Клад - Маслюков Валентин Сергеевич (серия книг .txt) 📗
Шатилиха молчала, примолкла и Колча. После долгого промежутка, когда слышалось только шкворчание в горшках да ожесточенное шкрябанье ножа, гостья сказала в спину хозяйке:
– Пощупайте здесь.
Шатилиха довольно явственно вздохнула, бросила нож и наскоро вытерла осыпанные влажной чешуей руки.
– Что? – сказала Колча, когда ладонь товарки легла там, где между редкими сивыми волосами просвечивала розовая кожа.
– Да-а, – согласилась Шатилиха. – Ши-ишка!
– То-то и оно! – Худенькая и маленькая, Колча держалась прямо, сложив на коленях руки и распахнув ясные, невинные глаза, так она походила на воспитанную барышню, которая смиренно поддерживает не совсем удобный и даже не совсем желательный разговор.
– Выходит, это русалка огрела вас хвостом по голове? – заметила Шатилиха с не ускользнувшей от Колчи усмешкой.
Но Колча не дрогнула – не оскорбилась и не обиделась, такого рода малодушие вовсе не было ей свойственно. Хлопотливое Колчино ремесло сделало ее по-своему тонким и умелым естествоиспытателем. Распространяя разнообразные новости, источник и происхождение которых она слишком хорошо знала, Колча имела возможность убедиться, что люди, сталкиваясь с чем-то непонятным, не решаются делать выводов, они как бы останавливаются на полпути и говорят себе, почесывая затылок: «в этом что-то есть». Не имея ни смелости, ни широты взгляда, чтобы оценить явление во всей его совокупности, они как бы соглашаются для простоты дела подменить целое частью: в этом что-то есть. Люди в большинстве своем избирают средний путь – не утверждают и не отрицают, отказываются мыслить, не решаясь прежде времени иметь какое-либо мнение о тех предметах и явлениях, достоверность которых не установлена общественным приговором. И дело в конечном счете сводилось в понимании Колчи к простой, в сущности, вещи: нужно было перво-наперво раздвинуть изначальную, еще не расчлененную сомнениями ложь за пределы всякого вероятия. Лишнее человек среднего пути отвергнет и сам, он сам сообразит, что лишнее и выходит за пределы вероятия; и тогда та часть лжи, которую человек среднего пути в состоянии принять и усвоить за один прием, как раз и уложится точнехонько, без зазоров по внутренним границам правдоподобного.
– Вы по-мните прошлогоднюю бу-рю? – спросила Колча, растягивая слова так, что они становились особенно вязкими и залипали в сознание.
– Это было сразу после большой стирки, – кивнула Шатилиха. – Две недели белье у меня лежало волглое. Начало заливать кухню. Тут вот, где вы сидите, всюду стояла грязь…
– Простите, это я, – сказала Колча, сцепляя руки перед грудью. – Я одна во всем виновата. Это я вызвала бурю.
Шатилиха взялась было за нож и остановилась. Красноватое лицо ее, сложенное крупными отяжелевшими чертами, выражало застывшее, как броня, недоверие. То была глухая оборона, которая, однако, слишком часто предвещает поражение.
Колча покосилась на покрытый слизью нож в руках хозяйки и решилась вывести ее из столбняка замечанием отвлеченного свойства:
– Это что у вас там… в такой большой кадке?
Ошалело оглянувшись, как бы в раздражении, Шатилиха порывисто схватила деревянный ковш и плеснула в поспешно подставленную Колчей кружку некой темной жидкости.
– Ага, это квас, – догадалась Колча и повела носом. – И вправду квас, – подтвердила она, пригубив напиток. Шатилиха пренебрежительно отмахнулась, сверкнув грязным острием ножа перед глазами гостьи.
– Весь этот страх… я сама виновата, – продолжала Колча. – Зачем только говорить?… К чему это? Кто меня за язык тянет?
Тем же опасным движением ножа Шатилиха отвергла и это замечание – как несущественное, заставила Колчу попятиться и снова опуститься на стул.
– Теперь я уж все скажу. Слушайте. Скрывать ничего не стану. Он пришел во сне. Сам мне сказал – во сне – что он, это Смок, морской змей. Так он сказал. Как бы я догадалась, если бы не сказал? Он был совершенно как человек. Все-все человеческое, только вместо кожи розовая чешуя, такая мелкая… Лицо синее – туча. Глаза пронзительные, шаркнет глазами – словно нож острый. – И Колча покосилась на опасное орудие в руках хозяйки, которое, видно, и подсказало ей это поэтическое сравнение. – Он велел, чтобы я вышла на рассвете к берегу за Лисьим Носом – там меня будут ждать. Сказал и исчез.
