Зимнее серебро - Новик Наоми (онлайн книга без txt) 📗
Но кое о чем еще она не рассказала мне — о том самом, из-за чего заставила меня дать слово. И если сама она изнывала от подобных желаний — как она их унимала? Как избывала голод, чем глушила гибельные семена? Ее пальцы медленно скользили по моим волосам, а я сидела, сложив руки на коленях, и на моем серебряном кольце мелькали янтарные отсветы пламени — как и на коже моего супруга, по которой струилась вода.
Мирнатиус вышел из ванны и стоял перед большим камином, а девицы-служанки суетились вокруг него, вытирали насухо мягкой тканью. Чересчур усердно — чего я столь же усердно старалась не замечать. Они обе были прехорошенькие, их выбрали, чтобы они услаждали царский взор. Но царь только нетерпеливо новел плечами, словно конь, отгоняющий мух, и коротко бросил:
— Одеваться.
Тут же возле царя возникли камердинеры, которые шуганули девиц, а те поспешно отпрянули прочь. Камердинеры аккуратно, слой за слоем, разложили перед Мирнатиусом его шелка и бархат — мой отец так же тщательно раскладывал доспехи, — а он то и дело отпускал колкие замечания насчет вон той складки или вон той затяжки.
Я уже стояла одетая. Мирнатиус отпустил слуг. Они поклонились ему и обернулись ко мне: Магрета как раз водрузила корону на мои заново уложенные косы. Слуги мгновение взирали на меня молча, а потом склонились еще ниже, чем перед царем. Девицы присели в глубоком реверансе и потихоньку выскользнули из спальни: в одной руке у каждой — рука подружки, в другой — корзинка с тряпицами для вытирания и мылом. На бегу они завистливо перешептывались. Мирнатиус проводил их взглядом, еле сдерживая раздражение, и выдернул из рисовального ящика, стоящего у стены, свой альбом. Даже не присев, он небрежно несколькими резкими штрихами набросал мое лицо и вцепился в одного из камердинеров: тот не успел уйти, поскольку опорожнял купальню и носился туда-сюда с ведрами.
— Вот, погляди! Красиво? — рявкнул Мирнатиус, сунув слуге рисунок.
Тот, разумеется, не на шутку струхнул. Он уставился на картинку, гадая, какой ответ будет угоден царю. Посмотрев, он спросил:
— Это царица? — Он перевел взгляд на меня, потом на рисунок, а потом беспомощно воззрился на Мирнатиуса.
— Так как? — рыкнул тот. — Красиво или нет?
— Красиво, — полувопросительно пролепетал он, совсем отчаявшись.
Мирнатиус скрипнул зубами:
— Почему? Что тут красивого? Посмотри и не мычи, а скажи толком. Скажи, что думаешь, а не что я, по-твоему, хочу услышать!
Насмерть перепуганный слуга проглотил комок в горле и пробормотал все так же полувопросительно:
— Лицо красивое…
— Красивое? — повторил Мирнатиус.
— Красивое… да-да, очень красивое, — протараторил камердинер, когда Мирнатиус угрожающе придвинулся к нему. — Но какой из меня судья, государь! Не велите казнить! — Он замер в глубоком поклоне.
— Оставь его, — наконец вмешалась я, сжалившись над беднягой. — Спроси лучше воеводу.
Мирнатиус сердито свел брови, однако махнул слуге, чтобы тот уходил. И на пороге сунул рисунок в руки воеводе, пока вся наша свита рассаживалась по большим саням и санкам поменьше. Воевода с женой взяли рисунок, и она, коснувшись бумаги кончиками пальцев, тихо проговорила:
— До чего красиво, государь.
— Но почему?! — Мирнатиус резко обернулся к ней. — Что здесь красивого? Какие черты особенно хороши?
Она подняла на царя удивленный взгляд, потом снова посмотрела на мой портрет:
— Что ж… В особенности, пожалуй, никакие, государь. Но я гляжу на него — и мне чудится, будто я гляжу на царицу. — Она внезапно улыбнулась. — Возможно, я вижу лишь то, что видите вы, государь, — негромко и сердечно прибавила она. Взбешенный Мирнатиус развернулся и ринулся в сани, оставив листок бумаги в руках у хозяйки.
За день он в бессильной ярости нарисовал меня раз десять, если не больше: один портрет за другим, и так и этак, со всех сторон, с каких только он мог меня видеть. Я не возражала. Я невольно вспоминала его беззвучные слезы. Альбом наполнялся рисунками, Мирнатиус тыкал их под нос всем без разбору слугам. Мы въехали в Вышню сразу после полудня, и сани замерли у отцовского порога. Полозья еще скользили по снегу, а Мирнатиус уже выпрыгнул из саней. Он даже не стал здороваться: просто вручил альбом моему отцу и, срываясь на крик, выпалил:
— Ну как?!
