Змеевы земли: Слово о Мечиславе и брате его (СИ) - Смирнов Владимир (читать книги без сокращений txt) 📗
— А почему я должен улететь? Я родился в этих горах. Сто лет через скорлупу слушал песни матери, говорил с ней. А потом она пропала. Улетела на охоту и не вернулась. Но я не в обиде на вас, людей. Ваша жизнь слишком коротка, чтобы её ценить. Тысячу лет я искал подобных себе и наткнулся на одинокого годовалого птенца — Вьюгу. Я благодарен богам за этот дар.
— Тогда зачем всё это?
— Что «это», Мечислав? Я прекратил войну между Хинаем и Раджином. Я объединил вас торговлей, начал строить флот для поиска иных земель. Вы же не сможете жить в мире, верно? Уйди я сейчас, не пройдёт и десяти лет, вы снова передерётесь.
— Мы и так передрались. Только под твоим чутким руководством. Моё изгнание — твоя работа? Изгнание Четвертака? Или не ты натравил меня на хакана? В чём виноват перед тобой предводитель Степи?
— А он не сказал?
Почему он так спокоен? Только ли потому, что — не человек? В чём правота Грома?
— Сказал. Ты дал ему на кормление Броды. А потом послал меня их спасать.
Змей засмеялся. Почему? Что смешного?
— Кое-что он тебе сказал. А о нашем уговоре хакан что-нибудь говорил? О том, как он учился в лучших университетах на моё серебро? О том, что Броды и Глинище — временное кормление, пока он выполняет главное моё условие? Он забыл сказать тебе, что перестал выполнять договор и открывать новые земли, после того, как понял, что грабить пахарей проще? Или он рассказал тебе о том, что Вьюга потратила почти три тысячи лет своей жизни на помощь бесплодным женщинам Хиная и Степи? А Четвертак тебе рассказал о том, что дорожное серебро должно тратиться на дороги, а не закрываться в сундуки? Или Вторак тебе рассказал, как Змеев Путь стал называться Шолковым? У людей не только жизнь короткая, Мечислав. У людей ещё и память никуда не годится.
— И это повод сталкивать нас лбами?
— А как ещё я мог выжить? Вот, пожалуйста. Стоило вам узнать, что я не человек, вы сразу же объединились против меня. Убей Змея, князь, соверши благое дело. Не успеете вы покинуть эту долину, как снова перегрызётесь за те клочки, что называете своими землями. Уже через неделю продолжите делить корж, на котором живёте. Сталкивал лбами… князей — да, сталкивал! Но не народы. Народы я объединял!
— Объединял, — согласился Мечислав и показал себе за спину. — Вот, они, народы. Радуйся, Змей. Все флаги в гости к тебе пришли. Этого ты хотел?
— Нет, не этого. И до сих пор не понимаю, как такое могло произойти. Я слышал голос богов, понимал каждое их слово, делал так, как мне было велено, не отходил от их заветов ни на шаг. И что теперь?
— Что?
— Боги молчат, мои сыновья стоят, готовые к последней драке с людьми. С теми, кого я объединил, у кого отнял войну и дал торговлю. Сто лет подготовки к большому прыжку за море, один миг — и всё пошло прахом. Вот такая шутка богов — я своими руками вырастил себе смерть.
Мечислав перетаптывался беспокойным конём, дождался, пока Гром закончит, проговорил:
— Может быть, ты просто богов как-то не так понял?
— Теперь это не важно, — отмахнулся Гром. — Твои наёмники пришли за серебром в моих пещерах, попробуй их остановить. Они сами внесут тебя ко мне домой на копьях. И это тоже — моя работа.
— Как — твоя? Разве раньше не было наёмников?
— Спроси своего наставника. Он ещё помнит, как дети шли войной на детей. И только наёмничество заставило их учиться искусству боя, развивать науку убийства, изощряться в хитростях и подлостях.
Да, Тихомир рассказывал. В прежние времена люди дрались просто стена на стену: у кого больше войск — тот и победил. Хинайские и раджинские воины поплатились за своё высокомерие в первый же день. Раньше воинами становились, ещё не научившись толком думать. Миродар стал князем в шестнадцать лет. К двадцати пяти уже имел княжество и двух сыновей: десяти и девяти лет от роду.
