Клад - Маслюков Валентин Сергеевич (серия книг .txt) 📗
Человечку этому подходило имя Ананья.
Господин Ананья в пожилые лета еще не вышел, если судить по бледной коже лица, выразительно отмеченного шишковатым носом и слегка вывернутой губой. Однако ничто в его облике не напоминало об опрометчивой и цветущей юности. Очень тонкий, неестественно тонкий перехват красного полукафтанья свидетельствовал, вероятно, не о юности, а о тщедушном сложении Ананьи, это же впечатление подтверждали тесно обтянутые штанинами ноги со слабыми икрами. Ананья – Золотинка не сомневалась, что это он и был, – имел на голове чрезвычайно убедительный тюрбан из высокой красной сердцевины и толстого валика вокруг нее, обвитого узорчатой тканью. Это венчавшее наряд полноразмерное сооружение сообщало облику человечка неожиданную основательность.
Доставивший сюда пленных служитель, человек с серебряной пуговицей, изрядно в помещении потускневшей, с ненавязчивым выражением лица остановился у входа, а всё громыхающее железо, все эти мечи в окованных медными бляхами ножнах, бердыши, кольчуги, шлемы, не переступив порога, остались за дверью.
Ананья оглядывал кряжистого Поплеву и тоненькую в стане Золотинку с одинаковым бесстрастным вниманием, не давая ни малейшего предпочтения ни мужеству, ни изяществу.
– Я Ананья, – сообщил он глуховатым голосом.
Поплева поклонился, предполагая, по видимости, что это известие заслуживает некоторого поощрения.
– А это доморощенный волшебник Поплева, – продолжал человечек, беззастенчиво тыкая пальцем. Поплева еще раз поклонился – вероятно, из других соображений. – …И начинающая красавица Золотинка. – Так буднично произнес он обязывающее слово «красавица» – не насмешливо или многозначительно, а совершенно равнодушно, как если бы сказал «начинающая швея», – что Золотинка вспыхнула. – …Начинающая красавица, которая едва-едва не получила Асакон.
– После всего, что случилось… я все равно не стала бы его просить, – запальчиво сказала она.
– Тем лучше, – осклабился Ананья и оставил стул, служивший ему прежде точкой опоры. Кроме этого стула, комната не имела никакой иной обстановки, если не считать посудного поставца у противоположной стены и круглого мраморного стола между окнами.
Кошачий, немигающий взгляд медленно переместился, Ананья покосился на горбившегося у очага Кудая и, слегка вскинул головой. Колча (ведь это была Колча, пусть лысая!) послушно встрепенулась:
– Зна-е-те что-о… Ведь если Миха подсунул кому-то Асакон, если он его кому-то подсунул, то почему не вам? Кому же еще? – Кудай говорил с несносной приторной угодливостью, разделяя свое льстивое внимание между взятыми под стражу и хозяином, которым, несомненно, признавал Ананью; ничего не сохранилось от самодовольных замашек Кудая, словно бы, остриженная налысо, Колча и в самом деле рассталась со своим вывороченным наизнанку естеством, каким был Кудай. – Первому встречному Асакон не доверишь! – внушал он (она?) Поплеве, угодливыми извивами голоса извиняясь за вынужденную настойчивость. И снова для Ананьи: – Ихнее это дело, господин Ананья. Больше некому.
– А что, Асакон пропал? – спросила Золотинка.
Понятно, она не получила ответа, как не получил его и Поплева.
– Что-то мне невдомек, из-за чего сыр-бор загорелся, – сказал он, пожав плечами, по возможности, беззаботно, и тем, кажется, убедил себя в собственной невиновности.
– Однако у меня нет ни малейшего желания запутывать слишком ясный вопрос, – заметил Ананья. – Боже вас упаси утаить Асакон. Нет таких адских пыток, да… нет таких пыток… Меня опасно обманывать.
Кудайка истово затряс головой, подтверждая исключительную справедливость последнего соображения. Он внимал господину Ананье с такой болезненной сосредоточенностью, словно имел основания ожидать немедленного применения оправданных обстоятельствами строгостей и в отношении самого себя тоже. Казалось, что и в этом случае – под пытками, – Кудай будет извиваться, стонать и вопить все с тем же неизменным подобострастием.
