Морок (СИ) - Горина Екатерина Константиновна (читать книги онлайн без регистрации .TXT) 📗
Кто не знает — иди да любуйся, как солнечные блики весело переглядываются с анютиными глазками на клумбе, перебегают на белую известковую дорожку и заглядывают в высокий прохладный колодец. Пойдет мимо торговец на рынок с широкой подводой, заглядится да размечтается, а краснощекая дочь его вздохнет томно раза два о женихе из такого дома.
Да Казимир и сам всегда любил ходить мимо корчмы. Сердце от радости заходилось, да и от гордости. Ведь они с корчмарем все сами, этими вот руками. И стёкла из хрусталя — их придумка, хрусталь толще стекла, значит за таким окном криков изнутри дома не слышно.
Вот и сейчас он шел и по привычке прислушивался. Он знал, что корчмарь уже приступил к истязанию жертвы, а потому шел, как всегда, затаив дыхание, не слышно ли чего? Нет! Хороши стекла! Держат!
— Держат, с. ка! — растерянно пробормотал корчмарь. — Держат!
Солнце перевалило за середину дня и палило нещадно. Надоедливые его отражения в непросохших лужах лезли под рубашку и в лицо, залезали в самую душу, поднимая со дна её всю муть. Козлиные черепа пустыми глазницами таращились на Казимира, как будто спрашивали: «Что же ты, старый хрыч?»
— Аааааааааааа! — хрипло закричал Казимир, мотая головой, как будто пытаясь вытряхнуть вопрос из головы.
Сначала негромко, как бы пробуя голос, а потом громче.
— Ааааааааа!
Горшок с плетня, тяжелый камень с дороги, какой-то ком грязи — все это, смешанное со стариковским хрипом, летело в хрустальные стекла.
Казимир бежал, орал, кидал все, что попадалось под руку, в опрятный домишко корчмаря и ревел. Ревел, как в детстве, когда, спрятавшись от строгого отца, хоронил в лесу старого пса. Ревел без оглядки на тех, кто увидит: упоенно, самозабвенно и искренне. Рыдал, как рыдают только ангелы и дети.
Старик упал, зацепившись за корягу, да так и остался лежать, размазывая грязь и слезы. Слезы эти не были горьки или солены, слезы эти были слаще самого вкусного леденца, какие бывают в Имерите.
Наплакавшись вдоволь, вздрагивая от икоты, Казимир свернулся клубком и заснул там же, где и упал.
Сон ему снился странный, как будто и не сон вовсе, а что-то Казимир припомнить все время силился, да не мог, а тут вдруг контуры забытого проступать стали, как бы тени после полудня, длинные, пугающие, но знакомые.
Снилось ему, будто он маленький совсем, сидит на берегу реки да кидает камни в прохладную воду. И так-то ловко камни падают и булькают смешно, что легко и весело у Казимира на душе, стрекозы жужжат, солнышко бликами по воде играет. И отец его рядом, живой, не изменился нисколько: борода седая, а маковка лысая, в сети запутанный так же, как когда нашли его соседи-рыбаки, хохочет и синим пальцем грозит Казимиру, вроде как сын провинился в чем-то.
— Тять, ты живой? — спрашивает Казимир. — Мне сказали, что ты умер.
Хохочет отец и пальцем куда-то в реку тычет. Посмотрел Казимир на реку, а это и не река уже вовсе, а пес его старый, и не на берегу он, а в лесу, собаку свою закапывает. И не то, чтобы закапывает, а в яму глубокую ее бросил и камнями кидает, чтоб та издохла. И каждым камнем ловко так попадает, а животное так скулит жалобно, что вся радость во сне и улетучилась.
И смотрит Казимир на собаку, и собака на Казимира смотрит, прямо в глаза ему, и голосом человеческим громко кричит на него: «За что? За что, Казимир?»
Открыл старик глаза в испуге, а над ним корчмарь — за грудки его трясет и орет: «За что?»
— Зачем окна мне побил, гад?!
Казимир спросонья только мычит да глаза таращит. Бросил его корчмарь, посчитав пьяным, да ушел.
Корчмарь ушел, а Казимир так и остался лежать, как был во сне. В голове только одно: «Что за сон дивный, что и не сон вовсе, а все это было уже где-то».
Припомнилась ему жизнь в деревне. Мать припомнилась ясно так. Странно это было, ведь мать он вроде и не видел никогда, и знал про нее мало. А тут вспомнил все, как в театре увидел со стороны: руки ее, на указательном пальце все время от иглы красное пятно, что-то шила она всегда, кружева делала на продажу.
