Колодец старого волхва - Дворецкая Елизавета Алексеевна (читать книги бесплатно полностью .txt) 📗
– Ну, благодарю – надоумила! – с трудом переводя дыхание, выговорил Явор. – И верно – чего я здесь-то не видал? И на чудь пойдешь – только бы глаза мои тебя вовек не видали!
– Хорошо надумал! – раздраженно одобрила Медвянка. – Ну, чего же ты не идешь? Беги скорей, а то передумаешь!
Явор вскочил со скамьи.
– Спасибо за дружбу, хозяин, пора мне! – глухо бросил он Надеже и стремительно вышел, даже раньше, чем удивленный хозяин успел хоть что-то ответить ему.
Видя, что наделала своими словами, Медвянка была и довольна, и несчастна разом. Ей хотелось всех прогнать от себя и горько расплакаться. Она редко чувствовала себя несчастной, но в это недолгое время обида на весь свет терзала ее, как все двенадцать злых сестер-лихорадок.
Быстрыми сердитыми шагами Явор вышел со двора Надежи и направился к воеводским воротам. В нем кипел гнев на девчонку, которая судит о том, чего не знает и не понимает. Его жег стыд, что он так долго смотрел на нее обожающе-помраченными глазами. Словно протрезвев, Явор увидел ее по-новому, и она уже казалась ему не лучезарной Денницей, а только недоброй и бессердечной девицей. Макошь дала ей красоту, но не дала сердца. «Да и чего в ней нашел хорошего? – с досадливым удивлением думал Явор по пути к воеводскому двору. – Вон, в гончарном конце Егоза – тощая да рыжая, тоже только и знает, что вертеться да хихикать – ничем не хуже. Видно, от безделья одурел, как будто сглазили меня! Весь город знает! За спиной смеются!» Ему хотелось скорее забыть и Медвянку, и свое помрачение, убежать куда-нибудь подальше – да хоть в чудской поход, сбросить с себя эту дурную любовь, как старую кожу. Явор знал, конечно, что сотня Велеба, в которую входил его десяток, по жребию остается в Белгороде, но теперь, после упреков Медвянки, не мог смирить со своей бесславной участью и хотел просить тысяцкого отпустить-таки его в поход. Здесь ему без труда найдется замена, а место его – в походе. Не пристало мужчине, воину, сидеть сиднем в городе за крепкими стенами! От чего белгородцев оборонять – от дурного домового? С этим делом старый Обережа лучше управится.
Хоромы князя и тысяцкого стояли на одном широком дворе, обнесенные общим тыном, и соединялись меж собой просторными сенями. Сейчас на дворе было людно и шумно. Горделиво расхаживали щеголеватые кмети из княжеской ближней дружины, бегали челядинцы, сновали разные купцы, ремесленники. Всех расталкивая и никого не замечая, Явор взбежал на крыльцо терема и в сенях перед гридницей столкнулся с кем-то из детских. Даже не глядя, тот быстро и чувствительно толкнул его в плечо, шагнул вперед, заступая Явору дорогу, и только потом обернулся.
Словно конь, остановленный на полном скаку, Явор яростно впился глазами в неожиданное препятствие. Толчок уже был нешуточной обидой, а сейчас Явор менее всего был склонен прощать. Этого парня он знал – да и кто не знал Дуная Переяславца, его золотую серьгу в левом ухе и шрам на щеке, о котором он рассказывал всякие небылицы?
– Куда несешься, будто тур за коровой? – насмешливо ответил Дунай на гневный взгляд Явора. – Того гляди, стену лбом прошибешь, княжьи хоромы завалишь!
Расправив плечи и уперев руки в бока, киевский витязь стоял перед белгородским десятником, не пуская его к дверям гридницы. Дунай был на пару лет моложе Явора, но многолетнее положение княжеского любимца приучило его на всех смотреть свысока, будь то хоть боярин, хоть воевода, не сидящий, как Дунай, каждый день за княжеским столом. По своей близости к князю детские считали себя выше всех прочих, а Переяславец, статный, веселый и удалый, был воплощением всех их лучших качеств, их гордостью и отрадой самого князя Владимира-Солнышка.
Детские вокруг дружно рассмеялись, их смех хлестнул Явора больнее плети. А Дунай продолжал, оглядывая Явора с насмешливым удивлением:
– Откуда ж такой скорый? Не пожар ли? Не петух ли клюнул?
– К князю мне, – бросил Явор и хотел его обойти, но Дунай снова оказался перед ним.
