Ларец - Чудинова Елена В. (читаем книги онлайн бесплатно полностью .txt) 📗
– Филипп, я не хотела тебя обидеть, – Нелли подскакала поближе к Роскофу.
– Верю, милое дитя, да и не к чему держать обиды в такой день! – Роскоф протянул руку вперед.
По обеи стороны тракта простиралась долина, и лучи солнца играли на снегу, словно золотое шитье на лилейной ризе. Отдаленные избы казались уютны в огромных снежных шапках, укрывающих крыши. Воздух казался свеж, и превесело скрипели полозья возка.
Нелли не думалось теперь о том, куда и зачем им ехать. Вторая, «романова» суть, как называла она действенное начало, вновь владела всем ее существом. И суть сия наслаждалась грядущими неожиданностями дороги.
Глава III
– Смиренное нам выпадает Рождество, – заметил, спустя десять ден, отец Модест. – Ни единого городка на пути, однако ж не погнушаемся сделать крюк да заехать в деревню.
Нелли и Роскоф как ни в чем не бывало принялись с утра за ржаные лепешки и земляничную пастилу, прежде чем обратили вниманье на то, что отец Модест, Параша и даже Катя от фрыштика уклонились.
– Папенька с маменькой в сочельник обыкновенно кушают, – смущенно разглядывая темно-красный надкушенный кусок медовой сласти в руке, пояснила Нелли.
– Пустое, дитя, путешествующим пост разрешается. Сие желание добровольное.
– Сами-то небось до первой звезды ждать станете, – незнамо на кого насупилась Нелли.
– Федул, чего губы надул? Кафтан прожег. Велика ли дыра-то? Один ворот остался, – тут же задразнилась Катя.
Ближнее село оказалась всего в часе езды от тракта. Колоколенка почерневшей от ветров рубленой церковки виднелась издалека.
– У нас в каждом храме стоит теперь игрушка под названием вертеп, – вздохнул Филипп.
– А что за игрушка? – заинтересовалась Нелли под укоризненным взглядом Параши.
– Маленькой хлев без одной стены, освещаемый снутри свечкою. В нем видны младенец Христос, Дева Мария, Иосиф, ангелы и овечки с коровами. Иной раз клеят сии фигурки из многих слоев бумаги, а порою вырезывают из дерева. Но всегда они ярко раскрашены, и детей невозможно от вертепа увести. Мне казалось в младенчестве, что коли подглядывать затаившись, то игрушки начнут двигаться, как настоящие – ангелы полетят, барашки заблеют, Пресвятая Дева начнет укачивать Младенца… – Роскоф вздохнул второй раз.
– Теперь увидите Вы обычаи российских поселян, – отец Модест, нагнувшись с коня, постучал рукоятью хлыста в набухшую дверь крайней избы.
– Кого Бог посылает? – высокий мужик с проседью в бороде возник в дверях. Он стоял согнувшись, поскольку дверь была низка.
– Примете путников на Христово нарождение?
– Гость в дом, Бог в дом. За овес для лошадок приплатите? Сюда въезжайте расседлывать. – Мужик, невзирая на мороз без шапки и тулупа, шагнул под навес конюшни.
В избе ярко горела уже восковая свеча, что удивило Нелли, но никак не Парашу. Земляной пол весело поблескивал свежею желтою соломой, а на столе, покрытом белою льняной скатертью, громоздилась глиняная сулея с чем-то вроде каши. Под образами стоял, повязанный лентами, немолоченый сноп ржи. Многочисленная семья, собравшаяся в просторной горнице в нарядных одеждах, была странно молчалива. Только двое младших детей, пятилетняя девочка и парнишка лет трех, то и дело залезали под праздничный стол, подражая оттуда писку цыплят.
– Сие для того, чтобы хорошо неслись куры, – с усмешкою шепнул Роскофу отец Модест, присоединяясь к общей молитве, что начинала тощая старуха в черном вдовьем плате.
– Звезда, звезда!! – закричали наперебой еще двое детей постарше, вбегая с улицы.
– Тихо вы, озорники, – хозяйка помоложе принялась тем не менее раздавать деревянные ложки.
Кушанье оказалось размоченным зерном, сильно подслащенным медом. Нелли кое-как проглотила две ложки, изрядно пожалев, что не постилась: отец Модест кушал с не меньшим аппетитом, чем Параша и хозяева.
– Как зовется село ваше? – ближе к концу трапезы спросил священник.
– Браслетово.
– Вот странное прозванье.
– Помню я, барин-сударик, как село зачалось, и отчего назвали, помню, – степенно начала старуха. – Сказ долог, так и в святой вечер сочельный работать грех.
– Расскажи, сударыня-хозяюшка, – подольстилась Параша.
