Идущая - Капшина Мария (электронные книги без регистрации TXT) 📗
Хейлле заснул почти сразу же, немного побренчав себе колыбельную на неразлучном альдзеле. Начинающая ведьма лежала без сна долго. Потом осторожно, пробуя себя, открыла "третий глаз". Мир заколебался, но понемногу пришел в фокус. Ведьма осторожно нашла мыслью меч, потянула из ножен. Меч послушно скользнул, и рукоять бесшумно легла в ладонь. Тем же манером Реана отправила меч обратно, открыла глаза и села. Медленно, словно вдруг сгустившийся воздух стал затруднять движения, она сняла через голову цепочку с медальоном. Положила Олинду рядом с собой на снег и попробовала теперь передвинуть веточку в полуметре от себя. Это оказалось намного труднее, чем Реана смела даже бояться. Собрать все силы и при этом остаться расслабленной до последнего сухожилия… В конце концов ей удалось. Веточка послушно поднялась в воздух и описала пару оборотов вокруг свой оси. Пока Реана не отпустила контроль и не уронила злосчастную деревяшку на мокрый снег, ничего помимо неё девушка не видела, не слышала и не сознавала. Лоб от виска и до виска был мокрым, как лягушка. Реана вернула Олинду на её законное место и вытерла пот. До чего полезная вещица! Ведьма снова попробовала открыть третий глаз. Это удалось вовсе без напряжения. Открыла глаза, приподняла магией злосчастную веточку, помахала ей в воздухе… Не сложнее, чем помахать рукой. Нет уж, лучше не снимать медальон. Пока, по крайней мере.
Завтра прошло — было пройдено — точно так же, то есть быстрым шагом. С единственным отличием: снег прекратился вскоре после полуночи, и на небо выползло сонное, подслеповатое солнце. Теплее от него не стало. Видимо, отчаявшись прогреть мир, солнце вновь спряталось за тучами, поднялся ветер, спустя два часа после полудня принёсший острый мелкий снег, который закрутился к вечеру в совершенно безумном вальсе. Снег густел, ветер крепчал, и вся эта катавасия грозила в ближайшем будущем вылиться в настоящую метель. К огромному облегчению обоих рядом с дорогой обнаружились следы жилья: заснеженный покос и пара стогов на нём, с белыми макушками. Ещё через пару десятков метров слева от дороги зачернел дом. Определенно жилой, хороший такой, крепкий дом. За высоченным частоколом, что, впрочем, не означало негостеприимности. Просто жить с иным частоколом в безлюдных местах, по меньшей мере, неблагоразумно.
На стук калитку не открыли. На повторный стук из-за частокола, сквозь вой ветра послышался хриплый голос, советовавший проваливать в преисподнюю, пока не пристрелили, как бешеных псов. Возмущённые вопли поэта о долге гостеприимства и проклятии Кеила [проклятие Кеила — кара за недостаточное гостеприимство. Поверье связано с тем, что Кеил, согласно легендам, имеет обыкновение бродить по земле в облике слепого бродяги, а следовательно, выступает покровителем бездомных] результатов не имели. Обладатель хриплого голоса в идиоматических выражениях снова посоветовал им убираться, а когда понял, что толку от его советов не больше, чем от просьб стучащихся, замолчал, погромыхал чем-то внутри… Реана, решившая уже оттаскивать распалившегося поэта от злосчастной калитки, насторожилась: неужели всё-таки впустят?
Надежды не умирают, но им свойственно разбиваться. Эту разбили две арбалетные стрелы, выпущенные одна за другой настолько быстро, что вторую Реана за снегом не успела заметить и четко поймала левым плечом. Хриплый обитатель дома за частоколом стрелял отлично.
Реана ухватила-таки поэта под локоть здоровой рукой и уволокла его к дороге. Хейлле сдавленно ругался, ничуть не смущаясь присутствием дамы. Потом, правда, поостыл и извинился за непарламентские выражения. Реана честно ответила, что сердиться на поэта и не думает, потому что думает совсем о другом. О короткой стреле, прошившей плечо. И о том, что в такой дивный вечерок ночевать на дороге — самоубийство. Поэт, увидев болт, переполошился, хотел броситься обратно к дому, набить лицо стрелку, но Реана удержала его, ещё раз напомнив о более насущной проблеме. Понадеявшись на гостеприимство зачастокольных жителей, они не потрудились найти место для ночевки, а теперь, в метель, искать его не имело смысла.
