Ведьмаки и колдовки - Демина Карина (чтение книг .txt) 📗
А Себастьян…
…ждет.
…тянет время, хотя и не понять, чего ради…
…играет, притворяется всеведущим, вытягивает наружу чужие тайны…
…Лихо ему верит.
Аврелий Яковлевич, возможно, понимает, в чем дело… Аленка застыла, слушает, но отнюдь не Себастьяна. И губы ее шевелятся, и пальцы шевелятся, а взгляд пустой, словно бы беседует она с кем-то вовне… далеким… и если так, то это тоже необходимо.
Учиться доверять?
Она — младшая, и Евдокия должна Аленку защитить, но…
…но кто защитит саму Евдокию?
Лихо… Лихо беспокойный, который тоже заслушался, и вовсе не Себастьяна… сердце стучит медленней, а руки ослабли, того и гляди разомкнет объятия, Евдокию отпуская.
Упуская.
— Лишек, — позвала она тихо и дотянулась до мягкой шерстистой щеки. — Лишенько, не надо, пожалуйста…
Он вздрогнул и отстранился, но лишь затем, чтобы задвинуть Евдокию за спину.
— Вы сами виноваты, панна Клементина, что ваша жизнь сложилась именно так. Но вы позволили себе думать, будто бы весь мир, помимо вас, конечно, несправедлив. И решили справедливости добавить… к слову, это вторая ваша ошибка, панна Эржбета. Вы позволили своей дорогой, но вряд ли любимой внучке проявить пристрастность. Выбери она кого иного для вашей личины, мне пришлось бы сложней, но милая Иоланта с ее страхом перед любовницей отца, с убежденностью, что именно ее убьют… переиграли, панна Эржбета. Слишком уж жертвой она выглядела.
— На будущее учту, — спокойно ответила колдовка.
И нити задрожали.
— Да погодите вы! — Себастьян наверняка тоже слышал их. — Успеете тут страшные муки устроить. Давайте договорим, как цивилизованные люди! Я, может, в последний раз в жизни умом хвастаюсь! Проявите уважение!
— Забавный ты, — сказала колдовка.
И нити ослабли, а Евдокия выдохнула с немалым облегчением.
— А то, — отозвался Себастьян. — Не поверите, ваш покровитель то же самое сказал…
— Шут.
— Почему бы и нет. Божественный шут — высокое звание… им и гордиться можно… но я не гордый, я просто работу свою, панна Эржбета, люблю очень. Загадки всякие… головоломки… над вами и вовсе голову сломал. Так вот, с настоящим мы худо-бедно разобрались, а теперь предлагаю к прошлому вернуться, там же ж все корни…
— Поговори со мной. — Лихо коснулся волос нежно, осторожно, хоть бы руки его переменились. И Евдокия, перехватив ладонь, широкую, с короткими когтистыми пальцами, прижала ее к щеке.
— О чем?
— О чем угодно…
— Ты на мне и вправду женишься?
Какой глупый вопрос; они, можно сказать, на пороге смерти стоят, и думать надобно о высоком, о душе своей, которая вот-вот в божественные чертоги отправится, а не о свадьбе. Но о душе не думается, о свадьбе же — так напротив.
— Правда.
— Это хорошо, и… мама вот только не слишком обрадуется… она вашу семью не очень любит…
— Пусть не любит, — великодушно разрешил Лихослав. — И ты можешь семью не любить, главное, чтобы меня…
— Когда ты улыбаешься, то клыки видны…
— Мешают?
— Нет, что ты…
— Все началось, когда Миндовг, который, полагаю, был вовсе не таким уж плохим королем, ввязался в войну с Хольмом. Или позже, когда решил, что через Хельмов культ по королевству хольмово вольнодумство расползается. Испугался ли он, что и у нас революцию учинят, или же просто решил наперед ударить, но, как бы там ни было, Миндовг закрыл Хельмовы храмы. А жрецам предложил выбор: или отречься от веры, или на плаху отправиться… конечно, поднялись восстания… находились и предатели, и фанатики, которые пытались уйти с помпой… я верно говорю, Аврелий Яковлевич?
— Верно, Себастьянушка… верно… я сам вскрывал Краковельский храм… две сотни человек с собою забрали во славу Хельма. Опоили дурманом, а после подожгли… страшное дело.
— Их собственный выбор. Не вам судить.
