Городская фэнтези — 2008 - Бенедиктов Кирилл Станиславович (бесплатные серии книг .txt) 📗
— Запомни: никакого навесного монтажа! Все склейки ленты — только на монтажном станке. Иначе будет рваться.
Володя сунул мне под нос станок — узкий пенал со стальными зажимами для ленты. С одной стороны обрывок фонограммы, с другой — полоска цветной ленты-ракорда. Полоснул лезвием под сорок пять градусов — наложил кусочек скотча. Щёлк! — зажимы отскочили, и завмуз вручил мне ленту, надёжно склеенную с ракордом.
— И только так! — отечески напутствовал он. После чего умчался на вокзал, чтобы успеть к отходу поезда.
А я остался один на один со звукооператорской, набитой проводами, усилителями и древними катушечными магнитофонами всех времён и народов.
…К тому времени я проработал в театре уже неделю.
Ремесло театрального радиста нехитрое: после фразы актёра либо смены картины включаешь очередной фрагмент фонограммы спектакля. Катушка крутится, пока не покажется цветной ракорд следующего фрагмента. Жмёшь на магнитофоне «паузу», лениво слушаешь в наушниках происходящее на сцене и занимаешься своими делами в ожидании очередной контрольной фразы.
Как правило, во время спектакля я предпочитал сладострастно откручивать детали со старой аппаратуры — здорово успокаивает нервы после репетиций с нашими оглашёнными режиссёрами. И уже к концу недели скопил приличный набор плашек, гаечек и другой полезной чепухи.
Поэтому, узнав наутро, что Анвар запил и мне предстоит крутить по четыре ёлки в день, я поначалу не сильно расстроился. К тому же Карабасовна — так за глаза прозывали директрису актёры — туманно намекнула на перспективу получения двойной ставки. И я приступил к репетиции новогоднего представления. До него оставалось два дня, и нужно было погонять ёлочную интермедию и срочно ввести в спектакль нового Деда Мороза.
Его наш администратор сманил на время ёлочной кампании из клубно-заводской самодеятельности. И он того стоил!
Заводской Властелин метелей и пурги выглядел на все сто даже без грима. Николай Степаныч с невероятной фамилией Морозов оказался плечистым, кряжистым и кустистым по части бровей мужчиной. При такой потрясной фактуре он вдобавок обладал звучным, раскатистым голосом, от которого на репетициях поначалу вздрагивали не только пираты, черти, империалисты и прочая ряженая нечисть, но даже сторонники добрых сил в лице зайцев, пионеров, снежинок и буратин.
Снегурочка, пожилая, но опытная и заслуженная Софья Пална, тоже задумчиво косилась на громоподобного напарника. Зато играть с ним оказалось одно удовольствие. Николай Степаныч был поистине великий партнёр. Он все делал сам.
Достаточно было увидеть, как он торжественно появляется из дверей гримёрной, потрясая посохом и потряхивая мешком с подарками, как ты сразу проникался к нему благоговением. Оно пробирало тебя до костей, подобно лесному морозцу, несмотря на текст, который порой звучал из его заиндевелых уст.
Морозов оказался большой фрондёр и творчески относился к сценарию, позволяя себе вносить правки в сюжет. Единственно, на чём настоял бледневший с каждой минутой режиссёр, — это на стихотворных моментах, которые несли основную идеологическую нагрузку.
Завершался восемьдесят четвёртый год, генсеки начали сменяться с головокружительной быстротой, и всю идеологию в ёлочном сценарии скрупулёзно отслеживал парторг театра с честным прозвищем Чекист. Фамилию его я так и не сумел запомнить. Чекист, разумеется, был в курсе своего прозвища, сдержанно гордился им и курировал новогодние спектакли, привнося в сюжет злобу политического дня.
Вот и сейчас Николай Степаныч, прохаживаясь окрест ёлки и милостиво кивая жавшимся к стволу Бабе Яге с Кощеем, мощно басил из-под бороды:
Я летел на крыльях ветра мно-о-о-го тысяч километров!
Над великою страною, где мосты как в сказке строят!
Я спешил, ребята, к вам — моим маленьким друзьям!
