Страхи мудреца. Книга 2 - Ротфусс Патрик "alex971" (читать книги регистрация txt) 📗
— А какая разница? — спросил я. — Я своего ремесла не стыжусь!
— Да нет, — сказала она. — Не стыдишься, конечно. Отчасти в этом-то и проблема.
Она тяжело вздохнула и медленно выпустила воздух.
— Ладно. Чем раньше ты об этом узнаешь, тем лучше. В конечном счете, это избавит нас от многих неприятностей.
Она посмотрела мне в глаза.
— Ты — шлюха.
Я поморгал.
— Прошу прощения?
— Послушай минутку. Ты же не тупой. Ты, должно быть, заметил, что существуют колоссальные культурные различия между нашей страной и той, где ты вырос…
— Содружеством, — сказал я. — Да, ты права. Культурная пропасть между Темпи и мной была колоссальной по сравнению с другими наемниками из Винтаса.
Вашет кивнула.
— Отчасти это потому, что у Темпи мозгов меньше, чем сисек, — сказала она. — К тому же во внешнем мире он неопытен, как свежевылупившийся цыпленок.
Она махнула рукой.
— В общем, помимо всего этого, ты прав. Различия колоссальны.
— Я заметил, — сказал я. — Например, у вас, похоже, нет табу на обнаженное тело. Либо дело в этом, либо Темпи немного эксгибиционист.
— Интересно, как ты об этом узнал? — хихикнула она. — Но ты прав. Тебе это может показаться странным, но мы действительно не особо боимся обнаженного тела.
Вашет призадумалась, потом, похоже, приняла какое-то решение.
— Вот. Проще будет тебе показать. Смотри.
Я увидел, как ее лицо обрело знакомую адемскую бесстрастность, сделавшись пустым, как чистый лист бумаги. Одновременно с этим ее голос утратил практически все интонации, сделавшись ровным, лишенным эмоций.
— Скажешь, что я имею в виду, — сказала она.
Вашет подступила вплотную, избегая смотреть мне в глаза. Ее рука говорила: уважение.
— Ты сражаешься как тигр.
Лицо у нее было каменное, голос ровный и спокойный. Одной рукой она стиснула мое плечо, а второй пожала мне локоть.
— Это похвала, — сказал я.
Вашет кивнула и отступила назад. Она преобразилась. Лицо оживилось. Она улыбнулась, заглянула мне в глаза и подступила поближе.
— Ты сражаешься как тигр! — воскликнула она. Ее голос был полон восторга. Одну руку она положила мне на плечо, второй обхватила мою руку повыше локтя и стиснула мой бицепс.
Я внезапно смутился оттого, что мы оказались так близко друг к другу.
— Это сексуальные заигрывания, — сказал я.
Вашет вновь отступила и кивнула.
— Ваш народ воспринимает некоторые вещи как сугубо интимные. Обнаженную кожу. Телесный контакт. Близость тел. Любовные игры. Для адем во всем этом нет ничего особенного.
Она посмотрела мне в глаза.
— Ты хоть раз слышал, чтобы кто-нибудь из нас кричал? Повышал голос? Или говорил достаточно громко, когда нас кто-то может подслушать?
Я немного подумал и покачал головой.
— Это потому, что для нас разговор — дело частное. Интимное. И выражение лица тоже. И это…
Она коснулась своего горла.
— Тепло, создаваемое голосом. Эмоции, которые это выражает. Все это — очень личное.
— И ничто не выражает эмоции сильнее музыки, — вдруг понял я. Это была слишком непривычная мысль, с ней требовалось свыкнуться.
Вашет кивнула с важным видом.
— Семья может петь вместе, если они близки друг другу. Мать может петь своему ребенку. Женщина может петь своему мужчине.
Говоря это, Вашет слегка порозовела.
— Но только если они очень сильно влюблены и совсем-совсем одни. А ты? — она указала на меня. — Ты — музыкант! Ты поешь перед полным залом народу. Для всех сразу. И ради чего? За несколько пенни? За бесплатный обед?
Она сурово взглянула на меня.
— И ты поешь снова и снова. Каждую ночь. Кому угодно!
Вашет горестно покачала головой. Ее слегка передернуло, ее левая рука машинально сделала несколько грубых жестов: ужас, отвращение, упрек. Видеть сразу два способа выражения эмоций было довольно устрашающе.