— Так мы разве судим, панна Эржбета? Нет, не судим. Мы излагаем факты. Но самое интересное, что незадолго до того самого рокового эдикта во дворце Миндовга объявляется прехорошенькая панночка. А он, истинная правда, к женщинам был весьма неравнодушный. Полагаю, и средь советников короля нашлись те, кто почел за лучшее шепнуть словечко Хельмовым жрецам. Изменить что-либо они не успевали, но вот отомстить… а заодно и сберечь истинно важную реликвию…
…он про черный алтарь говорит.
И показывает. И вовсе не боится этого камня, пропитанного исконным злом, которое даже Евдокия чует… и, наверное, за эту лихость в Себастьяна можно влюбиться…
…было бы можно.
Но есть Лишек.
И он уже не держит Евдокию, но сам за нее держится.
— Луна?
— Луна, — отвечает он. — В полную силу вошла… и уже недолго осталось… но ему нужно время… столько, сколько она позволит…
— Свести короля с ума не так-то просто. Древняя кровь защищает и от безумия, и от волшбы, но вы, панна Эржбета, постарались… день за днем, слово за словом… вы разъедали его душу… вы сами стали его проклятием, но он до последнего не понял, что происходит. Поначалу ему представлялось все игрой, новой, волнующей… немного жестокой… или уже не немного? Грань размывается… а все вокруг твердят, что он — король, а значит, всемогущ и всевластен… вы ведь сами подобрали ближайшее окружение, такое, чтобы не только не мешало вам, но напротив… игроки, опиоманы, любители молоденьких девочек…
— Ну почему только девочек? — ответила колдовка.
И Евдокия могла поклясться, что она улыбается.
— Девочки, мальчики — так ли важно? — Себастьян теперь говорил очень тихо.
А Лихослав позволил наконец обернуться.
Колдовка?
Обыкновенная женщина… нет, необыкновенная.
Редкостной красоты… и Евдокия любуется ею, разглядывает, и все одно любуется, не испытывая ни ревности, ни зависти, поскольку бесполезно завидовать чужому совершенству. И гибель Иоланты уже не видится таким уж грехом… да и по правде, что такое Иоланта? Просто девушка, которых в королевстве превеликое множество… и те, что собрались в доме, тоже не важны, пусть бы умерли, ежели этой красавице надобна их смерть.
— Не поддавайся, — шепчет Лихо, поглаживая шею Евдокии. И прикосновение его помогает избавиться от морока.
Красива? Определенно. Невысокая, весьма изящная особа. Бледнокожа, и бледность эта — высочайшего качества, кожа глядится фарфоровой, ежели бы фарфор мог оживать.
Волосы черные.
И глаза.
А губы красные, яркие, словно кровью перемазанные. Женщина не смотрит на Евдокию, оно и к лучшему, поскольку сама Евдокия не уверена, что сумеет выдержать ее взгляд.
Себастьян рядом с колдовкою нелеп.
Он стоит, опираясь на черный алтарь, сложив руки на голой груди, которая все еще покрыта чешуей, точно рубахой. Платье разодрал… и странное дело, ныне, в лохмотьях, бледно-розовых, с искоркой серебряного шитья, ненаследный князь не выглядит смешным.
Скорее уж печальным.
И Лихо, уловив настроение Евдокии, глухо зарычал.
— Бестолковый. — Евдокия погладила руки, которые стиснули ее, не позволяя ни вдохнуть, ни выдохнуть. — Он бестолковый. И ты тоже… я тебя люблю… и никто иной мне не надобен.
Успокоился.
Немного.
А Себастьян, щелкнув по алтарю хвостом — и на сей жест демон ответил оскалом, который, впрочем, остался незамеченным, — продолжил:
— И, лишенный души, Миндовг оказался полностью в вашей власти. Вы делали все, чтобы его запомнили проклятым королем. А заодно уж устроили укрытие для алтаря. Пожалуй, вы могли и эдикт отменить, он послушался бы вас, однако вы прекрасно понимали, что слишком многие этой отменой будут, мягко говоря, возмущены. Этак и до восстания недолго… тем паче что недовольные Миндовгом сплотились вокруг его сына… кстати, как ему удалось избежать вашего внимания?
— Не удалось, — за колдовку ответил Аврелий Яковлевич. — Видишь ли, Себастьянушка, сердце Яровита было занято, а она решила от конкурентки избавиться. Только не рассчитала, что девушку эту Яровит и вправду любил. Он был неглупым юношей, доказать-то ничего не мог, но быстро понял, кто стоит за ее смертью. Конечно, после она попыталась от Яровита вовсе избавиться, да только тут уж мой наставник помог… надо было сразу записи его поднять.
