Ржавое зарево - Чешко Федор Федорович (читать книги бесплатно полностью без регистрации txt) 📗
Нет.
«При иных обстоятельствах» — этим-то все и сказано.
Можно свыкнуться с любыми потерями; можно приучить себя жить одной ненавистью, превратиться в безжалостного вечноголодного волка… то есть волчицу… И все пойдет прахом, едва лишь кто-нибудь эту самую волчицу погладит. Из удальства ли, просто не подумавши или ради каких-то хитромудрых расчетов — даже это не слишком важно. Потому что даже оборотень не способен сделать себя волком окончательно, навсегда. Потому что стоит лишь напомнить обращенному волку о его человеческой сути, как ему необоримо пожелается возвратить себе эту истинную, изначальную суть… Во всяком случае, если речь идет о волчицах, да еще и подобных той, в которую пыталась превратить себя Аса.
Она понимала все это. И тем не менее привязалась к Любославе. А через нее и к остальным трем уделам души волхва Корочуна.
Нет, Аса вовсе не часто бывала на Идоловом Холме, и с Любославой она виделась очень редко. Это неправда, будто всякий человек, который долгое время вынужден питаться дрянью, при первой же возможности набросится на свое излюбленное кушанье, станет объедаться им без оглядки и меры. Умный не даст себе воли; умный знает: невоздержанностью в два счета убьешь радость от негаданного дара судьбы. А если эта радость последняя?
Эта радость не была последней.
Именно в одно из редких своих гостеваний у Корочуна Аса впервые увидела Жеженя — увидела из кустов, куда схоронилась при вести о приближеньи чужого. А потом…
Ей больше не суждено было любить мужчин — отважных, сильных, заботливых… Второго Агмунда в мире не было, а если бы и нашелся такой, если бы даже лучший сыскался… Он все равно не смог бы заменить того, первого и единственного.
Но этот вот взбалмошный, не успевший утратить щенячью неловкость парень, который и себя-то не умел защитить, а уж других… И в то же время его — даровитейшего златокузнеца — уважали достойные люди (к примеру, тот же мудрец, слагающийся из четверых)… Жежень мог утолить разом и казавшееся несбыточным желанье любить, и горькую тоску обокраденной матери.
Аса сама просила новых друзей не вмешиваться ведовством, не привораживать Жеженя, чурающегося полудуриной привязанности, как чураются лишь постыдной, презираемой хвори. Дочери хавдинга хватало и того, что у нее уже было: хоть изредка оказываться нужной неблагодарному парню, на оскорбленья которого она снисходительно не обращала внимания — как мать не обращает внимания на сердитые тумаки ребятенка, еще не умеющего ни говорить, ни думать.
Помогать и выручать — хоть изредка. И мечтать. Мечтать о том дне, когда она наконец решится предстать перед Жеженем в подлинном своем виде, и…
Вот это «и…» —только оно мешало скандийке открыться парню по-настоящему. Сейчас у нее была хотя бы возможность мечтать. А если… Мало ли что твердит Любослава — единственная из здешних людей, видевшая Асу настоящей… А если златокузнец с его загадочными понятиями о красоте все-таки не полюбит пришелицу из Вестфольда? Ведь она так непохожа на ту своротившую его с разума тонконогую рыжую пигалицу, о которой рассказывал Корочун и которую поганка-судьба принесла-таки обратно в родные края… Худосочная, костлявенькая — у мужа, поди, весь живот в синяках да ссадинах… Чахлая какая-то… Неужели такое может кого-то привлечь? Нет, все-таки большинство мужчин совершенно не понимают толку в бабьей красе!
По столь же умной причине Аса не решилась открыто сопровождать Жеженя в нынешнем путешествии. Она не могла не быть поблизости, она должна была иметь возможность прийти на помощь, но… А если бы он ее прогнал? Что тогда?!
— Вот тогда бы и кралась тайком, — не выдержал Кудеслав. — От него, дурня, тайком; не от меня.
Со второй трети Мечник слушал пространный Асин рассказ от случая к случаю — вятич вспомнил о необходимости дозорничания. Но даже так вот — лишь временами возникая возле костра — он понимал едва ли больше прочих слушателей. Аса все-таки плоховато знала по-словенски и частенько сбивалась на урманскую речь.
