И аз воздам (СИ) - Попова Надежда Александровна "QwRtSgFz" (книги без регистрации полные версии .txt) 📗

— Вот я и увидел воочию известную учтивость Молота Ведьм, о которой был так наслышан, — усмехнулся епископ, тут же посерьезнев: — А какое событие, майстер Гессе?

— Простите? — нахмурился он, и фон Киппенбергер пояснил, кивнув через окно на ворота Альтенбурга:

— Не более чем за час до вашего появления у входа в крепость появился горожанин — насмерть перепуганный и оттого невероятно косноязычный. Он так требовал впустить его, что привратник не осмелился отказать: было видно, что случилось нечто ужасное, о чем мне следовало знать. Его впустили, и я принял его, но из его путаных объяснений мало что сумел понять. А в то, что все же сумел…

— … не смогли поверить? — договорил Курт, когда епископ запнулся; тот тяжело кивнул:

— Наверное. Мне ведома ваша слава, майстер Гессе, и мне не надо напоминать о сожженном вами архиепископе Кельнском, прости его Господи, если это возможно, и я полностью отдаю себе отчет, что значит в вашем присутствии сомневаться в Господних чудесах или дьявольских кознях. Да и мой сан кое к чему обязывает, — вскользь усмехнулся фон Киппенбергер. — Однако описанное было поистине немыслимым. Я, разумеется, допустил, что случилось нечто выходящее из ряда вон, но вестник был совершенно очевидно не в себе, и я не знал, что с чем связано — его состояние с тем, что он увидел, или же то, что он увидел — с его состоянием. Посему послал вниз одного из своих людей, дабы он осмотрелся на месте, собрал необходимые сведения и доложил мне, как обстоят дела на самом деле и есть ли хоть доля истины в словах вестника.

— Где тот горожанин сейчас и как его зовут?

— Томас Блау, магистратский писец. Он возвратился вниз, в город: у него семья, которую он не захотел «покидать в этом ужасе».

— Магистратский писец… — повторил Курт. — Стало быть, во время происшествия он был в ратуше и все видел вблизи?

— Он так сказал. Но то, что он сказал… — фон Киппенбергер умолк, тяжело переведя дыхание, и негромко уточнил: — Однако ваше присутствие, майстер Гессе, как я понимаю, свидетельствует о том, что это не было ни пьяным бредом, ни порождением воспаленного разума?

— Не знаю, это зависит от того, что именно было сказано.

— Что во время вчерашней грозы трагически погиб майстер Хальс, — следя за лицом гостя, медленно проговорил епископ, — а сегодня утром горожане обвинили в этом женщину и сбросили ее в реку у ратуши…

— Девочку, — поправил Курт, — и не сбросили, а решили учинить всеми постановлениями запрещенное ныне испытание водой. Веревка оборвалась, когда по моему приказу девочку попытались поднять из воды. А в остальном верно.

— И из воды она поднялась сама.

— Да, Ваше Преосвященство.

— И учинила там…

— Вот об этом нам и стоит поговорить, — оборвал Курт, не дав хозяину крепости закончить. — Убитая вызвала (если так можно выразиться в данном случае) кипящий шторм над мостом у ратуши, тем самым покарав своих убийц. Все верно. Но ваш вестник не знал или не увидел одного: я был там. Не у ратуши, а прямо в реке, в самом центре кипящего Регнитца: я пытался отыскать девочку и вытащить на берег. И, как видите, остался невредим; что, полагаю, должно пресечь в корне любые попытки приписать ей дьявольский договор, темное ведьмовство или любые другие мерзости, порочащие ее память доброй христианки.

Фон Киппенбергер несколько мгновений сидел молча, косясь на молчаливую ведьму в углу, потом бросил взгляд в окно, на уже совершенно разрумянившееся солнце, и, наконец, медленно кивнул:

— Вам видней, майстер Гессе. Что? — уточнил епископ с едва уловимой усмешкой, когда Курт удивленно шевельнул бровью. — Вы ждали, что я встану в позу и начну вам перечить? Что стану грозить или меряться с вами чинами?

— Откровенно говоря, да, — согласился он. — Все же я вторгаюсь в вашу епархию. Ad verbum [65].