– Люди мы здесь вольные, назад тому сто лет пришли целину подымать. Вестимо дело, сперва поближе к Ширье стояли, это Камы-реки приток. Девчонкою я была, так ничего на месте села нашего не было, кроме лесу. А был у нас вдовый кузнец, да у него дочка малая, Дашуткой звали. Подружками мы с ней были. Уж лелеял он ее с горюшка, баловал. И то сказать, кузнецы народ богатый. Все девчонки босые – Дашута в черевичках, все в лапотках – она в сапожках. А на девятые именины вынул отец из укладки потаенной слиточек серебра да выковал ей браслетик, здешними камешками прозрачными изукрасил. Уж она его не снимала, хоть и не падка была наряжаться. Тихонькая девка-то была, вроде блаженной. Бывало, сидит на лужке, не шевелится, покуда бабочка на руку ей не сядет. Цветы рвать на венки жалела, смеялись мы над ней. Беленька была, вроде тебя, – старуха кивнула на Парашу. – Только кузнец-то в тот же год взял да женился. Красивую взял, один изъян – глаза-то больно близко друг к дружке, навроде медвежьи. Вроде и не бивала падчерицу, да только кто бьет, тот зла не таит. Через год родила мачеха сынка, да назвала по-медвежьи, Михайлой. А кузнец вишь все хвастал, что приданое дочке справит, не хуже купца какого. Вот и стала мачеху жаба давить, что не все наследство сынку перейдет.
– Неужто извести захотела? – заинтересовалась Катя.
– Захотела, соколик. На то место, где село наше стоит, Дашута часто в лес одна гуляла-ходила. Ягоды она плохо брала, бывало, полкузовка зеленухи наберет. Раз вечор воротились все девки с ягодами, а Дашутки нету. Всю ночь искали-аукали, с огнями по лесу бродили, да попусту. Мачеха больше всех убивалась, волки, мол, унесли девчонку. Так с тех пор о ней и не слыхали. Село-то росло меж тем, стали взрослые сыновья отделяться на свои наделы, землицы всем не хватало. Надобно дальше лес жечь-рубить. Я уж трех деток родила да двух схоронила, когда тут село зачали ставить. Глядят мужики на вырубке – стоит рябинка молоденькая, а в ствол вроде как блестящее что-то вросло. От мала до велика дивиться сбежались. Прибежала и старая вдовая кузнечиха. Здесь, говорит, небось падчерицу мою волки сгрызли, ее это браслетка. И велит сыну Михайле, руби рябину, нечего добру пропадать. Махнул Михайла топором да ударил по стволу. И тут из раны древесной как кровь-то руда потекла. Кузнечиха упала со страху наземь, да сама и призналась, что девку на сем месте убила да закопала. Так с тех пор и стоит село вокруг той рябинки, вроде как бережет она людей.
– А что с кузнечихой сталось? – не утерпела Параша.
– Ну, какие тут у нас судьи, – неопределенно отвечала старуха. – Ванюшка, ты себе ложкой весь мед загреб, думаешь не вижу? Кутью ешь по-честному!
Хозяйские дети, небось сто раз слыхавшие о девочке Дашутке, само собою, уделяли рассказу старой хозяйки куда меньше внимания, чем Нелли, Параша и Катя.
– И где ж эта рябина? – спросила Нелли нетерпеливо.
– Да прямо напротив церквы, касатик. Церква-то новая, даром что ветха, пяти десятков годов ей не будет.
В непривычной для крестьянского дома тишине все разобрались ко сну.
– Нету ли какого горя у этих людей, что они так не шумны? – спросил отца Модеста Роскоф.
– Обычай. Завтра здесь будет шуму достаточно, да мы, по щастью, уже отъедем, – шепотом отвечал священник.
Еще затемно в морозном воздухе заблаговестили к заутрене. Нелли, невзирая на некоторую уже привычку к странствиям, так и не приучилась легко подниматься рано. Пожалуй, кое-как разбудило ее лишь желание поглядеть на волшебную рябину.
Все, что могло покрыться инеем внутри рубленого храма, пушилось белизною. Золотые шарики свечных огоньков не разгоняли мрака, а у старенького священника из-под латаной ризы виднелась меховая кацавейка. И все же радость праздника теплой волною поднялась в груди Нелли, как дома, когда по возвращении ее ожидали сверкающая елка под потолок и груда подарков. На прошлое Рождество приезжал домой Орест и стоял перед праздничной иконою рядом с маменькой, щасливый и веселый. На прошлое Рождество еще не пришли после бабушки драгоценности, и Нелли не знала самого главного для себя. Уж тем боле не слыхивала она ни о каком Венедиктове, да и служил Литургию еще отец Паисий. Неужто за год может пройти словно бы целый век?
