Кембрия. Трилогия (СИ) - Коваленко (Кузнецов) Владимир Эдуардович (электронные книги бесплатно TXT) 📗
Глава 7
КРЕПОСТЬ ГВИНА
Август
– сентябрь
1399 года ab Urbe condita
Сида стоит за спиной викария, переводит слова заупокойной службы. На ушах блестят капли то ли густой росы, то ли слабенького дождя, мерзкого, как англы. По крайней мере, пару раз оброненное сидой выражение "английский дождь", что веет мозглой стылостью наступающей беды, подходит к этому нескладному дню. Капли растут, наливаются, срываясь, разбиваются о покрытые красно‑зеленым пледом плечи. Ряса была бы уместнее – но сида сейчас не поменяет топорщащийся массивным свертком плед даже на золотые одеяния. Анна, как и положено, держится за наставницей. Перед ними – четыре тела. Оруженосец, два воина кланов. И рыцарь. В могилу захватят только лук – мечи послужат наследникам. Времена, когда героя хоронили в колеснице, с лошадьми, слугами, с женой и с любовницами, прошли давно. Дивед беден железом. Последний добрый клинок Британии, который ушел за владельцем, Эскалибур. Но Артур‑то жив… И то сэр Бедивер, сильнейший из рыцарей, два раза пытался только сделать вид, что меч выброшен в озеро, и лишь на третий взаправду утопил.
Анна поежилась. В который за утро раз поблагодарив небеса за победу. И за жизнь. Главная угроза которой приключилась уже после боя. А теперь все было спокойно, умиротворенно и правильно. Рыцари стояли рядом. Прощались с убитыми товарищами. Не все – кто‑то охранял пленных, местные и вовсе продолжали прочесывать окрестности.
Перебитых «фэйри» никто не собирался предавать земле. В лесу есть лисы, волки, медведи, росомахи. И вороны, конечно. Стать пищей червей – а заодно получить могилу, из которой можно будет восстать в день последнего Суда – еще заслужить надо. Победить – и так, чтобы победитель мог себе позволить копать могилы, а не поспешно уходил с поля боя, пока оно не стало источником заразы.
Оруженосцы и местные добровольцы виновато косятся на сиду. Та ухом не ведет. Только кажется более скованной, чем обычно. Впрочем, после такой ночи… Тем более, что вторая половина оказалась значительно хуже первой.
Факелы, факелы, факелы. Поиски отставших и раненых, прочесывание леса… Прошло краем. Как‑то получилось, что сида оказалась при полудюжине раненых лекаркой. Потому что видела в промозглой тьме и взялась перевязать одного, зашить другого… На простые порезы ее хватило. И, заметила Анна, как ни скромничала сида, а руки работали уверенно и твердо. Не хуже, наверное, чем у мэтра Амвросия. Пока из леса не принесли тяжелого – на плаще вчетвером. Рядом суетился сам командующий.
– Держись, – торопливо говорил он, словно боялся не успеть или разувериться в своих словах, – ты держись. Это у тебя не первая рана.
– Я не ранен. Я убит, – прохрипел раненый. – Чем тащить – добей.
И плюнул кровью. Лицо у него было… Как у сиды. Бледное, губы посинели…
– А не дождешься, – сердито шипел сэр Эдгар, – не дождешься, понял? С нами Неметона, ты же ее венок нес!
Немайн подскочила к ним. Носильщики стали опускать раненого на землю.
– Не так, сидя! Осторожнее! – закричала сида.
Наклонилась к густому запаху живой крови.
– Ну? – нетерпеливо спросил сэр Эдгар.
Немайн медлила. Анна поняла – не спасет. Раненый понял тоже.
– Не сможешь?
– Не знаю…
Сида рванула с пояса нож, разрезала мокрую рубаху. Открылась большая рана. Разворочена. Осколки ребер… Кровь. Много.
– Кто вырвал дротик? – спросила. Уши вжались в голову: признайся кто – растерзает.
– Я, – раненый снова плюнул кровью. – Мешал… с убийцей поквитаться.
И плюнул еще раз.