Жежень — тот уже откровенно поклевывал носом (не то от напряженного внимания, не то от скуки) и лишь изредка встряхивался: очевидно, вспоминал, что убитому безысходной горестью задремывать не положено. А Векши…
Как они слушали!
Раззявив рты, не отрывая от Асиного лица напряженных, прямо-таки до неприличия жадных взглядов, явно боясь пропустить хоть единое слово (даром что половина из этих самых слов была для обеих совершенно непонятна, а половина оставшейся половины увечилась неправильностью выговора почти до неузнаваемости).
Мечник только зубами поскрипывал, глядя на это общество, мирно коротающее ночь за душевной беседою. Поди, скоро уж восток заалеется, у них же вместо отдыха то плач, то бесконечные разглагольствования… А днем невыспавшиеся сопутнички будут шевелиться, как стылые мухи, да зевать на весь лес. Раздражение Кудеслава в конце концов прорвалось неприязненным замечанием касательно урманкиной скрадливости — и что? Векша коротко оглянулась да пришикнула (это на мужа-то!); еще и Мысь-щенявка туда же… Нетерпеливая оглядка, досадливое выраженье лица — все это у обеих получилось до того одинаково, словно бы в Мечниковых глазах вдруг задвоилось.
Бывшая Полудура тоже обернулась к вятичу и сказала:
— Подыхай… ох, нет… отдыхай, вот. Ты — отдыхай, дозор буду йег… я.
— Уж ты нынче надозорничаешь, — буркнул Кудеслав. — Для тебя, поди, на ноги встать — и то покуда труд нешуточный…
— Тогда сторожем я буду, — это вмешалась Векша.
И, по мужниным глазам поняв, какого тот мнения о ней, как об охороннице, заторопилась добавить:
— Я на стороже не одна буду. То есть одна, но не только… Не сама, в общем. А выворотни… — подлинная Горютина дочь как-то странно напряглась, взгляд ее ослюдянел, — выворотни, человече, нынешней ночью вас не обеспокоят.
Нет, Мечнику и в голову не пришло уподозрить жену в обманном подделывании под чужой голос — ТАК подделаться невозможно.
Что ж, мудрый волхв (даже находящийся на преизрядном отдалении и чувствующий Векшиными чувствами), наверное, все-таки окажется не худшим охоронником, чем вконец утомившийся воин. И ежели он — волхв — говорит (пускай и не своими устами), что остаток ночи не грозит нападением, то наверняка имеются веские основания говорить именно так.
Кудеслав сбросил шлем, расстегнул опояску и лег, пристроив меч близ правой руки. Внутренность собственного панциря да усыпанная палым листом земля показались донельзя измотанному вятичу ложем мягчайшим из всех, на каких ему когда-либо приходилось отдыхать. Веки смежились сами собою, и в сладко цепенеющем разуме вроде бы совершенно ни к месту всколыхнулся слышанный лишь однажды, но крепко запомнившийся напев:
Показалось задремывающему воину, или в лад напеву-заклинанью всколыхнулась упрятанная на груди лядунка? Лядунка с пеплом родительского очага, превращенным в дорогоценный лал — подарок двуименного бога…
Показалось Мечнику, или в лад спокойным ударам сердца начала еле заметно пошевеливаться блестяшка, отданная Корочуном по воле Счи' сленя-Счисле' ни?
Может, и не показалось.
А может, это сон уже начинал шутить свои замысловатые шутки.
10
Конопатый мужичонка, которого Хорь невесть как исхитрился приметить среди злобно насупленной боярской дворни, впрямь хорошо знал дорогу. И морочиться с ним не пришлось — дали только поглядеть на то, что сталось с прочими. Проняло мужика, враз стал говорлив и угодлив.
И вот теперь стоит, переминается с ноги на ногу в чавкающей болотной жиже, раболепно засматривает в едва различимые по предвечерней сумеречной поре лица верховых: вот, дескать, не слукавил, не обманул, привел, куда велено.
