Книга Нового Солнца. Том 2 - Вулф Джин Родман (читать книги бесплатно полностью без регистрации TXT) 📗
Оссипаго поклонился сухо, как всегда, Барбатус и Фамулимус – так же учтиво. Я ответил на их приветствия радушно, как мог, и предложил, если они хотят поговорить со мной, пройти в мою каюту, заранее извиняясь за беспорядок.
– Мы не можем войти, – сказала мне Фамулимус, – как бы нам ни хотелось. Та комната, куда мы поведем тебя, недалеко.
Ее голос, как всегда, был похож на пение жаворонка.
– Такие каюты, как твоя, не слишком уютны для нас, – добавил Барбатус своим мужественным баритоном.
– Тогда я пойду с вами, куда бы вы меня ни повели, – сказал я. – Если бы вы знали, как я искренне рад снова увидеть всех вас! Ваши лица – воспоминание о доме, пусть даже это не настоящие лица.
– Я вижу, ты знаешь нас, – сказал Барбатус, когда мы двинулись по коридору. – Но боюсь, что лица, которые мы прячем под этими, слишком ужасны для тебя.
Ширина коридора не позволяла нам идти всем вместе, поэтому мы с Барбатусом шли впереди, а Фамулимус и Оссипаго сзади. Долгое время я не мог побороть отчаяния, которое охватило меня в тот миг.
– Это первый раз? – переспросил я. – Вы не встречались со мной раньше?
– Хотя мы и не знаем тебя, но ты, Северьян, знаком с нами, – пропела Фамулимус. – Я видела, как ты был рад, когда мы впервые увидели тебя. Мы часто встречались и стали друзьями.
– Но больше мы не встретимся, – сказал я. – Это первый раз для вас, следующих во времени назад и покидающих меня. Поэтому для меня это последний раз. Когда мы встретились впервые, вы сказали: «Добро пожаловать. Приветствовать тебя, Северьян, для нас величайшее счастье», и вы были опечалены при нашем расставании. Я очень хорошо помню это – я все помню очень хорошо, как вы некогда знали, – помню, как вы стояли на борту своего корабля и прощались со мной, а я стоял на крыше башни Балдандерса под дождем…
– Среди нас только Оссипаго обладает такой памятью, как у тебя, – промолвила Фамулимус. – Но я не забуду.
– Так, значит, сейчас мой черед приветствовать вас и печалиться при расставании. Я знал вас больше десяти лет, и мне ведомо, что лица, которые вы скрываете под этими масками, – тоже всего лишь маски. Фамулимус сняла свою маску, когда мы встретились впервые, хотя я не понимал тогда, что она и прежде неоднократно проделывала это в моем обществе. Я знаю, что Оссипаго – машина, хотя он не так проворен, как Сидеро, который, как я начинаю думать, тоже машина.
– Это имя означает «железо», – сказал Оссипаго, впервые прервав молчание. – Хотя я с ним незнаком.
– А твое означает «растящий кости». Ты растил Барбатуса и Фамулимус, когда они были маленькими, следил, чтобы они были накормлены и ухожены, и с тех пор всегда оставался рядом с ними. Так когда-то говорила мне Фамулимус.
– Мы пришли, – сказал Барбатус и открыл передо мной дверь.
В детстве часто воображаешь, что за любой дверью может открыться чудо, нечто совсем не похожее на все прежде виденное. Проста в детстве наши ожидания часто оправдываются; ребенок, знакомый лишь с собственным тесным мирком, всегда бывает поражен и восхищен новым зрелищем, которое взрослому показалось бы чем-то обыденным. Когда я был маленьким мальчиком, дверь одного мавзолея представлялась мне воротами в мир чудес и, перешагнув его порог, я не остался разочарован. На этом корабле я снова стал ребенком и знал об окружающем меня мире не больше чем ребенок.
Комната, в которую Барбатус ввел меня, была такой же удивительной для взрослого Северьяна – для Автарха Северьяна, который видел все, что видела Текла, Старый Автарх и многие сотни других, – каким тот мавзолей виделся ребенку. Я написал бы, что комната казалась погруженной в воду, но это было не так. Скорее мы сами погрузились в какую-то жидкость, которая не была водой, но для какого-то другого мира она служила, наверно, тем, чем вода является для Урса; или, возможно, мы и в самом деле оказались под водой, но такой холодной, что она превратилась бы в лед в любом озере Содружества.