Боги, поразился Мечислав своей мысли, через четыре года я сравняюсь в возрасте с отцом, а Ждану едва исполнилось полгода! Неужели это и есть итог Змеева правления? Мы, люди, растём, взрослеем, мудреем? И всё это — Змеева работа, что всего лишь отнял у детей их маленькие радости — набить друг другу морду? Не укладывается в голове.
Зато у Тихомира, кажется, всё укладывается. Стоит, ноги расставил, руки за спиной, покачивается на каблуках, хрустит снегом. Буркнул пивным бочонком:
— Получается, Гром, где-то ты ошибся, слушая своих богов. Не бывает так, чтобы всё понять правильно.
— Теперь это не важно, воевода. Боги обещали не отворачиваться, может быть, они и не отвернулись, сидят, смотрят. Да только теперь всё зависит только от нас. От тебя, князя, меня и Крылака.
— С чего ты взял?
— Иначе бы они не молчали. Боги сделали, что могли. Всё решится сейчас и здесь.
Мечислав понял — не успевает. Глаза видели непоправимое, но тело опаздывало на тот самый миг, которого не хватило.
Хрустя суставами, Гром расправил капюшон, плащ распахнулся, улетела в снег серебряная брошь, скрепляющая крылья под подбородком. И стало понятно, почему старик ходит с посохом: его ноги всегда полусогнуты, готовы к прыжку. И стоит он не на ступнях, а на кончиках пальцев, подобно собаке. Змеёныши не так разительно отличаются от людей, изменения в их теле не столь велики.
Отпружинив, Гром с такой быстротой прыгнул на Мечислава, что тот успел лишь скосить глаза: воевода даже не понял, что произошло.
— Нет! — раздалось над Змеевой долиной и чёрное крыло с силой толкнуло князя на землю. Мелькнули клинки, и наступила тишина.
Словно с опозданием с горы раздался похожий на свист горестный крик.
Гром стоял над распростёртым телом, не в силах понять, где он ошибся на этот раз.
***
Милана терпела, пока в комнате не раздался детский крик. Потом счастливо улыбнулась и обессилено заплакала.
— Тихо-тихо, всё, всё закончилось, — Вторак едва успел подумать «жив», мигом передал младенца Брусничке и взялся за кривую иглу с вымоченым в самогоне конским волосом.
Ребёнок перекочевал на руки тощей повитухи, та сразу начала обмывать. Сама бледная, словно Змеева дочка, но дело знает крепко, руки умело и ласково протирают младенца, глаза стараются не смотреть на располосованое на кровати тело. Шутка ли: живую девку резали! Улька помогала щипцами, сводила вместе края разреза.
Брусничка сомлела, упала в углу, едва не ударившись головой о край сундука. Свернулась калачиком, закусила большой палец и засопела ровно и спокойно.
Молодец, дотерпела.
Сарана держала Кряжинскую за правую руку, будто передавала ей свою жизнь. Впрочем, кто их, степняков, знает… может и передавала.
Напевает.
Лицо Миланы заметно разгладилось, стало почти похоже на то, молодое и румяное. Лишь зелёные глаза выцвели от боли и будто бы — от счастья.
Вторак закончил шить, наложил чистые повязки, посмотрел по сторонам, взгляд остановился на Саране.
— Кормилицу зови. Дитю сейчас сердце надо слушать.
— Постой, — еле слышно прошептала Милана. — Дай посмотреть.
Повитуха поднесла младенца к кровати, показала.
— Миродарчик мой маленький. Какой красивый. Весь в папку. — Одним движением глаз окинула всех, улыбнулась. — Всё, идите, оставьте нас с Улькой.
Подчинились беспрекословно: как не уважить волю умирающей? Улада осторожно села на краешек кровати, взяла руку Миланы, накрыла ладонью, погладила. Милана не переставала улыбаться — уже видит новый мир, где нет ни боли, ни страданий, ни предательства.
— Прости, Улька, не могу тебе в ноги упасть. Просто — прости, ладно?
Глаза Бродской защипало, горячие слёзы потекли по повязке, впитались, одна капля упала на одеяло.
— Прости ты меня, Миланушка. Наговорила я на тебя, сглазила, прокляла. Никогда себе не прощу.
— Оставь, — Милана едва заметно шевельнула пальцами. — Знать, права мамка оказалась, узрела ты во мне человека. Да только неправда всё это, ложь. Нет там человека, один зверь в клетке бьётся, да на свободу норовит.
— Какой же ты зверь, Миланушка? Ты же вон, ради ребёнка на что пошла.
