Сумерки героя - Геммел Дэвид (книги читать бесплатно без регистрации полные .txt) 📗
— Возможность покупать то, что хочешь и когда хочешь.
— В таком случае я богат. Все, что мне нужно, — это немного воды и пищи ежедневно. За это я могу заплатить.
— Поставим вопрос по-другому, — улыбнулся Мадзе Чау. — Почему твое прославленное мастерство не принесло тебе сундуков золота?
— Золото меня не интересует.
Это Мадзе Чау уже знал. Это объясняло, почему из всех раджни в чиадзийских землях Кисуму ценился наиболее высоко. Все знали: этого воина купить нельзя и потому он никогда не предаст человека, который его нанял. И это поражало, ибо чиадзийские богатеи всегда дорого платили за преданность, а такие, как Кисуму, телохранители не задумываясь меняли хозяина, получив более выгодное предложение. Интрига и предательство цвели пышным цветом во всех кругах чиадзийского общества. И в этом-то продажном свете, как ни любопытно, Кисуму почитали за его честность. Никто не смеялся над ним у него за спиной и не корил его за «глупость». «Странный мы народ», — подумал Мадзе Чау
Кисуму закрыл глаза, его дыхание сделалось глубоким. Мадзе Чау пристально наблюдал за ним. Не более пяти с половиной футов ростом, слегка сутулый, этот человек походил скорее на ученого или священника. Длинное лицо и опущенные углы губ придавали ему меланхолический вид. Лицо самое обычное — не красивое и не безобразное. Единственная отличительная черта — маленькое красное родимое пятно над левой бровью.
Кисуму открыл глаза и зевнул.
— Ты уже бывал когда-нибудь в Кайдоре? — спросил купец.
— Нет.
— Здесь живут дикари, язык их труден и для слуха, и для разума. Гортанное, грубое наречие. Никакой музыки. Ты говоришь на иноземных языках?
— Да, на нескольких.
— Здешние жители — выходцы из двух империй, Дреная и Ангостина. Оба языка имеют одну и ту же основу. — Мадзе Чау начал излагать историю этого края, но тут носилки внезапно остановились. Кисуму отодвинул дверцу и легко спрыгнул на землю. Мадзе Чау позвонил в колокольчик, и паланкин опустился на камни — не слишком плавно, к его раздражению. Он вылез, чтобы отругать носильщиков, и увидел вооруженных людей, преградивших путь. Одиннадцать человек с мечами и дубинками, а у двоих к тому же длинные луки.
Мадзе Чау оглянулся на своих охранников. Вид у них был беспокойный, и это усилило его раздражение. Они обязаны сражаться — им заплатили за это.
Подобрав полы желтого кафтана, Мадзе Чау двинулся навстречу незнакомцам.
— Добрый вам день. Зачем вы остановили мои носилки?
Вперед вышел высокий, широкоплечий бородач с длинным мечом в руке и двумя кривыми ножами за широким поясом.
— На этой дороге полагается платить пошлину за проезд, косоглазый.
— И какова же плата?
— Для такого богатого чужеземца, как ты, — двадцать золотых.
При этих словах из-за скал и валунов справа и слева вышли еще с дюжину человек.
— Мне эта плата представляется чрезмерной. — Мадзе Чау повернулся к Кисуму и спросил по-чиадзийски: — Как по-твоему? Это грабители, и их больше, чем нас.
— Хотите заплатить им?
— Ты думаешь, они ограничатся двадцатью золотыми?
— Нет. Как только мы уступим, они потребуют еще.
— Тогда я не желаю платить им.
— Вернитесь в свои носилки, — тихо сказал Кисуму. — Я расчищу дорогу.
— Я предлагаю вам посторониться, — сказал Мадзе Чау бородатому вожаку. — Это Кисуму, самый опасный чиадзийский раджни. Тебя сейчас отделяет от смерти всего несколько мгновений.
— Может, оно и так, косоглазый, — засмеялся вожак, — но по мне, он еще один желтобрюхий карлик, которому пора на тот свет.
— Боюсь, что ты заблуждаешься, — улыбнулся Мадзе Чау. — Впрочем, все наши поступки имеют последствия, и человек должен мужественно принимать их. — Он отвесил короткий поклон, который в Чиадзе сочли бы оскорблением, и медленно направился к носилкам. Оглянувшись, он увидел Кисуму перед вожаком, по бокам у которого стали двое разбойников. На миг Мадзе Чау усомнился в правильности такого решения. Кисуму казался таким крошечным и безобидным против звериной силы этих круглоглазых!