И все это было, как я думаю, лишь игрой света – леденящего воздуха, который бродил, почти замирая, по комнате, и цветов, нежнейших тонов зеленого и голубого оттенков: молодая зелень, берилл, аквамарин, и сквозь них просвечивало то блестящее золото, то пожелтевшая слоновая кость.
Мебели, в нашем понимании, здесь тоже не было. Пятнистые валуны, мягкие на ощупь, лежали вдоль двух стен и были разбросаны по полу. С потолка свисали какие-то ленты, которые из-за слабого притяжения корабля, казалось, свободно парили в пространстве. Насколько я мог судить, воздух здесь был так же сух, как и в коридоре за дверью; но, когда я вошел, меня обдало призрачными ледяными брызгами.
– Это дивное место – ваша каюта? – спросил я у Барбатуса.
Он кивнул, снимая свою маску и являя моему взору некогда красивое лицо, совершенно нечеловеческое и хорошо знакомое.
– Мы видели комнаты, которые обустроены для таких, как ты, – сказал он. – Они так же непривычны для нас, как эта, должно быть, в диковинку для тебя. И поскольку нас здесь трое…
– Двое, – поправил Оссипаго. – Для меня это не имеет значения.
– Я ничуть не против, я просто восхищен! Для меня – величайшая честь увидеть, как вы живете, когда вы предоставлены сами себе.
Фамулимус тоже сняла человеческую маску, продемонстрировав огромные глаза и длинные острые зубы-иголки; но она отбросила и это лицо, и я увидел (в последний раз, как я тогда думал) красоту богини, не рожденной от женщины.
– Как быстро, Барбатус, мы убеждаемся, что эти бедняги, с которыми мы встретимся, едва догадываясь о вещах, известных нам как свои пять пальцев, способны на высшую степень учтивости, будучи гостями!
Если бы я прислушался к ее словам, они заставили бы меня улыбнуться. Сейчас же я был слишком занят, разглядывая эту странную каюту. Наконец я произнес:
– Я знаю, что ваш род был создан иерограмматами так, чтобы он походил на тех, кто некогда создал их самих. Теперь я вижу или же мне лишь кажется, что когда-то вы были обитателями озер и водоемов, водяными, о которых рассказывают сказки наших крестьян.
– У нас дома, – ответил Барбатус, – как и у вас, жизнь вышла из моря. Но в этой комнате собрано впечатлений о тех временах не более, чем в твоей воспоминаний о деревьях, на которых обитали ваши предки.
– Так недолго и поссориться, – проворчал Оссипаго. Он не стал снимать свою маску, думаю, потому, что она не причиняла ему ни малейших неудобств; и действительно, я никогда не видел его без маски.
– Барбатус, он не сказал ничего обидного, – пропела Фамулимус и, обратившись ко мне, продолжала: – Ты покинул свой мир, Северьян. Как и ты, мы втроем покинули свой. Мы поднимаемся по реке времени – ты плывешь вниз по ее течению. Так этот корабль несет и тебя, и нас. Для тебя прошли те годы, когда мы были твоими советниками. Для нас они только начинаются. Автарх, мы принесли тебе один совет. Чтобы спасти солнце твоего рода, нужно лишь одно: чтобы ты послужил Цадкиэлю.
– Кто это? – спросил я. – И как я должен послужить ему? Я никогда ничего не слышал о нем.
– Что вовсе не удивительно, – фыркнул Барбатус, – поскольку Фамулимус не должна была называть тебе это имя. Больше мы не будем произносить его. Но он – тот, о ком упомянула Фамулимус, – он судит твое дело. Он – иерограммат, как можно догадаться. Что ты знаешь о них?
– Очень немного, кроме того, что они – ваши повелители.
– Значит, ты и впрямь знаешь очень немного; и даже это неверно. Вы зовете нас иеродулами, и это ваше слово, а не наше, как и Барбатус, Фамулимус и Оссипаго – ваши слова, имена, которые мы выбрали, потому что они не обыденны и описывают нас лучше, чем другие. Знаешь ли ты, что означает «иеродул» – слово из твоего собственного языка?
– Я знаю, что вы – творения этой вселенной, созданные жителями следующей, чтобы служить им здесь. Знаю также, что служба, которую вы должны сослужить им, заключается в создании нашего рода, потому что мы – родичи тех, кто создал их во времена предыдущего творения.
