Многорукий бог далайна (Илл. А. Морозова) - Логинов Святослав Владимирович (читать книги бесплатно txt) 📗
Угроза казалась бессмысленной, до далайна была тройная дюжина шагов через мокрый оройхон, но когда Шоорана силой подняли на ноги, он заметил, что двое взрослых людей, возившихся неподалеку, отвернулись и спешно уходят, и понял, что хорошего ждать не приходится. Если его начнут окунать лицом в нойт… Шооран дернулся и сумел вырваться из зажавших его рук. Противники метнулись, отрезая Шоорану путь к отступлению, но Шооран не думал о бегстве. Эта банда просто так, играючи, нарушала все священные мальчишеские правила, и теперь Шоорану хотелось мстить. Он ринулся к толстощекому и, не раздумывая, влепил оглушительную затрещину. Потом повернулся к остальным врагам. Те на секунду замерли, разом выдернули из-за кушаков короткие толстые палки и двинулись вперед. По изменившимся лицам и замедлившимся движениям Шооран понял — пощады не будет. Убьют.
— Бейте его! — завизжал толстощекий, но в этот момент Шооран, принявший единственное верное решение, прыгнул на него. Толстощекий был старше и много крупней Шоорана, но оказался неожиданно слаб и рыхл. Шооран, даже не ощутив сопротивления, повалил врага на живот, левой рукой ухватил за чисто вымытые волосы, дернув, задрал ему голову, а правой приставил в жирной шее выхваченный кинжал. Масляно блеснуло полупрозрачное костяное лезвие.
— Назад! — предупредил Шооран подступающих парней. — А то ему несдобровать.
— Ых-га… — подтвердил толстощекий, кося глазом на щекочущее шею острие.
Парни нерешительно расступились.
— И запомни, — раздельно произнес Шооран, встряхивая для убедительности толстощекого. — Ты мелкий вонючий жирх. Если ты еще раз попадешься на моем пути, я напою тебя нойтом и брошу в шавар. Понял?
Толстощекий согласно икнул.
— Тогда повтори, что я сказал.
— Я… мелкий… вонючий жирх… Ты бросишь… меня… в шавар, если я попадусь.
— Сначала заставлю напиться нойта.
— Сначала… напиться нойта…
— Правильно, — Шооран рывком поднял толстощекого на ноги. — Скажи своим, чтобы бросили палки и отошли в сторону.
— Отойдите… — полузадушенно прохрипел пленник.
— И учтите, тухлые слизни, если вы вздумаете идти за мной следом, ни один из вас не вернется домой живым.
Шооран едва заметно шевельнул пальцем, по тончайшему, выточенному в кости каналу скользнуло жало зогга и черной брызгой повисло на острие. Парни попятились, палки со стуком полетели на землю. Шооран, волоча за собой толстощекого, выбрался на тропу, поднял сумку и шкуру авхая. Часть харваха из сумы высыпалась, но Шооран не стал подбирать его. Он лишь пнул толстощекого коленом под мягкие ягодицы, отчего тот кувырком полетел с поребрика, и бросился прочь. Никто за ним не погнался. Вообще-то Шооран хотел столкнуть пленника на мокрую сторону, в грязь, но в последнюю секунду ему стало жаль красивой и наверняка очень дорогой одежды.
Отбежав немного, Шооран спрыгнул с тропы на свой оройхон и, петляя между тэсэгами, помчался к дому. Лишь когда до сухой полосы, где жили они с матерью, оставалось всего несколько шагов, Шооран опомнился. Спрятавшись за ближайшим тэсэгом, он стряхнул с кинжала ядовитое острие, осторожно отсоединил лезвие и хорошенько спрятал его.
Даже мама не знала, какое оружие хранит ее сын. Костяной наконечник был подарком. Месяц назад охотники выволокли из шавара огромного гвааранза. Панцирь чудовища был отправлен в подарок одонту, а острые плавательные перья, из которых вырезали лезвия, разобрали цэрэги. Именно тогда недавно назначенный дюженником цэрэгов рыжебородый Мунаг снял со своего кинжала источенное острие и бросил его Шоорану. Мунаг вообще хорошо относился к Шоорану и его маме, подолгу разговаривал с ними, когда они приносили высушенный харвах, а встретив на тропе Шоорана, громко кричал:
— Привет, маленький жирх!
— Привет, большущий Ёроол-Гуй, — отвечал Шооран.
Случившиеся поблизости жители испуганно бледнели при виде такого запанибратства, а Мунаг оглушительно хохотал, тряся бородой и распахнув темную словно шавар яму рта.
