Сердце Зверя. Том 3. Синий взгляд Смерти. Полночь - Камша Вера Викторовна (полные книги TXT) 📗
Графиня Савиньяк мысленно приказала себе не сходить с ума и вернулась за свечой и огнивом. Ро послушно сидел в бывшей спальне Рамоны. Герцогини Алва, бывшей графини Савиньяк, урожденной Раймонды Карлион… Герцогиня Окделл тоже урожденная Карлион. Если судьба начинает издеваться, она делает это тонко.
Шесть невысоких ступеней, как и в Савиньяке. Внутренний замок открыт – то ли Росио забыл, то ли наоборот.
Придерживая дверцу рукой, Арлетта подняла свечу. Комнату чуть ли не наполовину загромождали сваленные второпях ценности. Хуан про тайник знал, и графиня почувствовала себя менее беспардонной. Переднюю часть комнаты кто-то… Росио наскоро расчистил. Если при открытом «окне» смотреть снизу, из гардеробной, увидишь черные шкуры, странные подсвечники, старинное оружие. Ночью любой решит, что заглянул в бездны времен… Женщина усмехнулась и повернула крайний подсвечник; внутренняя рама послушно скользнула вбок. Теперь верхнюю и нижнюю комнаты разделяло обычное стекло. Между рамами что-то светлело. Женщина наклонилась и подняла скомканный платок, знакомо и неприятно жесткий. Росио изображал раненого Рамиро, но кровь была настоящей, и показывать ее кому бы то ни было Арлетта Савиньяк не собиралась.
Глава 4
Талиг. Оллария
400 год К. С. 5-й день Летних Молний
1
Графиня вернулась и снова ушла, забрав свечу. Наверняка что-то отыскала, но спросить у Робера язык не повернулся. Чтобы после писем о пропавшем сыне заговорить первым, нужно быть либо Левием, либо скотиной. Иноходец вслушался – из гардеробной не доносилось ни звука, оставалось караулить чужой секрет, и Робер караулил, то присаживаясь, то обходя покинутую спальню. На столике у кровати пылились черные с золотом песочные часы. Эпинэ бездумно повертел их перед глазами и обнаружил очередного золотого вепря. Часы тоже остались от Дикона… Наверняка подарок какого-нибудь набивавшегося в друзья подхалима, а настоящих друзей у мальчишки не нашлось. Был сюзерен, была любовь, и верность первому уничтожила вторую. Арлетта тысячу раз права – Ричард решил, что Катари помогла убить Альдо, и схватился за кинжал. Верность у Окделлов в крови, Айри тоже осталась верна и своей любви, и своей королеве…
Робер вернул никому не нужную безделушку на стол. Тоненькой струйкой, отмеряя минуты, потек песок. Иноходец не собирался засекать время, просто так получилось. Что ж, когда струйка иссякнет, он постучит в гардеробную. Графиня на сердце не жалуется, но Жозина тоже до последнего молчала, а загаданного времени хватит, чтобы перечесть записку ставшего чуть ближе Ариго.
«Сударь, возможно, при встрече мы почувствуем наше родство, но сейчас я пишу другу графини Савиньяк. Теньент Арно Савиньяк пропал, когда на дравшиеся в окружении остатки левого фланга обрушились смерчи. Потери чудовищные. То, что сейчас называется Западной армией, сопоставимо с тем, что два дня назад было ее арьергардом, причем стихия нанесла нам не меньший урон, чем дриксы. В нашем нынешнем положении мы не можем искать пропавших, остается надеяться, и я надеюсь, хотя все, кто был вместе с Арно, погибли. Можно рассчитывать разве что на выносливость его мориска и умение всадника, но, боюсь, в таком случае теньент уже нашел бы возможность переправиться через Эйвис и присоединиться…»
– Монсеньор!
– Жильбер, я же просил!
– От генерала Карваля. Большая драка. Очень большая.
– Хорошо, докладывай.
Началось все в Мусорном предместье, на столичной «помойке». Мусорная площадь – местный рынок – подверглась изумительному по своей наглости налету нескольких десятков оборванцев из тех, что сползлись в город за последние недели. Пока стража собирала силы да подтягивалась, громилы знатно порезвились, разнеся все в куски и оставив после себя трупы вздумавших отбиваться торговцев. Предместье забурлило – терпеть подобное от чужаков местные не собирались, и примчавшемуся Карвалю пришлось заняться не столько поиском налетчиков, сколько восстановлением порядка.
