Борислав Мировидович? Ты еще по осени подбивал всех идти Черну воевать, помнишь ли? А еще говорят, бабы — ветреницы.
Агнешке было страшно. Только теперь боялась она не за свою жизнь, а — страшно сказать — за целый удел и тех в нем, кто был ей дорог. Но — постаралась она быть с собой честной — боялась она пуще всего, что, стоит уйти Бориславу, как явится манус Иларий и уведет ее силой, заберет к себе вместе с сыном.
— Пока был я бессильным разбойником, дело одно. Да только теперь я манус. И как манус удельной дружины много лет назад свою клятву дал Владиславу Чернскому — защищать Черну от любого врага. Да и не было мне, что защищать, а теперь есть. Неужели я тебя, или Гнешека, или Дорофейку позволю обидеть? Дом свой, двор, слуг не смогу защитить от жадного Збышека?
— Да мало ли магов у Агаты! У тебя только-только руки просыпаются.
— Сила просыпается, а руки, что умели, помнят крепко. Сама знаешь, что не колдовством живые были много лет лесные братья.
Борислав достал с полатей завернутые в несколько слоев ткани клинки, взвесил на руке и тотчас положил, почувствовав, как сталь потянула на себя его силу.
— Руки убьешь, не трогай, — сказала Агнешка строго. — Если крайней нужды не будет, не касайся стали.
— Убью, да ты потом вылечишь, — улыбнулся ей бородач.
Агнешка не знала, что и сказать, как отговорить.
В ворота застучали со всей силы. Кто-то грохал кулаком так, словно «кабаны» из Хуторов не шли еще только по дороге на Черну, а уж стояли под стенами.
— Хозяйка, отворяй, — заблеял из-за забора старческий голос.
Телега вкатилась на двор медленно, лошадь едва переставляла ноги.
Шедшие рядом с телегой маги — старик и толстяк — поклонились хозяину и хозяйке. Толстый книжник пытался стряхнуть с руки девчонку-селянку, но та вцепилась с него мертвой хваткой, смотрела сияющим взглядом.
Агнешка подскочила к возу, глянула в мертвенно-бледное лицо закрайца, наполовину скрытое волосами, осмотрела глубокие раны от силы и палки на груди и плечах.
— Ну, вытянешь его? — спросил Конрад.
Она отрицательно покачала головой.
— Что слышали? Идут с Хуторов? — подступил Борислав к старику.
Болюсь не стал кривляться, изображая по своему обычаю юрода, отвел хозяина в сторону.
— Среди «кабанов» говорят, кто-то на помощь к ним идет. Нужно бой принять, нельзя медлить. Иначе кровью захлебнется Черна.
Борислав бросил взгляд на лекарку: слышала ли она, что сказал старик? Слышала Агнешка. Сжала кулаки.
Закрайца отнесли в дом, напоив беспамятного травами. Борислав, сколько позволила сила в руках, заращивал раны. Болюсь, нашептывая, правил раздробленные кости. Игор стонал так, что Агнешке казалось, у нее сердце разорвется от жалости.
Она тихо выскользнула из дома, накинув на плечи прежний свой черный платок.
Искать дом Христины долго не пришлось. Агнешка не успела еще оглядеться, остановившись посреди улицы, как к ней подбежал мальчишка и сказал, что господин маг просит ее войти.
Иларий стоял в дверях, опершись рукой о створку приоткрытой двери. Белая рубашка распахнута у ворота, синие глаза сверкают хищными звездами, черные кудри свешиваются на лоб, так что и не разглядеть сразу алого клейма.
Он без слова пропустил Агнешку в дом, притворил дверь. Она вошла, держа в складках юбки зажатую в кулак руку.
Они прошли через хозяйскую половину дома и очутились в нанятых манусом комнатах. Едва последняя дверь затворилась за спиной лекарки, молодой маг не пожелал больше сдерживать себя. Сгреб девушку в охапку, жадно целуя ее золотые косы, лоб, бледные сжатые губы, полные тревоги глаза.
— Знал, знал, что ты придешь, лисичка. Знала бы ты, как я искал тебя, как оплакивал. Думал, уж в живых тебя нет, Ягинка.
Агнешка закрыла глаза. Забытая, проклятая нежность закружила ее подобно метели, обжигали снежинками жадные, торопливые поцелуи мануса. Агнешка чувствовала, как разгорается в нем страсть и с нею расходится, теряя берега, колдовская сила. Еще, еще немного.
Под ногами с хрустом вырастали прямо из досок пола ледяные иголочки.
Агнешка потянулась к руке мануса, блуждавшей по ее бедру, вложила кулачок в его ладонь и, попросив шепотом прощения у Землицы и Илария, разжала пальцы, уронив колечко из волос в середку манусовой ладони.
Руки, властные, тоскующие, что терзали ее жадными ласками, сжались неумолимым кольцом, так что Агнешка не могла ни вдохнуть, ни крикнуть. Вот-вот раздавит ей ребра манус, переломит хребет.
Со звоном рассыпались в мелкую пыль ледяные иголочки, снежный вихрь закружился вокруг лекарки и синеглазого мага и со страшным шепотом ушел в грудь Иларию, заставив его расцепить руки. Манус отступил, озираясь, словно в одно мгновение забыл, где он находится. Хотел что-то сказать, но горло выпустило лишь короткий хрип.
— Ты кто? — испуганно спросила Агнешка.
— Я… — Манус поднял на нее взгляд, в котором плескалось безумие, но странное выражение схлынуло, оставив только страдание и усталость. — Я — Владислав… Чернский… Князь Владислав… Я князь Владислав…
Глаза мануса закатились, он рухнул навзничь, как подкошенный. Агнешка бросилась к нему, припала к груди, слушая колотящееся сердце. Почувствовала, как тяжелая ладонь опустилась ей на спину, прижала лекарку к груди лежащего на полу мага.
— Ханна, — выдохнули его губы. — Ханна.
Она высвободилась из-под руки, потянула князя за ворот рубашки. Он застонал от боли.
— Вставай, Владек, — сказала она со слезами. — На нас напали. Вот-вот кровью умоется твоя Черна.
Вместо ответа князь притянул ее к себе, прильнул губами к губам, и уж не метель — отчаянная огненная буря подхватила Агнешку, опалив, опустошив и заполнив всю до краев сладкой истомой. До самого сердца коснулся Владислав Чернский, похитил дыхание и волю. Агнешка приникла к нему, забыв об осторожности. Заплясали вокруг них белые змейки, свиваясь в толстые жгуты, ища, куда бы направить все сметающую волю.
Владислав оттолкнул девушку и снова прижал к себе, но уже касаясь лишь одежды. Сел на полу, рассматривая новое тело. Потрогал лоб, недобро усмехнулся.
— И княжеский рубин на месте, — сказал он. — Кто напал?
— Хутора.
— Сколько… лет меня не было?
— Без дня три недели, князь, — сказала она тихо.
— Скоро же стервятники налетели. Готовились? Где все? Как сыновья? Где Игор, Конрад?
Агнешка прижалась щекой к его плечу, зажмурилась, не в силах больше выносить пытку. Сердце ее чувствовало Владислава, пело ему, говорило с ним, а глаза твердили, что перед ней Иларий: насильник, обманщик, мучитель.