Они вернулись к стогам, вырыли в одном нору, достаточно вместительную для двоих. Хейлле, обнаружив, что снег уже не залепляет лицо, да и ветер не норовит оторвать капюшон вместе с головой, окончательно переключил внимание на подстреленную ведьму. Стрела прошла навылет — за что Реана душевно её поблагодарила: предприимчивый стрелок позаботился угостить прохожих стрелочкой не с простым каким-то там гладким наконечником, а с куда более сложным в изготовлении зазубренным. Милейший человек, право слово!
Пернатый хвост стрелы поэт без малейшего уважения отломил, все остальное вытащил (больно, конечно! Но Реана по ей самой не вполне ясным причинам решила попонтоваться и гордо терпела — молча). Затем Реана достала из своей сумки мешочек с буроватой смесью, смешала её со снегом, и Хейлле под чутким руководством девушки залепил получившимся неаппетитным месивом входное-выходное отверстия. Полоска ткани для перевязки тоже нашлась, процесс оказания первой помощи подошел к логическому завершению и двое, перекусив, улеглись спать.
Утром они выкопались — со смехом, хотя Реане было больно вертеть головой, а левая рука соглашалась двигаться только до локтя, не выше. Локоть же сам себя отправил на законный заслуженный отдых. Вместе со всем предплечьем и плечом заодно. Хейлле сосредоточенно наблюдал за сложным танцем, который выписали его руки прежде, чем поэт приступил к еде. Реана покосилась на него, хмыкнула, но расспросы оставила на потом. Подобные махинации её спутник проделывал и в первый день их совместного пути, в полдень и перед сном, кажется. Девушка выполняла свою программу утренних упражнений: умылась снегом. Хейлле наблюдал за ней с любопытством, спросил:
— Это ты так возносишь хвалу своим богам?
Реана опешила.
— С чего ты взял?
— Для чего же ты делаешь так?
— Умываюсь? Потому что руки перед едой мыть надо. Чтобы заразу никакую на завтрак не съесть.
— Отгоняешь злых духов… — со знанием дела покивал Хейлле.
— Да нет вовсе! А впрочем… думай, как тебе удобней.
— Погоди, во имя Хофо, я не понимаю… По твоим словам выходит, это был не ритуал. Но если это не ритуал, то когда же ты молишься? Я ни разу не видел, чтобы ты молилась. Невозможно человеку за целый день ни разу не помолиться! Ты навлёчешь на себя проклятие Вечных!
— Да ладно тебе, — отмахнулась Реана. — Не суетись.
— А может… охрани меня Тиарсе… может тебе нельзя молиться?
— Почему? — удивилась Реана, приглядывая за чайником. Вот-вот закипит.
— Если ты… ты… — поэт оглянулся и трагическим шепотом завершил: — Возродившаяся! То, возможно, ты… это — нечисть?
— Хм… Знаешь, все может быть (альдзелд отшатнулся). А как определить, нечисть я или нет?
— Клянусь плащом Эиле и повязкой Слепого! Не шути с такими вещами!
— С чем хочу, с тем и шучу! — пожала плечами Реана, высыпая в кипяток сушеные травы. — Так, знаешь ли, веселее почему-то. И всё-таки, нечисть ли я?
— Да нет же, во имя пяти стихий! У тебя ведь кровь текла, красная…
— А надо — голубая?
Поэт уже успокоился, присел рядом, принюхиваясь к запаху чая, и перебирая струны.
— Ну ты и шутишь! Я ведь было испугался даже, дай мне Таго силы! Кто тебя разберет — Возродившаяся, с того света…
— Не видела я того света, — рассеянно проговорила она. — А ты меня бойся, бойся. А то вон, безобразие какое, такая вся страшная, а никто не боится.
— Вчерашние бандиты испугались, — возразил альдзелд.
— Ну… Те, небось, и сглаза боятся, и чёрной кошки, и разбитого зеркала. Таких и пугать неинтересно. А вот Шегдар не боится, и святейший Ксондак не боится, а ведь как удобно было бы!
— Тш! — зашипел Хейлле. — Зачем же их звать!
— Да я не зову… А, извини, забыла.
— Ты напрасно говоришь, что они не боятся. Не боялись бы — не стали бы назначать цену за твою голову.