После чего покосился на Чекиста, который, по своему обыкновению, стоял во тьме коридора и задумчиво улыбался. Режиссёр сделал отчаянное лицо, Николай Степаныч крякнул й на той же интонации, с пафосом и неподдельным чувством заложил очередной вираж:
Скоро форум коммунистов, съезд откроется в Москве.
Будем жить под небом чистым, скажем дружно: нет — войне!
Дальше от текста у меня просто завяли уши. Я вообще остерегался заглядывать в этот сценарий, предпочитая лаконичный список фраз.
И я побрёл в звукооператорскую, на ходу мурлыкая собственный вариант:
— Скажем дружно, на хер нужно…
Но, разумеется, пианиссимо, поскольку театральные стены всегда имеют немало чутких ушей с невероятно тонким слухом. Талантливые люди талантливы во всём!
Репетиция прошла на подъёме благодаря приглашённой звезде, уверенно руководившей актёрами. Режиссёр тихо млел и закрывал глаза на мелкие правки Мороза. К тому же Николай Степаныч был скрупулёзен во всём, что касалось главного: я видел, как в перерыве он на глаз прикидывал расстояние от центра фойе, где стояла наряженная ёлка, до дверей зрительного зала. Этим путём после театрализованной интермедии помреж и скоморохи уводили из фойе весь ребячий хоровод в зал. Там всех ожидал спектаклик, как правило, короткий и скромный.
Окончив работу, я отправился домой. Но случайно услыхал в гримёрной знакомый звучный бас. И в ответ тут же раздался оживлённый гул многих голосов.
Это было что-то новенькое. За неделю службы в театре я прочно усвоил традицию: после работы актёры не задерживаются. И я осторожно потянул дверную ручку.
Гримёрка была полна народу, собрались все занятые в интермедии. На меня покосился лишь Николай Степаныч.
— Это Вадик, наш радист. Он ещё новенький, Степаныч, — сообщил Данил Потехин. У него были очень добрые и грустные глаза, поскольку он всю жизнь играл в театре Второго Зайца без всякой перспективы выбиться в Первые.
— Ладно, — кивнул Мороз Степаныч, как я мысленно окрестил этого матёрого человечища.
Я приткнулся в уголке и весь обратился в слух. Говорили о вещах неслыханных, и лестно было ощущать себя частичкой актёрского братства, замыслившего маленькое жульство. Верховодил, разумеется, Мороз Степаныч, который меньше всего походил на новичка.
— Я тут засёк время последнего прогона, — солидно изрёк он. — Аккурат один час десять минут. А как у нас с расписанием?
— Оглашаю, — кивнул помреж Саша Карпухин, бригадир скоморохов, которые своей деловитостью на ёлочных хороводах напоминали судебных исполнителей. Саша знал всё, что от него требовалось, был на отличном счету у начальства и притом умудрялся не скатиться до стукачества. Актёры его уважали. — Новогодние представления пройдут с двадцать шестого декабря по десятое января включительно. С перерывом на первое января. Тридцать первого — только утренний и, возможно, дневной спектакль.
— А расписание? — жалобно пискнула травести Майечка, исполнявшая роли пионеров и вызывавшая в родителях искреннюю жалость своими тощими ножками.
— Оглашаю! — кивнул Саша. — Начало новогодних представлений — в десять, двенадцать, шестнадцать и семнадцать часов тридцать минут.
— А последнее на четырнадцать перенести не могли? — раздался чей-то возмущённый голос.
— Перерыв на обед, по трудовому законодательству, — невозмутимо произнёс Саша. — Кроме того, в обеденное время предусмотрен резерв на возможные левые ёлки.
И он почтительно посмотрел почему-то на Степаныча. Как тот успел за полдня создать себе такой могучий авторитет? Поистине, какое-то первобытное, языческое обаяние исходило от этого человека!
— Значит, загвоздка в последнем, вечернем спектакле, — постановил Степаныч. — Положим, представление мы наиграем, подсократим маленько. Но вопрос — до какой степени? Перед последним выходом у нас остаётся пока в теории лишь двадцать минут передыху. А туда ещё надо спектакль впихнуть!
— И как только они расписание составляют, фашисты… — по-бабьи всплакнул толсторожий пожилой пират Авксентий Антропыч.