— Искать ересь, выявлять ведьм, раскрывать чародеев и сражаться с ликантропами или иными сатанинскими тварями — епархия никак не моя, — невесело улыбнулся фон Киппенбергер и продолжил уже серьезно: — Я рад, что мне не придется вмешиваться, майстер Гессе, прямо вам скажу. Я, как вы сами видите, несколько нездоров, а посему не могу ни присутствовать на месте, ни…

— Простите, если покажусь грубым, — заметил Курт, даже не пытаясь скрыть недовольства, — однако повторюсь: не кажется ли вам, что обстоятельства требуют вашего присутствия? Горожане напуганы, магистрат в stupor’е, бамбергский обер невменяем, инквизитор старшего ранга мертв, единственный оставшийся в разуме и на ногах представитель Официума — мальчишка без полномочий и мало-мальского опыта…

— И именно потому, повторюсь и я, майстер Гессе, я рад, что здесь вы. Я знаю, что вы сумеете совладать с ситуацией, восстановить спокойствие и мир в Бамберге, и я всецело доверяю вашему опыту в том, что касается этой печальной истории.

— Печальной? — переспросил Курт хмуро. — Мир и спокойствие? Ваше Преосвященство, вы вообще давно спускались вниз из вашего каменного гнезда? Мира и спокойствия в городе нет вот уж второй год, Официум жжет горожан десятками, по Бамбергу разгуливает либо corruptio, либо самое настоящее колдовское поветрие, уличные шайки устраивают войны и резню, сравнимые с междоусобицами прежних времен… Вы, ad vocem [66], хотя бы читали протоколы Официума, под которыми стоит ваше одобрение, не говоря уж о том, чтобы попытаться разобраться в них?

— Разбираться в работе служителей Конгрегации — не мое дело, — твердо отозвался епископ, не глядя, однако, своему гостю в глаза. — Для того существуют в ней особые службы, чьею обязанностью это является. Мое дело — окормлять души обитателей этого благословенного города.

— Сидя за стенами резиденции вдали от этих самых душ?

— Священнослужители бамбергских церквей могут исполнять свое дело и без понукания пастырским посохом, майстер Гессе. В случае затруднений обращаются ко мне, я читаю проповеди и провожу богослужения по особо важным поводам, я тружусь на поприще, вверенном мне Господом, в меру своих сил и здоровья. Вникать в дела инквизиторские — не моя обязанность, не мое право и, откровенно говоря, не мое разумение: полагаете, я своим старческим мозгом лучше нарочито обученных людей сумею разобраться в том, чем им приходится заниматься? Посему — да, я читал присылаемые мне копии протоколов Официума. Чтобы знать, но не чтобы судить. Разумеется, если б я углядел в них нечто подозрительное, нечто выходящее за рамки — я вмешался бы, попытался бы рассудить и…

— Ага, — уже не скрывая раздражения, оборвал Курт, — id est, сотня колдунов в год и на ходу рассыпающийся обер-инквизитор — это в рамках и не подозрительно? Не требует вмешательства?

— Это не моего ума дело, — упрямо повторил фон Киппенбергер. — Это дело попечительского отделения Конгрегации. Горожане, как вы сами можете видеть, доверяют решениям Официума, не предъявляют претензий и не ищут защиты — ни у меня, ни у представителей городского управления, что же до обер-инквизитора и его недугов — майстер Хальс держал ситуацию под контролем; а стало быть, у меня не было причин для вмешательства. Я и сам рассыпаюсь на ходу, моих сил едва хватает на исполнение моего собственного долга, и я не могу, даже если б имел таковое право, следить за тем, как свой долг исполняют иные службы.

— У вас есть такое право. Вы этим городом владеете.

— De jure, — с нажимом выговорил епископ. — Да и то лишь отчасти… Майстер Гессе, — вздохнул он устало, — позвольте я буду откровенным.

— Хотелось бы, — сухо произнес Курт. — Обыкновенно именно откровенности я и жду, но почему-то почти никогда не слышу.

— Теперь услышите, — кивнул фон Киппенбергер и, помедлив, продолжил: — Помимо телесной немощи, помимо простого неумения разбираться в хитросплетениях инквизиторских дознаний, есть и еще причина, по которой я почитал и почитаю за лучшее не вмешиваться. Как я и говорил, мне нет необходимости вспоминать о казненном вами архиепископе Кельнском. Потому как я и сам прекрасно помню о его судьбе. И знаете что, майстер Гессе? Я не желаю ее повторить.