Отец внимательно рассматривал рисунки, медленно переворачивая страницы огрубелым большим пальцем. И выражение лица у него было какое-то непривычное. Слуга помог мне выбраться из саней; мне навстречу с распростертыми объятиями уже спешила моя мачеха Галина. Мы расцеловались. Отец долго разглядывал последний набросок, где я смотрю на заснеженные деревья: изгиб саней едва намечен, видна только часть моего лица — ресницы, уголок рта, линия прически. Наконец он произнес:
— Здесь она похожа на свою мать.
Он внезапно сунул альбом в руки Мирнатиусу и обернулся, чтобы поцеловать меня. Его губы были сжаты в плотную линию.
В отцовском доме мне ни разу не доводилось ночевать в самых больших покоях. Я лишь несколько раз осмелилась сунуть туда нос — это у меня было что-то вроде дерзкой игры, — да и то лишь когда в покоях не жили именитые гости и Магрета позволяла мне взглянуть одним глазком. Большие покои мне всегда казались грандиозными, неприступными. Подоконники здесь были из резного камня, и единственный балкон кичливо выдавался вперед, открывая вид на реку и лес. «Здесь жила прежняя герцогиня», — как-то поведала мне Магрета. На стенах висели гобелены: Магрета помогала с их починкой, а мое шитье не сочли достаточно искусным, и меня к ним не допустили. По кровати были раскиданы бархатные подушки: я немножко вышивала на двух из них. А еще у кровати были забавные когтистые лапы вместо ножек — мне они всегда очень нравились. На гербе у прежнего герцога красовался медведь, поэтому тут осталось еще пять-шесть предметов мебели с такими вот резными лапами.
Но теперь покои вдруг показались мне маленькими, едва ли не тесными, и слишком жаркими после изысканной красоты царских хором. Слуги втаскивали наши вещи и хлопотали возле меня, а я стояла на балконе, и холодный ветер приятно овевал мне лицо. Уже перевалило за полдень, и солнце начало свой путь к горизонту. Появилась Магрета, она ворчала на слуг, тащивших мой сундук с платьями. Магрета вышла ко мне на балкон и встала рядом молча, стиснув мои руки в своих.
В какой-то миг все слуги вышли, мы остались одни, и я прошептала ей:
— Отправь кого-нибудь, чтобы узнал, где дом панова Мошеля. Это где-то в еврейском квартале. Нынче вечером мы поедем туда на свадьбу, и возчик должен знать дорогу. И подыщи какой-нибудь подарок.
— Ох, душенька, — испуганно охнула она. Приложила мою руку к своей щеке и поцеловала. И ушла выполнять что приказано.
Вошел стражник — один из тех, что сопровождали нас от дворца. Он не был прислугой; однако для мельтешащих вокруг меня слуг я была по-прежнему герцогская дочка, а для него — царица. И когда я обернулась к нему, он низко поклонился и замер на месте в ожидании.
— Ступай к моему отцу, скажи, я хочу видеть его, — велела я.
— Будет исполнено, государыня, — пробасил он: словно прогудела низкая струна. И удалился.
Явился мой отец. Он остановился в дверях, меряя меня своим обычным пытливым взглядом, проверяя, чего я стою. Я обернулась к нему, гордо выпрямив плечи, и он, обождав мгновение, прошагал через покои и встал рядом со мной на балконе.
— Год нынче будет неурожайный, — промолвила я.
— Верно, — согласился он. — Вся рожь полегла в поле.
— Прости, что приходится вводить тебя в расход, но нам нужно справить тут свадьбу, — сказала я. — Мы выдадим княжну Василиссу за Ильяса, кузена Мирнатиуса.
Отец умолк и долго сверлил меня взглядом исподлобья.
— Как-нибудь сдюжим, — медленно произнес он наконец. — И когда их ждать?
— С часу на час, — ответила я. Мы переглянулись, и я догадалась, что отец все понял.
Он задумчиво потер подбородок:
— Отец Идорос будет готов к приезду князя Ульриха. Он будет ждать в своей часовне, я об этом позабочусь. Дом переполнен, но мы с твоей матерью уступим свою спальню. Галина устроится наверху со своими женщинами, а я перебьюсь по соседству, у твоего кузена Дариуса. И пускай кто-нибудь из домочадцев твоего мужа переночует с нами, чтобы освободить место.
