Любимая мартышка дома Тан - Чэнь Мастер (бесплатные серии книг TXT) 📗

– Но он же будет соскакивать вперёд, – задумался Сангак, и этим разговором я занял его надолго.

Уже через полгода мы отправили его в империю, простым охранником каравана, и скоро он осел в имперской столице. А потом получил пост главы охраны представительства в Чанъани и прилагавшуюся к нему должность хозяина ресторана.

Последнее изменило его жизнь полностью.

Если быть точнее, изменил эту жизнь всего-навсего один мальчик родом из города Чача. Мальчик, делавший в тандуре хлеб совсем в другом ресторане, на противоположном конце нашего рынка.

Сангак же, который поначалу относился к своему ресторану не то чтобы всерьёз – ну, максимум как к месту, где по уши занятый работой согдиец может по-человечески поесть,– всё же задумывался, почему еда здесь хоть и неплоха, но совсем не похожа на то, к чему он и все мы привыкли в прекрасном Самарканде. Да вот хоть хлеб, просто хлеб, ловко вытаскиваемый из жаркого тандурного жерла, был хоть и хорош, но не похож, совсем не похож на тот, который можно было за сущие гроши купить дома.

Сангак начал ходить по согдийским и тохаристанским ресторанам имперской столицы – по его словам, таким образом он давал голове отдых. И однажды, к собственному изумлению, он обнаружил нечто, отчего в его отдохнувшую голову хлынул целый поток воспоминаний о родине. И делал это хлебное чудо ничем не примечательный мальчик.

А дальше произошло – если я правильно понял рассказ Сангака, – следующее.

Над мальчиком, отдыхавшим на корточках у тёплой стенки на зимнем солнышке, нависло что-то громадное, закрывающее свет

– И как же ты это делаешь, парень? – ласково поинтересовался незнакомец, прижимавший к животу лепёшку левой рукой (с завёрнутым рукавом) и отщипывавший от неё кусочки мясистой правой пятернёй (корочка тихо похрустывала).

Здесь надо сказать, что взгляд Сангака, как и все его лицо, с бритым черепом и характерными складками кожи, обычно производят своеобразный эффект. Особенно когда он улыбается: улыбка Сангака действует на незнакомых с ним людей, тем более нервных, не очень хорошо. Мальчик, я думаю, был не вполне уверен, что сейчас с ним произойдёт – то ли ему подарят сахарного человечка, то ли одним ударом кулака вгонят в землю по плечи.

– Дело в хворосте, – извиняющимся голосом объяснил он.– Здесь ведь другое дерево, оно даёт другой по вкусу дым.

– И что же ты сделал с хворостом? – скорбно продолжил допрос Сангак.

– Я нашёл кусты, чей дым очень похож на наш,– поторопился ответить мальчик.– К югу от городской стены.

– А,– почти прошептал Сангак и некоторое время после этого с полуоткрытым ртом кивал своим мыслям. Мальчик под стеной, затаив дыхание, боялся сойти с места.

Через неделю после этого он стал богаче, перейдя хлебопёком к Сангаку. А Сангак, начиная с этого момента, открыл для себя новый завораживающий мир.

ГЛАВА 3

ЯШМОВЫЙ БРАСЛЕТ

Со вздохом откинулся я на подушки и опустил на колени свиток с этим замечательным текстом. Он так и пролежал целые сутки на моём ложе в саду, не тронутый ни побывавшей здесь городской стражей, ни – тем более – особо почтительной, подавленной случившимся охраной.

Сегодня я не без печальной усмешки вспоминаю, что после возвращения в дом, притихший после похорон моих людей, я, сам того не сознавая, попытался повернуть время вспять. Это же так просто: не было никакого карлика-убийцы, никакого побега по шершавой черепице, ночной сад по-прежнему остаётся самым безмятежным и тихим местом на свете. А сам я так и сижу на шёлковых коврах среди круга тёплого желтоватого света, исходящего от масляных плошек, и вожу пальцем по ароматной хрустящей рисовой бумаге, краплёной золотом.

