Золотой ключ. Том 3 - Эллиот Кейт (лучшие книги txt) 📗
Элейна представилась владельцу, Оливиано. Удивила его осведомленностью о тайнике; произнесла слово, которое делало ее наследницей. Потом попросила, чтобы жена хозяина принесла воду и мыло. Поднимаясь по ступенькам, она остро ощущала, что не должна туда идти. Опустилась на колени и оттерла тайные письмена, начертанные на дереве. Подумала о дрожащем в своей темнице Сарио, кровь и слюна которого растворились в обычном мыле и холодной воде. Ей ужасно хотелось получше рассмотреть изящный узор из листьев, виноградной лозы и цветов, но она не осмелилась, побоялась, что магия овладеет ее разумом прежде, чем она успеет все смыть.
Элейна закончила и открыла дверь маленьким бронзовым ключом, который лежал в конверте вместе с документом.
– Здесь я оставлял для него еду, – сказал Оливиано, следуя за Элейной. Его мучили любопытство и страх. – У двери. Дальше я никогда не входил.
– Я пойду одна, – сказала Элейна.
Она открыла дверь и переступила порог. Комната оказалось длинной и довольно темной. Элейна распахнула ставни и посмотрела через крытые черепицей крыши на фасады расположенных напротив домов. Измерила комнату шагами, сдула пыль с поверхности стола. Здесь, в этом ателиерро, он создал Аласаис. Ларец стоял под кроватью. Элейна вытащила его и открыла тем же ключом.
Несколько закупоренных глиняных кувшинов. Крошечная серебряная коробочка для драгоценностей. Три стеклянных флакона с высохшей красной субстанцией. Череп.
Элейна содрогнулась и положила череп на стол, а потом достала такую древнюю книгу, что та слегка затрещала, когда Элейна ее открыла. Бегущий почерк был ей незнаком, но поля! Эйха! Ей никогда не приходилось видеть такого сложного орнамента, сплетенного вокруг каллиграфически выведенных слов. Пергамент, из которого были сделаны страницы, оказался очень плотным, а когда она провела пальцем по строчкам и ощутила очертания каждой буквы, у нее возникло ощущение, что от них исходит слабое тепло” а сама книга – живая.
Элейна перевернула несколько страниц, но написанное не имело для нее ни малейшего смысла. Она даже не узнала ни одной буквы. Однако сама книга, удивительный орнамент, странные очертания значков безудержно влекли ее. Да, она не знает этого языка, но со временем слова можно расшифровать. Ведь они содержат восхитительное знание, которым сумел овладеть Сарио. Элейна быстро захлопнула книгу.
Огляделась, обнаружила сломанный мольберт, а за ним большую панель, накрытую пожелтевшей простыней. Больше никаких следов Сарио ей найти не удалось: ни красок, ни кистей, ничего, что Свидетельствовало бы о его пребывании здесь. Впрочем, жизнь Сарио заключена в его произведениях.
Элейна сняла с панели простыню, тщательно сложила ее и… замерла перед удивительной картиной, представшей ее глазам.
Это был портрет множества мужчин, каждое лицо четко выделялось на темном фоне; между ними проходила почти невидимая граница, увитая легким орнаментом, в который вплеталась тайнопись, – тончайшая нить, словно живое существо, связывала все изображения воедино. Кое-какие мужчины были одеты по моде прошедших столетий, на одном Элейна увидела костюм, какие носили не более десяти лет назад. Она сразу узнала Сарио – своего Сарио. Матра Дольча! И Риобаро Грихальву, великого Верховного иллюстратора! Она начертала его подпись на скатерти в гостинице Гаспара в честь давно умершего замечательного мастера. А вот Дионисо Грихальва. Но первым среди всех был настоящий Сарио, на лице которого лежала печать прожитых лет.
Разум одного человека, его дух, переносился в тело другого. А это – его Пейнтраддо Меморрио, истинный автопортрет, где отражены все его ипостаси. Она узнала элементы растительного орнамента, идущего по краю картины: плакучая ива, символизирующая Свободу, вербена означала Магию, можжевельник – Защиту, белый дуб – Независимость, золотые розы – Идеал.
Он убил шестнадцать человек, чтобы заполучить их тела, прожить их жизни. Чей череп он сохранил?
Элейна зажгла масляную лампу. Долго смотрела на огонь. Потом долила еще масла, чтобы пламя запылало с новой силой.
Вырвала из книги первый лист и поднесла его к огню.
Многоликий Сарио взирал на нее с портрета. Элейне казалось, что он видит ее из своей темницы, своими глазами, написанными красками, в которые он подмешал кровь. “Я ни с кем не желаю делиться знанием о Даре”.