Лезвие Шооран привел в порядок — вычистил и отполировал, подогнал свой нож под размеры костяного сокровища, рассверлил даже намертво забитый канал для колючек. Неделю по вечерам, скрывшись от посторонних глаз, вращал костяной иглой в замусоренном канале или правил острие на куске кожи. Жало зогга, и не одно, а целых пять штук, Шооран добыл сам. Нарвал пятнистых стеблей хохиура и распихал их пышными метелками вперед в отверстия шавара. На следующий день вытащил те стебли, что остались целы, и в скукожившихся метелках отыскал десяток зоггов. Оставалось только раздразнить зогга, чтобы он, угрожая выставил жало, а потом резким движением раздавить крошечного гада, прежде чем он успеет впрыснуть яд.
Конечно, Шооран знал, что за такой ножик, узнай о нем одонт, владельца немедленно отправят пройтись по шавару босиком, но удержаться не мог и изготовил все как надо.
Теперь нож выручил его, но в то же время хранить его стало опасно, особенно, если кто-нибудь из мальчишек донесет о нем властям. Впрочем, Шооран надеялся, что этого не случится, в конце концов, первыми и всерьез напали они, и вряд ли им захочется отвечать за свой поступок перед одонтом.
Приведя себя в порядок, Шооран вышел к палатке. Мама была дома. Шооран высыпал из сумы харвах и с гордостью раскатал перед мамой кожу авхая. Авхай уже полностью обездвижел, и это немного омрачало радость охотника.
— Какой ты молодец! — протянула мама восхищенно. — Настоящий охотник! Ты гляди — он еще живой!.. — и действительно, словно специально авхай округлил приоткрытый рот и замер на этот раз навсегда.
— Это для тебя, — довольно сказал сын. — Сшей себе новый жанч.
— Спасибо, — сказала мама. — Только как же быть, я сегодня не смогу кожу обработать, мне сейчас уходить надо, я уже вымылась, видишь?
— До завтра кожа испортится, — непонимающе сказал Шооран.
— Знаешь, что мы сделаем, — догадалась мама. — Мы попросим Саригай, она шкуру выскоблит и замочит в нойте, а я завтра доделаю все до конца.
— Как же, согласится она… — недовольно протянул Шооран, обиженный невниманием к своему подарку, — а если и согласится, то выскоблить кожу как следует не сумеет…
— Сумеет, — успокоила мама. — Я очень попрошу.
Когда соседка, обрадованная возможностью неожиданного заработка, ушла, захватив кожу, Шооран, все еще слегка обиженный, спросил:
— Мам, а куда ты идешь?
— В гости, — шепотом ответила мама. — Меня Мунаг пригласил.
— Он тебя в жены берет? — догадался Шооран.
— Нет, что ты… кто меня возьмет, я же сушильщик. Он так просто пригласил. Но это неважно, он хороший человек, не злой. И ты ему нравишься.
— Да, Мунаг добрый, — сказал Шооран, вспомнив про нож.
Мама открыла большую флягу, которая обычно пустой лежала в углу, налила на ладонь несколько капель воды и, наклонившись, обтерла лицо. Шооран смотрел молча, понимая важность момента. Потом, когда фляга была убрана, произнес:
— У Мунага две жены, и обе моются водой каждый день. Они чистые и называют нас вонючками. Я знаю.
— Ну и что? — спросила мама.
— Я не понимаю, зачем Мунагу понадобилась ты. Может быть он просто хочет посмеяться, — Шооран произнес эту мучившую его фразу с решительным отчаянием, словно кидаясь в далайн. Но ничего не случилось. Мама улыбнулась.
— Мунаг сильный, — сказала она, — а его жены… я не знаю, какие они — должно быть молодые и красивые, и наверняка чистые, но ему скучно с ними. Ведь случается, что и блистающий одонт, ни разу в жизни не промочивший ног, живет среди праздников и похвал более одиноко, чем последний изгой на мокром оройхоне. А может быть, ты и прав, а я просто девчонка до сих пор не нажившая капли ума.
— Мама, — спросил Шооран. — Ты счастливая?
— Конечно. У меня есть ты. Вырос уже, совсем взрослый стал — вон о каких вещах задумался. Конечно, счастливая.
— А если не обо мне, а просто о жизни. Так — счастливая?
— Так — не очень.
— И я — не очень.
Мама скинула жанч, и Шооран увидел, что под ним одета не простая рубаха, а тонкий праздничный талх, недавно вымененный на сухом оройхоне и еще ни разу не одеванный. Из потайного кармана жанча мама достала нитку драгоценного лазурного жемчуга, который изредка находят в самых жутких закоулках шавара.