– И вы что… пошли? – недоверчиво протянула хозяйка.
– Я не пошла.
Шатилиха понимающе кивнула, признавая такой поворот дела в высшей степени правдоподобным. Потом она подвинула табурет и, не выпуская ставшего торчком ножа, уселась напротив собеседницы.
– Не пошла и на следующий день, хотя Смок мне опять приснился.
Закусив губу, Шатилиха одобрительно кивнула.
– И страшно было спать, вот слушайте, я боялась заснуть. Ведь я уже знала. Я знала, – она понизила голос и опасливо покосилась на вход. – Знала, что он придет. Вот как открылась дверь, открылась дверь и он вошел. Ой, милая, рада бы проснуться, да обомлела. Скрывать не стану: обомлела, вся мокрая, потом прошибло, ноги подогнулись – куда там! зажмурилась, закрыла голову. Только он схватил меня за руку и потащил, да так жестоко-жестоко потащил. Смотри, говорит, что ты наделала. Голос громом гремит, волосы дыбом и молнии трещат. Вот, говорит, что ты сделала. Вижу я тут большое дерево, все голое: ствол черный, голый, ветви голые, только местами на них розовые цветы, такие цветы, как лопухи, одурело пахнут. И младенцы висят.
– Висят? – повторила Шатилиха.
– В пеленках, милая. Слушайте, такими кулечками, как яички, – вот страх-то! И мордашки кругленькие. Смотри, толкает меня Смок: вот они плачут, все плачут! Толкает меня в бок, чтобы укачивала, да ствол корявый – не шевельнешь. А проснулась под грохот бури. Тут я и поняла, что сама эту бурю и раскачала. То не ветку я раскачивала, а бурю…
– Ну и? Пошли вы на утро, куда велено?
Колча многозначительно покачала головой:
– Во сне-то думаешь: как не пойти? Дай только проснуться, бегом побегу. А наступит день, развиднеет – не несут ноги, вот не несут. Как подумаешь, право… Боязно. Вот и пришлось укачивать Смоковых младенцев каждую ночь. И начала примечать, что ни ночь, будто дерево редеет, то один младенец пропадает, то другого не досчитаешься. Один мой заветный кулечек на самой верхушке дерева.
– Знать, то была ихняя девчонка, Золотинка, – догадалась Шатилиха.
Тут растворилась дверь, Шатилиха должна была обернуться к входу и потому не могла видеть, каким уничижительным, хотя и беглым взглядом успела наградить ее Колча. Скрип петель и свет, широким потоком заливший щербатый пол, возвестили о появлении нового лица – это была соседка, состоятельная вдова суконщика Подага – почтенная женщина с большим неулыбчивым ртом. Она высоко приподняла подол нового зеленого платья, чтобы миновать порог и три ступеньки вниз.
Подага, озабоченная главным образом состоянием нового зеленого платья, на которое в горячке разговора ни Шатилиха, ни Колча не обратили должного внимания, тщательно осмотрела предложенный ей чурбан… и осталась стоять. На что ни Шатилиха, ни Колча, опять же, не обратили внимания.
Это случайное и нисколько не относящееся к делу обстоятельство помешало Подаге хорошенько вникнуть в существо разговора. С брезгливой складкой у рта, выражавшей недоверчивое пренебрежение (которое трудно назвать истинно соседским чувством), хотя и без единого возражения, вдова выслушала все, что Колча сочла нужным для нее повторить.
– Именно так она мне вот сейчас все это и говорила, – с чистой душой заверила Шатилиха.
Но даже такое, несомненно, исчерпывающее свидетельство в пользу Колчиной добросовестности, не смягчило вдову, и она позволила себе усмехнуться.
И тут уместно будет заметить, что то же случайное и в высшей степени малозначащее обстоятельство, о котором было сказано прежде, – нехватка стульев на бедной кухне Шатилихи – привело, как впоследствии обнаружилось, к разительным сдвигам в судьбах всего обитаемого мира. Невозможность сесть и проистекающая из этого раздражительность мысли заставили Подагу после недолгого промедления пуститься в рассуждения, которые внезапным и неодолимым толчком направили Колчины помыслы в совершенно иное русло, самым решительным образом сказались на ее дальнейшей судьбе, изменили естественнонаучные воззрения Поплевы и Тучки, задали новое направление начинающейся Золотинкиной жизни и с течением лет, когда упавшие в почву семена созрели, привели к тяжелейшим последствиям для страны и, по-видимому, изменили ход всемирной истории. К добру ли, к худу – не нам судить.
