Нежная королева (Хельви — королева Монсальвата) - Елисеева Ольга Игоревна (бесплатные версии книг TXT) 📗
Как и предполагал д’Орсини, лучше, чем Харвей, знавший особенности местных рек, быстрое течение Сальвы вынесло тело прокурора к следующей вымоине, зацепив за прибрежные камни. К досаде Симона, посол был еще жив и даже предпринимал отчаянные попытки вскарабкаться на обледеневшие валуны.
«Как хороший человек, так Бог его в этом мире не держит! — возмутился рыцарь, продувая кремневый пистолет. — А как всякое дерьмо…»
Полузахлебнувшийся прокурор увидел мужскую фигуру на берегу. Стекавшие по его лицу струи холодной воды не позволяли Свищу как следует рассмотреть спешившегося всадника. Единственное, что он понял — это не консорт — и возблагодарил Бога за чудесное спасение.
— Помогите! — прохрипел Кларенс, уже до половины заползший на камень.
Казалось, человек его услышал и ловко перескочил с земли на валуны. Только теперь Свищ узнал командира королевской охраны, и преисполнился еще большей надеждой. Благородный граф д’Орсини не позволит ему утонуть! Но мгновенная радость в сердце палача сменилась ужасом, когда он осознал, что в руках Симон держит пистолет.
— Помогите! — снова закричал Кларенс.
Рыцарь не стал стрелять. Сильнейшее чувство отвращения, сродни тому, что испытывал Харвей, охватило его. Он спрятал оружие за пояс и выставил вперед ногу.
— Бог поможет. — весомо сообщил Симон, изо всех сил пнув посла сапогом.
Тот резко откинулся назад и снова погрузился в воду, которая опять подхватила и поволокла его под лед.
«Зря я не выстрелил, — обругал себя д’Орсини. — Чистоплюй. Верней бы было». Он даже представил, как гулко разнесся бы в морозном воздухе хлопок его пистолета. Но дважды один и тот же шанс судьба не предоставляет.
Вернувшись в столицу, Симон отдал приказание оповестить крестьян прибрежных деревень под страхом смерти в течение ближайшей недели не вылавливать утопленников из Сальвы. Эта мера должна была гарантировать от возможного воскресения беотийского посла. Но на сердце у д’Орсини все равно оставалось неспокойно.
Глава 5
Поместье лорда Босуорта Ласточкин Утес меньше всего походило на своего хозяина. Это был изящный белый замок, возвышавшийся на скале над морем. Выстроенный в фаррадском стиле, который Дерлок так не любил, он не был защищен ни рвами, ни стеной с бойницами. Зато обладал целым лабиринтом мозаичных двориков с фонтанами, хороводами колоннад, прихотливой резьбой по камню и восточными удобствами, способными разнежить самый закаленный в невзгодах дух.
Дворец подарила горцу Хельви, и все здесь несло на себе отпечаток ее частых пребываний. Дерлок мирился с тысячью ненужных ему вещей, потому что рад был мириться с любыми причудами королевы. Они только развлекали его. Но теперь…
Каждый шаг, каждый вздох под сводами Ласточкиного Утеса откликался смехом и беготней былых приездов, шелестом ее платья, стуком каблучков, веселой речью, торопливыми поцелуями. Вот в этом бассейне с морской водой они вместе купались, отослав слуг подальше, и Дерлок нежил на широких ладонях невесомое в воде тело королевы. Вот изгородь из розовых кустов, за которой пряталась Хельви, когда хотела сделать ему сюрприз. Вот белый слепой ослик, которого они вместе подобрали в горах во время прогулки. Хозяин бросил его. Теперь он вращает ворот колодца возле кухни.
Эти воспоминания причиняли Дерлоку необыкновенную боль. Он бывал в своем поместье и осенью, и зимой, но теперь казалось, что здесь все всегда стояло лето. В голову лезли только залитые солнцем дни, цветущие клумбы и теплое виноградно-синее море. Сейчас шел январь и, хотя снега на Ласточкином Утесе не было, холодный пронизывающий ветер сдирал последние листья в парке, шпалеры розовых кустов были сиротливо обозначены лишь редкими сухими прутиками, и море под замком постоянно штормило.
Дерлок чувствовал, что больше не может оставаться в доме, где все от песчаной дорожки до чашки на столе напоминало ему о Хельви. Как случилось, что он позволил ей себя поработить? И должен ли вообще мужчина настолько подчиняться женщине? Даже королеве. А он подчинился. С радостью. Чувствовал удовольствие от того, что им, сильным и грозным воином, вертят маленькие безжалостные ручки. Таял и растворялся в ней. Когда же окончательно отдался на милость ее теплого, как вода на мелководье, чувства, она указала ему на дверь.
