Мечи Дня и Ночи - Геммел Дэвид (книги онлайн TXT) 📗
Так и не убедив Аскари, он подбавил в огонь дров.
— Тебе хорошо с ними, правда? — спросила она.
— Правда, — усмехнулся он. — Не могу даже сказать почему. Я смотрю, как они растут, вижу, как им радостно жить на воле. И чувствую себя замечательно.
Да, это тот самый Ставут, которого она знала, добрый, чуткий и благородный. Глядя на него с нежностью, Аскари начала понимать, что испытывает к нему не одну только нежность. Тот поцелуй не покидал ее мыслей.
— О чем ты думаешь? — спросил он, перехватив ее взгляд.
— Ни о чем.
— Когда женщина так говорит, — засмеялся Ставут, — мужчина понимает, что дела его плохи.
Ее глаза сузились.
— Я забыла, что ты у нас знаток женщин.
— Можно и так сказать. Но наш поцелуй в пруду я не променял бы на все золото мира.
— Умеешь же ты нужные слова подбирать.
— Не хочешь ли опять прогуляться со мной?
— Пожалуй.
Они взялись за руки и скрылись в лесу.
Мемнону и раньше случалось видеть смерть. Много раз. Почему же теперь он испытывал такое странное чувство? Его дух парил над узкой кроватью. Умирающий мальчик, бледный, весь в испарине, едва дышал. Мать, сидя рядом, держала его за руку. По ее лицу текли слезы. Человек, считающий себя отцом ребенка, стоял позади, положив руку ей на плечо. Он осунулся, глаза у него покраснели. Мальчик содрогнулся в последний раз и затих. Мать, вскрикнув, упала на его тело.
— Ну, ну, милая, — говорил отец. — Не надо.
Причитания матери действовали Мемнону на нервы, раздражали его. Не в силах больше смотреть на лицо мальчика, он переместился вправо. Теперь он видел его только в профиль. Какое грустное лицо, какое потерянное.
Его, Мемнона, лицо.
«Вот откуда у меня это чувство, — думал он. — Воспоминание о детстве, которому недоставало тепла, а не скорбь по умершему». Он думал так, но ощущение пустоты внутри не проходило. Это всего лишь сожаление о неудавшемся опыте, сказал он себе. Мать, держа лицо ребенка в ладонях, целовала его. Мемнон не помнил, чтобы его кто-нибудь так целовал. Умри он в детстве, как этот мальчик, никто бы не плакал над ним. Впрочем, этих родителей он хорошо выбрал. Отец — торговец полотном, мать — швея, известная своим добрым сердцем. Живут они у моря, на лентрий-ском побережье. Мемнон счел, что растущему мальчику морской воздух пойдет на пользу.
Теперь он уже не будет расти. Великая печаль овладела Мем-ноном, и он повторил себе: опыт не удался.
— Хватит с нас этого никчемного зелья, — сказал отец, взяв с полки глиняный кувшинчик, и в порыве гнева запустил им в стену. Кувшинчик разбился, семена и сухие листья высыпались на половик.
Мемнон подлетел к ним и стал рассматривать. Печаль прошла без остатка.
Он вернулся в свое тело. Встав слишком быстро, он пошатнулся и чуть не упал. Обычно после возвращения он всегда лежал какое-то время, восстанавливая равновесие тела и духа. У двери своей комнаты он задержался, держась за косяк и глубоко дыша. Потом открыл дверь и спустился в лабораторию Ландиса Кана. От усталости он едва волочил ноги. Последние дни, особенно долгая поездка в горы, где он созвал к себе своих Теней, измотали его. Слишком он привык к удобствам дворцовой жизни.
Оба его помощника еще трудились в лаборатории. Патиакус, подняв голову от бумаг, встал и поклонился. Рыжий Оранин тоже поспешно вскочил.
— Нашли что-нибудь? — ласково спросил Мемнон.
— Много интересного, мой господин, — сказал Патиакус, — но ничего такого, что имело бы отношение к вашему вопросу.
— Со временем и это выяснится. Поздно уже, — сказал Мемнон Оранину. — Ступай поешь, отдохни. Завтрашний день будет долгим.
— Благодарствую, мой господин. — Ученик с новым поклоном попятился к двери.
Мемнон потрепал Патиакуса по плечу.
— Присядь, дружище. Поговорим.
— Да, господин. О чем вы желаете говорить?
— Ребенок только что умер. Очень трогательно. Слезы и причитания.