– Спаси, – выдохнул сэр Эдгар, – мы с Мервом вот так… Если нужно, скажи. Жертвы у нас есть! – Даже не глянул на пленных. – Если не хватит или не подойдут, можешь меня взять…
– Не поможет. – голос сиды стал тусклым. Безнадежным. – Совсем без толку. И тебя тоже – без толку… Зовите священника.
Это означало – делать хоть что‑то. Заботиться о душе и жизни вечной, раз о теле и жизни земной не получалось. Когда викарий закончил, рыцарь был все еще жив. Сэр Эдгар присел рядом с другом.
– Прощай. И – доживать… – тот снова вытолкнул из себя пригоршню крови, – тошно. Добей.
Сэр Эдгар взялся за кинжал:
– Не могу. Прости.
– Придется самому. – Умирающий потянулся к оставшемуся на поясе кинжалу.
– Нельзя, – сказал викарий, – потерпи.
– Сколько осталось?
Немайн взяла умирающего за руку.
– Пульс еще довольно сильный. Не скоро.
– Не хочу. Ждать. Долго.
И снова потянулся за кинжалом. Немайн перехватила его руку.
– Мое… право, – прохрипел рыцарь, не выпуская рукояти. – Выбирать. Лучше в ад. Но быстро.
– От меня последний удар примешь?
– Сочту за… честь, – разжал пальцы. – Свидетели, что… помощь, не кровь, есть.
Сэр Эдгар кивнул. Потом отвернулся. Сида взяла кинжал. Примерилась.
– Не смей! – встрял викарий. – Не на…
И коротко ткнула – меж ребер – в сердце.
– Это убийство, – сообщил викарий, – смертный грех.
– Грешна, – резанула Немайн.
Ушла в темноту. К колеснице.
Клирику давно не было настолько паршиво. Возможно, никогда. А как еще может чувствовать человек, который, в первый раз в жизни, презирает сам себя? За трусость.
Он мог попытаться спасти рыцаря. Откуда‑то знал, что нужно делать – так же, как на стене атакованного викингами города. Но – не поверил в себя. И не набрался наглости делать операцию. Сложную.
Наверняка бы ничего не получилось, и он бы попросту зарезал раненого – мучительно, а не коротким ударом. Без анестезии, даже без толкового обеззараживания… На глазах друга. Но шанс был. Заткнуть тампоном артерию. Пробить в легком еще одну дырку, спустить кровь. Заткнуть обе раны чем‑то плотным, что бы воздух не проходил. И звать викария, потому что конец был бы тот же! И все‑таки это была бы попытка спасти. Шанс. Ведь бывают чудеса. Хотя бы просто из математической статистики… А он из собственных страхов убил человека. Боялся неудачи. Вот и сделал то, что получилось наверняка, – ударил в сердце. Вполне удачно… А сидеть рядом, сложа руки и молиться, как тот же сэр Эдгар, не смог. Зато с опозданием вспомнил, что в самой дорогой из травных аптечек, выданных Сущностью, был опиум. С собой его не взял: к чему, мол, славным валлийцам болезнь английского солдата? Про то, что не все могут успеть ею заболеть, не подумал…
К злости на свою трусость и нераспорядительность прибавлялась злость на нынешнее тело, которое украдкой роняет слезы, что, щекоча, бегут по щекам, вдоль носа, смачивающие соленым сжатые в белую щель губы. Его‑то Клирик в основном и наказывал – нудной и совсем для него непростой работой: пришивал заплаты на пробоины в щитах, прикрывающих колесницу. Толстая кожа совсем не хотела протыкаться туповатым шилом местного производства, приходилось налегать всем весом, да и усталость накопилась – тонкие сухожилия не хотели лезть в упруго затягивающиеся дырки, но шить мертвую вещь было куда легче и приятнее, чем кровоточащую, подрагивающую он боли, сочащуюся кровью и уксусом – вина в округе не водилось, а обеззараживать надо. Каленое железо отчего‑то вызывало стойкие ассоциации с болевым шоком и некрозом тканей… За неторопливым ритмом трудных движений незаметно накатило забытье.