Напрасно, мечась по комнатам почти пустого зимнего поместья, Босуорт ждал от Хельви письма. Тешился безумной надеждой, что королева вот-вот позовет его. Женщина молчала, и с каждым днем ее молчание становилось все бесповоротнее. Если б Дерлок знал, что в это время в столице Хельви, мучимая жалостью и угрызениями совести, не находит себе места, едва сдерживаясь, чтоб не послать за ним, он немедленно поскакал бы в Гранар. Но, к счастью для них обоих, горец не мог видеть на расстоянии.
Наконец Дерлок решил уехать. Что ему здесь? В чужом краю, среди не греющих душу южных красот? Тем более в такую слякоть! Босуорт засобирался в горы. Говорят, родные места помогают человеку в трудную минуту обрести себя. Может, это воспоминания детства, может, воздух единственного в мире дома? Дерлок не знал. Но сейчас ему вдруг позарез захотелось услышать шум сухого вереска на ветру в заснеженной балке, напиться медового отвара со зверобоем, увидеть карабкающиеся по серым каменным обрывам сосны.
Он выехал один. Ни спутников, ни охраны грозному лорду Босуорту было ненужно, тем более в горах! Через два дня Дерлок углубился в невысокие, перемежающиеся лесом склоны Гранарского хребта и начал подниматься вверх. Еще через сутки он оставил столицу далеко позади. Его дорога вела на северо-восток к Центральной Сальвской гряде. Летом этот путь был оживлен из-за торговых повозок, следующих в Северную Сальву. Но сейчас кругом царило полное безмолвие. В такой холод никто не отваживался преодолевать перевалы.
Кутаясь в теплый медвежий плащ, Дерлок с удовольствием видел вокруг себя снег и пустоту. Его широко открытые глаза пожирали знакомые картины, расстилавшиеся по обе стороны дороги. Это он когда-то научил Хельви красоте и осмысленности пути… Босуорт погнал от себя мгновенно подступившие мысли о королеве. Не здесь и не сейчас.
Среди гранитных валунов и снежных насыпей горец снова почувствовал себя сильным. Пережитое унижение отошло на второй план. Пробираясь не лучшими в мире тропами, он осознавал свое достоинство перед равнодушным ликом природы. Вечность дышала с бледно-голубых холодных небес, из глубоких пропастей, порой скрываемых от путника клочьями седого тумана, от серых, тут и там разбросанных валунов, каждый из которых казался надгробием великана.
Дерлок принадлежал к древнему клану Босуортов, с незапамятных времен охранявших перевал Мак-Дуй. От кого? Этого не могли поведать даже самые старые родовые легенды. Его называли «дорогой духов». Говорили, что там проходит путь мертвых из мира людей в подземные глубины. То, что это не путь в рай, Дерлок понимал с детства. На перевале то хохотали камни в бурю, то туман становился плотным, как стена, и ткался в бесконечные вереницы образов, то из-под воды небольших горных озер долго и погребально звонили колокола.
Босуорты жили здесь потому, что только они, благодаря славе своего грозного имени и дару, передававшемуся из поколения в поколение, держали «дорогу духов» закрытой в обратном направлении. Каждый следующий глава клана принимал на себя ответственность за Мак-Дуй и должен был пребывать в родных местах, чтоб нести вечную стражу у врат безмолвия. Дерлок, повинуясь зову своей судьбы, уехал вниз. Но странные предчувствия не могли не тревожить его, время от времени заставляя со стыдом вспоминать о покинутом посту часового. Случалось эти старые сказки наполняли сердце горца необъяснимым беспокойством, и он готов был бросить все: Хельви, двор, положение в армии — и бежать сюда.
Сам Дерлок был склонен объяснять свои внезапные порывы мрачной кровью Босуортов, накрепко связанных с нижним миром. Не зря же ему — достойнейшему из достойных — не открылись врата в Монтаньяр. Он даже не мог увидеть священного города. Зато хорошо видел и чувствовал другое. Сейчас в горах витал едва уловимый запах смерти. Воин не мог бы сказать, что именно заставляло его напрягаться. То ли воздух становился осязаемо тягуч, как марево в жаркие дни, при абсолютном, обдирающем горло холоде. То ли звуки Дерлок начинал слышать раньше, чем они прозвучали. Все это крайне не нравилось Босуорту, тем более, что ничего, кроме собственных ощущений, не предвещало пока беды.