Я не мог похвастаться такой же коллекцией, как знаменитый Ни Жошуй, в чей дом не проникал солнечный свет из-за свитков, громоздившихся на подоконниках: говорят, их у него было тысяч тридцать. Я и читаю-то на этом строгом и элегантном языке медленно, постоянно спрашивая у какого-нибудь местного грамотея точное значение того или иного знака: сколько их в этой стране, тысячи или десятки тысяч, не знает никто. И каждый дочитанный до конца текст для меня – маленькая победа.

Этот же свиток был победой особой, изысканным даром любви от женщины, которая вошла недавно в мою жизнь – так, будто её принёс сюда сладостный весенний ветер Чанъани, который распространял среди тёмных кирпичных стен и серых черепичных крыш ароматы мускуса, сандала, алоэ и камфары в бессчётных изысканных сочетаниях.

Как жаль, что нельзя записать словами запах – его можно только узнать. Но ароматы этого города мне не удастся снова ощутить никогда. Когда самая знаменитая распутница города по прозвищу Благоухание Лотоса выходила из своего дома, шутили злые люди, то за ней следовал рой пчёл, принимавших её за цветок. Чанъань была прекрасна, то был город возвышенного любовного томления – и легкомысленной плотской любви. Её жители рассказывали друг другу множество весёлых историй – например, об оркестре из пятнадцати девушек, которые перед свадьбой одной из них (впрочем, и после таковой) по очереди приходили в постель к жениху, говоря, что обычай «попробовать невесту» – якобы часть «тюркского брака», а чем жених хуже невесты?

Что-то подобное проделала и со мной очаровательная придворная дама по имени Лю.

Если при первых императорах славного дома Тан-ну, хотя бы при невыразительном Гао-цзуне и великом воине Тай-цзуне – нравы двора были суровы, и придворные дамы не так уж часто показывались из-за ярко-алых стен дворца, то сейчас наступил совсем иной век.

Мы познакомились с Лю в одной из моих лавок, куда я зашёл с начальственным визитом, и разговорились о тохаристанском и хутталянском шелках, знаменитых своими жёлтыми и красными полосами на зеленоватом фоне. При второй встрече там же Лю каким-то образом навела меня на разговор о целительстве (узнала обо мне все у продавцов?), и кончилось всё её просьбой избавить от болей в плече. Боли оказались выдумкой, а деликатный сладкий стон, который она издала после первого же прикосновения моих пальцев, был просто восхитителен. И вскоре она привыкла появляться у меня каждый четвёртый день недели и уходить уже гораздо позже вечернего удара барабана– придворные дамы могли себе позволить многое.

Я не сомневался, что для придворной дамы её ранга общение с богатым западным торговцем, да ещё и с репутацией целителя, было не только допустимо, но и престижно – всё, что исходило с Запада, в империи было предметом всеобщего восторга. Иначе, подозревал я, наше общение там же, в лавке на Восточном рынке, и закончилось бы.

В искусстве любви самыми выразительными были её руки. Они гладили мою спину сначала медленно и сладостно, потом все быстрее, будто пытаясь её разорвать, и наконец эти руки судорожно вжимали моё тело между её жадно раздвинутых ног.

Однажды Лю пришла, как мне показалось, с сестрой-близнецом. Они были удивительно похожи – одного роста, одного телосложения: щедрое, скажем так, тело, но не лишённое гибкости в талии.

Я и сейчас помню, как шёл им навстречу по садовой дорожке: они были похожи на две раскрашенные керамические статуэтки, из тех, что кладут здесь в могилы. Одинаково белые лица, одинаковые причёски, похожие на чуть закруглённые крепостные башни. Обе пытались отвернуться от весеннего ветра: одна чуть наклонилась вправо, другая – влево, их спускавшиеся полукругом к песку золотистые накидки трепетали, как знамёна у храма Учителя Фо.