– Что-то еще?
– Вам принесли странное письмо. Прямо сюда.
– Сегодня все странное.
На восковой блямбе отпечаталось нечто вроде полумесяца. Бумага казалась дорогой, но чудовищно замызганной.
«Монсениор, прошу не трогать моих ребят. Мы поставим пришлых ублюдков на место сами. К вашим услугам».
И опять полумесяц, только намалеванный от руки. Ну, хоть одной заботой меньше!
– Передай Карвалю, что налетчики свое получат без нас. Да… Ты молодец, что принес в церковь цветы.
– Монсеньор… Я ничего не приносил!
Если не адъютант, то кто? Прячущийся в тайнике кэналлиец? Ангел Создателев? Да нет, Жильбер это, больше некому. В юности проще признаться в жутком злодействе, чем в сентиментальности.
– Робер! Можно вас на минутку? Только вас.
– Жильбер, встань у двери и гони всех.
…В гардеробной было сумрачно – кто-то опустил портьеры. Арлетта ждала со свечой, но тут же задула огонек.
– Смотри, – велела она, – не на меня, в зеркало. Вот Кабитэла, которую показали Окделлу. Того, что туда «украли» кэналлийцы, гарнизону хватит до осени. Не волнуйся, мы не возьмем ничего, о чем Росио пожалеет, да там ничего такого и нет. Просто золото и камни.
2
«В зарослях возле конюшен жил юный Слизень. Он не был ни одинок, ни голоден – дающие обильную и вкусную пищу лопухи росли здесь в изобилии, – и все равно Слизень чувствовал себя несчастным, ведь он был обречен смотреть на лошадей, которых ненавидел с рождения. Огромные, громко ржущие гривастые уроды оскорбляли мироздание самим своим видом, и хуже всех был Мориск, которого и лошади, и люди, и живущие при конюшне мыши с воробьями называли своей гордостью. Даже сторожившая двор Собака и равнодушная ко всему Кошка расхваливали стать, резвость и выносливость Мориска, и чем громче звучали восхваления, тем сильнее становилась ненависть Слизня.
Всякий раз, когда Мориска проводили мимо, Слизень терял сон и аппетит. Сородичи, которых занимали только свежесть и сочность листьев, не понимали обуревающих собрата страстей.
– Ну что ты беснуешься? – пеняли они ему. – Посмотри, как все хорошо! Идут дожди, лопухи прекрасно растут, что еще тебе нужно? Наша доля куда приятней лошадиной – мы свободны и никому не принадлежим, нас никто не взнуздает и не запряжет, мы, довольствуясь малым, имеем все, и только ты желаешь странного. Уймись, видишь, какой чудесный свежий побег? И вообще тебе пора подумать о потомстве.
– Я не могу думать ни о потомстве, ни о еде, – отвечал Слизень, – пока земля носит это грязное, жалкое, ничтожное создание, которому воздают незаслуженную, оскорбляющую меня и Создателя хвалу. Вы можете жить своими никчемными заботами, я же не найду себе места, пока не восторжествует справедливость.
– А может, вам забыть про Мориска? – предложила слышавшая разговор Гусеница. – Когда его проводят мимо, закрывайте глаза, а вход в конюшню с нашего куста не виден.
– Какие глупости, – возразил Слизень. – Пусть эта негодная кляча проходит здесь редко, я ведь знаю, что она есть. Даже закрыв глаза, я не забуду, что она сейчас проходит мимо меня. Это отвратительно.
Гусеница удрученно замолчала, а Слизень безо всякого удовольствия скушал побег, на который ему указывали, и, устроившись на стебле, принялся ненавидеть. Так было и назавтра, и через неделю, а еще через день Слизень отправился к воротам конюшни. Лопухи там были пыльными и чахлыми, но мимо них ежедневно проводили Мориска, и ненавидеть оттуда было гораздо удобнее.
Когда лето подошло к концу, Мориск исчез, но Слизень не забыл и не простил. Он сидел на почти засохшем кустике и, закрыв глаза, представлял, как мимо ведут ненавистного коня. Это помогало, а потом Мориска вернули в конюшню. Он страшно исхудал, его ноги дрожали, и вдобавок жеребец хромал на заднюю ногу.