– У нас нет и никогда не было Асакона, – возразил Поплева. – Нам нечего скрывать и нечего опасаться. Наши отношения с волшебником…
– Тем лучше, – пренебрежительно перебил его Ананья. – Раздевайтесь оба, я хочу убедится в этом собственными руками.
Золотинка заметила, как большой палец господина Ананьи, без малейшего усилия выскочив из сустава, взбугрился своим основанием на поверхности ладони, словно палец этот удерживался в пясти одним только кожным покровом… И тут же легко вернулся на место, возвратив ладони естественные очертания. Ананья проделал эту чудовищную штуку с той непроизвольной легкостью, с какой сосредоточенный на важных мыслях человек может облизнуть губы или почесать кончик носа. В его припухлых, хотя и очень длинных пальцах – белых, как черви, – неприметно было наличие суставов: левая пясть извернулась так, что пальцы перегнулись назад к тыльной стороне ладони, то же произошло с правой – сближенные друг к другу руки с вывернутыми назад пальцами образовали род омерзительного цветка, воронкой своей направленного к Золотинке.
Загорелое лицо девушки потемнело и яркой краской пылали мочки ушей.
– Но девушка… послушайте! Господин Ананья! Это не годится, – проговорил Поплева со сдержанным негодованием.
– Ах да… девичья стыдливость! – сообразил Ананья. Распущенные цветком пальцы свернулись. – Все эти прелести, – скользящий взгляд блеклых, лишенных ресниц глаз показал, что имеется в виду, – все эти прелести… они к делу не относятся.
Безмолвный знак человеку с пуговкой на макушке, и в комнату, придерживая меч, вошел кольчужник, за ним теснились другие.
– Конечно, я понимаю… Если бы какая добрая женщина, – пролепетала Золотинка, беспомощно озираясь.
– Глупости! – Беспокойные пальцы развернулись, извиваясь, Ананья сделал шаг, и Золотинка отшатнулась, не в силах совладать с ужасом перед этими гибкими руками, перед бесцветным взглядом не имеющих глубины глаз.
И Поплева – он прерывисто дышал, не разжимая губ, – рванувшись, подхватил за осевую ножку мраморный столик, взмахнул этим малоповоротливым оружием над собой так, что задел потолочную балку – стража отпрянула. В следующее мгновение засверкали клинки, опустились, нацеливаясь, лезвия бердышей. С естественным для бескостного существа проворством Ананья шарахнулся под защиту кольчужников, а Кудай, сдавленно взвизгнув, захватил горсть перегоревших угольев в очаге с первоначальным намерением, вероятно, швырнуть их в глаза Поплеве. Однако просчитался или дрогнул, убоявшись собственной прыти, – брошенные неверной рукой, зола и уголья рассыпались пепельным облаком, окутав старообразного молодого человека, который немедленно по совершении этого подвига грохнулся на пол.
– Убейте! – выдохнул Ананья из-за спины кольчужников.
Распростершись на осыпанном золой ковре, как рыдающий в погребальном обряде плакальщик, Кудай взвизгнул:
– Убивают!
– Убью! – рычал Поплева, поводя сокрушительной тяжестью столика.
Стражники же, не скучивались под удар, а наоборот расступились, рассчитывая замкнуть и Поплеву, и жавшуюся к нему Золотинку.
– Стойте! Остановитесь все! – рыдающим голосом вскричала Золотинка и раскинула руки, защищая собой Поплеву. – Что за важность! – горячечно продолжала она. – Я разденусь! Пустяки!
– Не нужно, малышка! – быстро вымолвил Поплева, но Золотинка рванула лихорадочно пляшущими руками завязки и спустила юбку вокруг бедер, оказавшись в длинной по колено рубашке, под которой оставалась еще одна – короткая нижняя без рукавов. Она скинула верхнюю, путаясь в ворохе тряпья на голове, и остановилась, руки скрестила на груди, захватив пальцами плечи. Лицо ее некрасиво сморщилось, волосы разметались,
Стражники оглядывались на Ананью, который, осторожно тронув кольчужника, высунул из-за живого укрытия обширный красно-белый тюрбан и узенькую голову. Несомненно бледный, Ананья, однако, сдерживал непосредственное чувство, толкавшее его на мстительную жестокость… Несколько мгновений промедления спасли Поплеву.