Вспомнил, как болел он в детстве, как обнимала она его, и руку свою ладонью прижимала к его груди, и тепло от ладони по всему телу его растекалось: затекало в самые далёкие участки, согревало каждый уголочек, а шепот ее как на волнах качал. Что-то шептала она всегда при этом.
Шептала и рукой водила… на той стороне бел-горюч камень Алатырь…
Казимир вскочил, будто его кто за волосы вверх дернул. Мать-то заклинания шептала!
— Нет-нет-нет-нет! Быть того не может, сон — это еще, сплю я, быть этого не может!
Истовый королевский пес, охотник на магов, известный всем корчмарям в округе, как лучший поставщик тел для пыток — сын колдуньи!
Нет, этого не может быть.
— Ах ты, бел-горюч камень Алатырь, ну уж нет, мороку нагнал, ишь шельмец какой, а я его как сына родного берег да за него переживал. А он меня обморочил. Ах ты, недоносок! А я-то старый дурак, просил корчмаря его не мучить долго, по-быстрому кончить. Ах ты, вражье племя, мороку нагнал.
Казимир решительно направился в сторону дома корчмаря в надежде успеть, пока еще с мальцом не кончил палач, дать ему хорошего пинка и от себя лично, и от каждого жителя Края, которого он мог бы обморочить.
— Убью колдуна, — промычал Казимир, и тут же почувствовал что-то неладное.
Ноги не шли, как будто увязли в топкой трясине, он огляделся по сторонам. Чудные дела, каким-то образом, пока думал, видимо, ходил взад-вперед, да не заметил, как в топь зашел.
Казимир был почти по ягодицы в трясине.
— Хорошо еще, что в болотное окно не попал, только по трясине хожу. Так бы ухнулся в болото, поминай как звали. Однако и выбираться пора. Солнце садится, пока видно еще что-то, надо выходить, как стемнеет — совсем будет опасно.
Старик огляделся, чтобы выбрать направление движения, но вокруг не было видно ни одного деревца, в какую сторону земля могла бы быть тверже, совершенно непонятно.
— И как я успел так далеко зайти-то! — удивлялся Казимир, высматривая место потверже, чтобы перескочить на него со своего кусочка земли.
По спине пробежал легкий холодок. Казимир прислушался: ни пенья птиц, ни жужжания насекомых, ничего.
— Ну раз ничего, так и бояться нечего, — рассмеялся он. — Что это я вдруг? Когда насколько глаз хватает, кроме меня никого нет, кого ж мне бояться-то?
Бывалый и опытный, он начал припоминать. Дорога от деревни, где сцапан его руками был Иннокентий, лежала на корчму. Шли они с ним с утра и на полдень. Значит, и сейчас туда же. Старик повертел головой, чтобы понять, где сейчас садится солнце, но солнца не увидел, зато насчитал около десяти звезд. Над ним темным синим куполом раскинулась ночь.
— Да как так-то? — растерянно прошептал Казимир.
— А здесь всегда так, — ответил рядом тихий шепот.
Казимира затрясла мелкая дрожь. Дыхание стало частым и отрывистым. Через несколько секунд он понял, что его трясет и он как-то гаденько меленько и тоненько хихикает.
Ему было очень страшно, такой жути он не испытывал никогда, но поделать ничего не мог — его буквально и трясло, и разрывало мелким смехом. Остановиться было невозможно.
Диафрагма сокращалась, весь организм Казимира сосредоточился на мелких выдохах, толчках воздуха изнутри наружу. Воздух вокруг был свеж и прозрачен, он был рядом, но вдохнуть его не удавалось никак. Казимир задыхался, он упал и трясся в агонии на земле, раскрывая рот все шире и шире, в надежде зацепить хоть маленький глоток воздуха, уголки его рта треснули, и из них сочилась кровь, затекая в уши и под рубаху, наполняя горло.
Старуха сидела в обычной позе, сложив руки на животе, наклонив низко подбородок, и, как будто, спала.
— Почему вы решили, что она умерла, — спросила Евтельмина.
— Ну она не дышит, и сердце ее не стучит, — отрапортовал математик.
— Смешно даже, ее сердце настолько старо, что стучит только по большим праздничным дням, так что это не доказывает ничего. Сейчас я ее разбужу.