Только с ней. Разве он не обещал научить ее всем секретам иллюстраторов? И секретам, которые знал только он, а за триста долгих лет ему наверняка открывались вещи удивительные. И все, что Сарио имел, он отдал именно ей. Потому что она такая же, как он.
У Элейны дрожали руки, когда она поднесла лист пергамента к огню. Хрупкая страница словно нашептывала ей голосом Сарио: со временем она сумеет разобрать то, что написано в этой книге, он же смог. Если у нее будет достаточно времени, она узнает все, что знал Сарио, и хотя у нее нет Дара, чтобы самой рисовать заклинания, можно взять учеников, показать им…
Матра Дольча! Вот к чему приводят подобные размышления: к гордости, высокомерию, полной катастрофе. К смерти. Сарио убил Агустина, Андрее и всех мужчин на Пейнтраддо, не говоря уж о множестве других: их воспоминания, их жизни утеряны навсегда.
Проклиная Сарио, Элейна поднесла к огню конец древнего пергамента. Край запылал и сморщился. Буквы сияли серебряным светом, искрились и умирали. Их древняя красота потускнела, приобрела коричневый оттенок, почернела, а потом вспыхнула белым пламенем и обожгла пальцы. Элейна вскрикнула и уронила страницу.
Так сгорит и она сама, если ступит на тропу, по которой шел Сарио. Со слезами на глазах смотрела Элейна на догорающее пламя. Когда остался только пепел, она повернулась и взглянула на Пейнтраддо Меморрио.
Подойдя к картине, провела пальцами по поверхности, точно пыталась почувствовать Сарио. Какие-то портреты потрескались и пожелтели, другие казались совсем новыми и свежими. С течением времени менялся стиль художника, но не было сомнения, что все они написаны одной и той же рукой. Настоящий шедевр – множество лиц, глядящих с полотна. Каждый представлял собой отдельную личность, но у всех были глаза Сарио: темные, карие глаза. Композиция, естественно, не могла быть совершенной – и действительно, одна часть картины оставалась незаконченной – белая грунтовка для нового портрета. И все же Пейнтраддо можно считать произведением искусства. Хотя Элейна и не знала людей, изображенных на полотне, она была в состоянии проследить за судьбой Сарио по мере того, как он переходил из старого тела в новое. Его мастерство росло с каждым следующим произведением. Тайнопись, переходящая от одного лица к другому, спрятанная под обычной краской, словно поведала ей историю его жизни.
"Сожги все, что ты там найдешь”. Но Элейна не могла. Она не могла уничтожить этот шедевр.
Всхлипнула, вытерла слезы, вернулась к столу. Череп стоял рядом с книгой, их соседство напоминало: знание убило первого Сарио – хотя Сарио продолжал жить, – уничтожило то лучшее, что в нем было, и усугубило темные стороны его души. Что еще написал тза'аб в священной книге? Наверняка не только плохое; а вдруг в ней сокрыто добро, которого Сарио не захотел увидеть? Не ей об этом судить.
Элейна снова полистала страницы книги и поняла, что не сможет ее сжечь. Но и хранить у себя не должна. Потому что Кита'аб отдал ей Сарио Грихальва.
Закрыв тяжелый том, Элейна осторожно опустила его в ларец вслед за черепом и заперла бронзовым ключом. Набросила на Пейнтраддо покрывало, закрыла за собой дверь мансарды и по тихим улицам зашагала обратно к Палассо Грихальва. Во дворе стояла карета Великого герцога Ренайо. В ателиерро горел свет. Элейна торопливо поднялась по лестнице, постучала, подождала немного, раздумывая о том, какая встреча ее ждет.
Ее впустили.
– Я рад, что ты пришла. – Кабрал шагнул ей навстречу. – Садись сюда, меннина. Ты будешь свидетелем.
Она удивилась, увидев в ателиерро не только Великого герцога, но и Премио Санкто и хрупкую фигурку Премиа Санкты. Она сидели рядом, напротив Элейны. В центре ателиерро установили картину, на которой была изображена комната со свежевыбеленными стенами, без окон, без дверей, без всякой мебели; исключение сделали лишь для мольберта и зеркала – в нем отражалось пламя свечи и свет масляной лампы, находившейся где-то в другой части комнаты. В углах виднелись четыре высокие железные стойки со свечами. Две лампы свисали с потолка. Мастерство Сааведры было так велико, что создавалось впечатление, будто одна из них зажжена всего несколько мгновений назад. В остальном – самое обыкновенное помещение, ничего особенного. Даже на дощатом полу не видно никакого рисунка.