Я представил, как стою на сцене «Эолиана» голым, а потом пробиваюсь сквозь толпу, по очереди прижимаясь к каждому из присутствующих. К молодым и старым. Толстым и тощим. Богатому аристократу и безденежному мещанину… Мысль мне не понравилась.
— Но ведь «игра на лютне» — это тридцать восьмой элемент кетана! — возразил я, сам понимая, что хватаюсь за соломинку.
Вашет пожала плечами.
— А двенадцатый — «спящий медведь». Но тут у нас не встретишь ни медведей, ни львов, ни лютен. Некоторые названия дают понять суть. А названия кетана предназначены для того, чтобы скрывать истину, чтобы можно было говорить об этом, не пуская тайны на ветер.
— Понятно… — сказал я наконец. — Но ведь многие из ваших побывали во внешнем мире. Ты сама отлично говоришь по-атурански, и в голосе твоем много тепла. Ты-то должна понимать, что в пении ничего дурного нет.
— Ну, ты тоже побывал во внешнем мире, — спокойно ответила она. — И ты-то должен понимать, что нет ничего дурного в том, чтобы совокупляться с троими мужиками по очереди на краю очага в многолюдном трактире.
Она пристально посмотрела мне в глаза.
— На камне, пожалуй, жестковато будет… — возразил я.
Она захихикала.
— Ну ладно, так и быть, подстелем одеяло. И как ты назовешь такую женщину?
Спроси она меня об этом два оборота назад, когда я только вернулся из Фейе, я бы ее, наверно, не понял. Поживи я с Фелуриан чуть подольше, вполне возможно, что я не нашел бы ничего странного в том, чтобы заниматься любовью на краю очага. Но я уже успел снова пожить в смертном мире…
«Шлюхой», — подумал я про себя. К тому же дешевой и бесстыжей шлюхой. Я был рад, что не стал никому говорить о желании Темпи научиться играть на лютне. Как он, должно быть, стыдился своего невинного порыва! Я подумал о том, как юный Темпи мечтал учиться музыке, но никому об этом не говорил, потому что понимал: это непристойно. У меня аж слезы на глаза навернулись.
Должно быть, мои чувства отчасти отражались на моем лице, потому что Вашет мягко пожала мне руку.
— Я знаю, вам трудно это понять. Тем труднее, что вы даже никогда не пытались представить, что можно думать иначе.
Осторожность.
Я пытался разобраться со всем, что отсюда следовало.
— Но как же до вас доходят новости? — спросил я. — У вас же нету бродячих актеров, что странствуют из города в город, как же вы поддерживаете связь с внешним миром?
Вашет самодовольно усмехнулась и повела рукой, указывая на горы, выметенные ветрами.
— Как тебе кажется, сильно ли это место заботится о том, что происходит в мире?
Она опустила руку.
— Впрочем, все не так плохо, как ты думаешь. Торговцев-коробейников у нас привечают больше, чем во многих других краях. А уж лудильщиков — тем паче. Да мы и сами немало странствуем. Те, кто носит алое, уходят и возвращаются, принося с собой вести.
Она ободряюще положила руку мне на плечо.
— И временами сюда все же забредают певцы или музыканты. Но они не играют перед всем городом. Они приходят в гости к какой-нибудь одной семье. И то они выступают не иначе как за ширмой, чтобы их не было видно. Адемского музыканта всегда можно узнать по высокой ширме, которую они таскают за спиной.
Она слегка поджала губы.
— Но даже на них у нас смотрят косо. Ремесло это полезное, но непочтенное.
Я немного успокоился. От одной мысли о стране, где не приемлют артистов, мне сделалось нехорошо, почти дурно. Но место со странными обычаями я понять мог. Подстраиваться под вкусы публики нам, эдема руэ, так же привычно, как менять костюмы.
Вашет продолжала:
— Так уж у нас принято, и тебе стоит смириться с этим, чем раньше, тем лучше. Я это говорю как женщина, которая много постранствовала. Я восемь лет провела среди варваров. Я даже слушала музыку с посторонними людьми!
Она сказала это с гордостью, вызывающе вскинув голову.
— Да-да, и не раз!
— А петь на людях тебе не доводилось? — спросил я.
Лицо Вашет окаменело.
— Задавать такие вопросы невежливо, — напряженно ответила она. — И друзей ты здесь таким образом не наживешь.