Вожак поднял меч. Клинок Кисуму сверкнул в воздухе.
Несколько мгновений спустя, когда четверо разбойников лежали мертвые, а остальные разбегались кто куда, Кисуму вытер свой меч и вернулся к носилкам. Он не запыхался и не раскраснелся, и вид у него, как всегда, был мирный и безмятежный. У Мадзе Чау сердце билось очень сильно, но он старался сохранять невозмутимость. В бою Кисуму двигался с почти нечеловеческой быстротой, рубя, кромсая и кружась, как танцор. Шестеро охранников в то же самое время атаковали вторую половину разбойников, и те тоже обратились в бегство. Столь удовлетворительный итог оправдал расходы на охрану.
— Как по-твоему, они еще вернутся? — спросил Мадзе Чау
— Все возможно, — пожал плечами Кисуму и умолк, ожидая приказаний.
Мадзе Чау позвал слугу и спросил, не хочет ли Кисуму вина с водой. Воин покачал головой. Сам купец намеревался выпить только глоток, однако осушил кубок наполовину.
— Ты молодец, раджни.
— Надо двигаться дальше, — заметил Кисуму.
— Да, ты прав.
Носилки показались Мадзе Чау самым уютным в мире местом. Он звякнул в колокольчик, дав сигнал носильщикам, и закрыл глаза. Чиадзиец чувствовал себя в полной безопасности, и ему представлялось, что он почти бессмертен. Открыв глаза, он посмотрел в окошко и увидел, как сияют горные вершины в лучах заходящего солнца.
Он задернул занавески, и хорошее настроение улетучилось.
Лагерь разбили час спустя. Мадзе Чау сидел в носилках, пока слуги выгружали из повозок походную мебель, собирали крытую золотым лаком кровать и застилали ее пуховыми перинами и атласными простынями. Затем они раскинули голубой с золотом шелковый шатер, покрыли пол черным холстом, а поверх разостлали любимый шелковый ковер Мадзе Чау. У входа поставили два позолоченных стула с сиденьями из мягкого бархата. Когда Мадзе Чау наконец вышел из носилок, приготовления к ночлегу почти завершились. Шестнадцать носильщиков расселись среди валунов у двух костров, двое охранников несли караул, повар готовил легкий ужин из риса с пряностями и сушеной рыбы
Мадзе Чау прошел к своему шатру и с облегчением опустился на стул. Он устал вести жизнь кочевника, зависящего от воли стихий, и не мог дождаться конца путешествия. Шесть недель этого сурового существования исчерпали его силы.
Кисуму сидел, поджав ноги, на земле рядом с ним и заостренным углем рисовал дерево на пергаменте, пришпиленном к пробковой доске. Каждый вечер маленький воин доставал из повозки свой кожаный саквояж, вынимал оттуда чистый кусок пергамента и около часа рисовал — как правило, деревья или травы.
У Мадзе Чау дома было много рисунков углем, выполненных зачастую величайшими чиадзийскими мастерами. Кисуму был талантлив, но ничем особенным не выделялся. Его композициям, по мнению Мадзе Чау, недоставало гармонии пустоты. В них присутствовало слишком много страсти. Искусство должно быть безмятежным, свободным от человеческих эмоций. Простое и строгое, оно должно побуждать к медитации. Однако Мадзе Чау решил, что в конце пути приобретет у Кисуму один из рисунков. Не сделать это было бы неучтиво.
Слуга подал ему чашу душистого цветочного чая и, поскольку становилось прохладно, накинул на тощие плечи Мадзе Чау меховой халат. Затем двое носильщиков с помощью деревянных вил поставили в шатер железную жаровню с горячими углями. Ее водрузили на оловянный поддон, чтобы угли не прожгли дорогой ковер.
Происшествие с разбойниками приободрило Мадзе Чау. Если горы говорили о кратковременности человеческой жизни, то неожиданная опасность напомнила старому купцу, как дорога ему эта жизнь. Он острее ощущал сладость воздуха, которым дышал, и прикосновение шелка к коже. Вкуснее чая, который он пил мелкими глотками, не было ничего.
Несмотря на дорожные неудобства, Мадзе Чау вынужден был признать, что уже много лет не чувствовал себя так хорошо. Завернувшись в теплый халат, он откинулся на спинку стула и стал думать о Нездешнем. С их последней встречи в Намибе прошло шесть лет.