— Сожалею, мой господин.
— Я тоже. — Мемнон стал за спиной Патиакуса, положив руки ему на плечи. — Ты все такой же заядлый травник, каким был раньше?
— Теперь у меня нет на это времени, господин.
— Тебе нравилось быть аптекарем?
— В каком-то смысле. Работа у вас мне нравится куда больше.
— Не думаю. — Мемнон достал из ножен под рубашкой маленький кинжал-иглу, вышел вперед и поднес его к самому лицу Патиакуса. Тот отшатнулся. — Если бы я смазал лезвие соком абальсина, чванного корня и семян карона, а потом ранил им тебя, что бы случилось?
— Я бы умер, мой господин.
— Мгновенно?
— Нет. Начинаются судороги, распухают железы в горле и в паху. Это мучительная смерть.
— Очень хорошо. Превосходно. Я всегда уважал тебя за ученость, Патиакус. Отменная память и аккуратность во всем.
— Вы пугаете меня, господин. — На лысине Патиакуса выступил пот.
— Ну что ты. Не бойся. Мой нож не смазан ядами, о которых я говорил. — Мемнон чуть-чуть надрезал кожу на голове своего помощника. Тот вскрикнул и попытался встать, но Мемнон придавил его к стулу. — Наш разговор еще не окончен.
Он спрятал нож, взял себе стул и сел. Теперь пот лил с Патиакуса градом.
— Поговорим о службе, Патиакус. О верности, если угодно. Кому ты служишь?
— Вам, господин мой.
— Правильно, но не совсем точно. Ты служишь также и Вечной?
— Разумеется. Но мой хозяин — вы.
— Верно. Кроме того, я бесконечно умнее тебя. Это не гордыня, я просто говорю то, что есть. И несмотря на весь свой ум, я вел себя, как последний дурак. Где жил умерший этой ночью ребенок?
— Вы говорили, что в Лентрии, на морском берегу.
— Говорил, да. А чем занимался его приемный отец?
— Вы говорили, он торговал полотном.
— Так и есть. Ты кому-нибудь еще говорил об этом?
— Нет, мой господин! Никому!
— А вот это уже ложь, Патиакус. У тебя глаза бегают. Так кому же ты рассказал?
— Я не лгу, — сказал Патиакус, стараясь выдержать взгляд своего хозяина.
— А теперь у тебя зрачки расширились, потому что ты принуждаешь себя смотреть мне в глаза. Не очень-то хорошо это у тебя получается, дорогой мой. Что ты чувствуешь?
— Мне душно, мой господин. И страшно.
— Ногами шевелить можешь?
Патиакус посмотрел на свои ноги и дернулся, как от удара.
— Вы отравили меня!
— Да, но не до смерти. Это теневой яд. Не чистый, разбавленный. Поэтому паралич наступит не сразу. И ты, что еще важнее, сможешь говорить. Ты утратишь способность двигаться, но чувствовать будешь все. Вот сейчас твои пальцы покалывает — это знак того, что руки и верхняя часть туловища становятся неподвижными.
— Я не знаю, что вам от меня нужно.
— В прошлом ты пользовался смесью неких семян и листьев, чтобы убивать тех, кто желал мне зла. Медленная смерть. Ты помнишь. Зелье можно настаивать и подмешивать в суп, даже в сладкий напиток. Оно почти не имеет вкуса, только немножко вяжет. Человек умирает через несколько недель, а то и месяцев, смотря по количеству снадобья.
Патиакус, опять попытавшись встать, содрогнулся и сполз на пол. Мемнон поднял его за шиворот.
— Вообрази мое удивление, когда я увидел, что родители мальчика давали такое же зелье своему сыну, полагая, что это лекарство.
— Это не я, господин. Смилуйтесь! — заплетающимся языком выговорил Патиакус.
— Не ты? Дай подумать. Некто захотел убить купеческого сына в маленьком городишке у моря. Дая этого он приготовил медленный яд и убедил родителей, что это целебное средство. Тебе не кажется, Патиакус, что это чересчур сложно? Если кто-то хотел смерти мальчика, его могли бы просто зарезать. Почему же его не зарезали? Ответ напрашивается сам собой. Потому что хотели, чтобы его смерть казалась естественной. Опухшие железы так легко приписать раку. Чьей мести опасались осторожные злоумышленники? Мести скромного купца? Вряд ли. Кроме того, дорогой мой, это не единственный случай. Все мои Возрожденные умерли точно так же. Что ты на это скажешь?