– Занят князь с воеводами, не до тебя, – с пренебрежением ответил он Явору. Весь его уверенный вид показывал, что в его власти пустить или не пустить к князю.
Но и Явор был непрост – в хоромах воеводы Вышени его слово значило немало, и он не мог стерпеть, чтобы заезжий гость не давал ему пройти.
– А ты мне не указывай! – с резкой досадой ответил он. Явор знал, что Переяславец – один из первых любимцев князя Владимира, но сейчас ему было на это наплевать. – Ты-то здесь в гостях, а я дома!
– Мы при князе везде дома, – уверенно ответил Дунай и смерил Явора любопытно-испытывающим взглядом. Оба они были одного роста, но казались неровней. Даже сегодня, в будний день, Дунай был одет в нарядно вышитую рубаху, обут в красные сапоги, на груди его сверкала витая серебряная гривна, широкая – впору седому воеводе. Красный плащ его был сколот на плече серебряной запоной варяжской работы, серебряные бляшки на поясе сверкали сплошной чешуей. Светловолосый и кудрявый, с ясными голубыми глазами и белыми ровными зубами, любимец князя был и любимцем всех киевских девушек. Куда было до него десятнику сторожевого города! Лицо Явора, потемневшее от гнева и внутреннего напряжения, сейчас казалось страшным. И рубаха на нем была грубее, и сапоги проще, и бляшек на поясе всего ничего.
– Здешний, стало быть! – Дунай снова усмехнулся. – Застенный сиделец! Хорошо ли вам тут живется, не тревожат ли мухи? Вы бы хоть ворота иногда отворяли, ветерка бы впустили, а то у вас тут и не продохнуть!
– Пригрелись они тут, уж выйти в поле и боязно! – подхватил его насмешки другой киевлянин.
– Куда там – ноги-то затекли от сиденья! – Бока болят от лежанья!
Детские стояли кругом Явора и Дуная, смеялись, поддерживали своего. Но Явор больше никого не видел. Он смотрел только на Дуная, в его красивое, уверенное, смеющееся лицо. Откуда в нем столько гонора – в палатах княжеских нашел его, а палатах и красуется, а вот каков он в поле будет? И чем он серебро свое заслужил – застольными песнями? И все же перед Дунаем Явор сам себе казался мужиком-засельщиной, и чувство незаслуженного унижения усиливало его гнев и досаду. Раздражение и обида кипели в нем, а Дунай словно нарочно разжигал их.
– Чего на дороге стал? – отрывисто бросил Явор Дунаю, сдерживаясь из последних сил. – Пусти!
Но Дуная нелегко было напугать – его это все только забавляло. Взгляды и смех товарищей-детских подзадоривали его и без того беспокойный нрав.
– Нельзя такому горячему к князю – палату запалишь! – весело отозвался он и с вызовом предложил: – А надобно тебе – так пройди!
Явор сорвал с плеч мешающий плащ, а Переяславец уже стоял перед ним, готовый встретить удар. Нет, не только на словах он был ловок – Явор даже не заметил, как он успел это сделать, перелился, словно язык пламени. Киевляне волной откатились по сторонам, освобождая место. Кулаки Дуная были привычно готовы к драке, смех исчез с его лица, но голубые глаза смотрели так же ясно, вызывающе и уверенно, словно говорили: «Ну-ну, давай, поглядим, на что ты годишься, а я-то и не таких перекидывал!»
Каждый из детских мог одолеть пятерых, но в Яворе сейчас была ярость рыкаря. По его темному лицу Дунай это понял и внутренне приготовился к нешуточной драке. Явору и в голову не пришло – сейчас он ни о чем не способен был думать, – что нечаянно он сам устроил себе испытание, необходимое для приема в княжескую ближнюю дружину. Даже если он не одолеет Переяславца, а только будет не слишком быстро им побежден, то и этим докажет свое право быть среди витязей князя-Солнышка.
Противники подались друг к другу, но вдруг где-то рядом высокий девичий голос отчаянно вскрикнул: «Нет, стойте!» – и словно голубая птица пала откуда-то сверху и метнулась между Явором и Дунаем.
Оба кметя невольно отшатнулись прочь, на лицах обоих было одинаковое изумление. А между ними оказалась, разведя руки, как крылья, воеводская дочь Сияна. Никто не знал, как она здесь оказалась, только нянька ее охала в верхних сенях: ее старые ноги не поспевали за проворной девушкой.
