Аид, любимец Судьбы. Книга 2: Судьба на плечах (СИ) - Кисель Елена (книги бесплатно TXT) 📗
Гипнос клятвенно обещает, что найдет, чем подкупить олимпийского вестника. Можно отдать Эмпусу. Как – зачем? А пригодится для чего-нибудь. Ну, или Ехидну («Ламию он задаром не возьмет, плачет много, да ее ж и не прокормишь!» – «О, Эреб и Нюкта, он назвал меня то-о-о-лстой…»). Тизифона старательно пересказывает, что слышала от подружки-Эриды: говорят, на Олимпе-то – совсем не редкость, когда царь зол и на жену не смотрит!
– Это ж, понимаете, Гера… От ее козней Лисса совсем с ума сходит: вон, и сейчас ее с нами нет, носится где-то, бедная. А еще говорят, что у нее то голова заболит, то устала она за заботами – вот Громовержец на нее и не глядит, по другим бегает! Потом-то у Геры голова перестает болеть. Она этих других – кого куда: Ио в корову превратила, Семелу Зевс сам из-за Геры спалил… вот Громовержец потом и злится на царицу!
Эмпуса молчит, только копытами постукивает: до нее еще не дошло, что это там Гипнос про то, чтобы ее Гермесу отдать… Ламия всхлипывает еще пуще, теперь уже о временах, когда они с Зевсом были любовниками. Сейчас детей своих вспомнит – после этого ее разве что моим двузубцем уймешь.
Нюхательная соль возле носа Ламии появляется из воздуха.
Трехтелая уже у очага – вешает бронзовый котел, наполняет молоком черной овцы из глиняного сосуда.
– Кто я, чтобы обсуждать Владык? – игривый и мечтательный шелест. – Всем известно, что в небесах и в воде не в чести постоянство: цари меняют женщин чаще, чем хитоны. Разве не всегда наш мир был исключением? Не хлопай крыльями, Гипнос, не сдувай огонь. Будь уверен, царь скоро навестит царицу…
Непременно, о Трехтелая. Как только золотая мерзость, засевшая в сердце, расплавится и вытечет наружу, оставляя холод после себя, – тогда непременно. Я, одержавший еще одну победу, войду в талам, чтобы владеть женщиной, которая мне принадлежит, и мне будет наплевать на то, насколько она меня ненавидит. Тогда занесенные на таблички Мнемозины слова: «Не хочу от тебя детей» поплывут воском и изгладятся из памяти… скоро. Я обещаю: скоро.
А пока – я, пожалуй, пойду, пока ты, чего доброго, не наварила приворотного по просьбе царицы, которая совершенно не понимает, что же такое с ее ужасным, ненавидимым мужем: подумаешь, раз всего-то правду в лицо! Так разве ж это повод ей пренебрегать?! Чего доброго, так остальные богини смеяться начнут.
Ламия уже перестала хлюпать, вытягивает шею, пытается заглянуть в котел:
– Что? Видно что-то? Он – здесь? Скоро будет здесь?
Кипит молоко, в которое Геката неспешно, щепоть за щепотью подкидывает трав из мешочков, подливает снадобий из флаконов. По покою от котла плывет винный дух. В тени на стене мерещится лоза.
Голос Трехтелой задумчив.
– Дионис, сын смертной Семелы и Громовержца, рожденный отцом из бедра… Скоро явится. Скоро. Ему указали вход. Жаль, что ни одно зелье не может показать: зачем ему подземный мир.
– Может, от родственников отдохнуть захотел, – кривит губы Онир, - или от их шуточек. Я слышал, Арес и Аполлон твердо уверены: этот Дионис рождался не из бедра, а из…
Подземные с наслаждением хохочут над крамолой. Ну и что, что про верховного царя. Мы тут чудовища, нам можно!
Геката стала столбом, глядя в причудливые завитки пара над котлом. Остальные теперь будут до восхода солнца гадать – откуда все-таки рождался Дионис и каково это далось Зевсу. Делать больше нечего.
Правда, Гипнос все еще стоит на своем:
– Ну, может, хотя бы этот кого-нибудь чем-нибудь опоит… Да, ему ж и по должности положено!
* * *
Бог вина хорошо знал, что ему там положено по должности. И на то, чтобы просто опаивать, не разменивался.
Он спаивал. Сразу и до свинячьего визга.
Всех, кого ни встречал – при этом виртуозно умудряясь не попадаться на глаза мне.
Впрочем, я и не присматривался, хватало зрелищ в мире.
Началось с окосевшего и радостного Гипноса, продолжилось пьяными песнями Эвклея и грандиозной гулянкой в Стигийских болотах. Гулянка вылилась в драку, драка – в Эмпусу, которая заявилась к трону своего царя и, разя вином, с достоинством подала жалобу на Ламию: «Она сказала, что у меня ноги как у осла, и-и-ик!» Разбора своей жалобы Эмпуса не дождалась, известила мир о том, как она преклоняется перед грозным Владыкой, и громко зацокала копытами к выходу.
С третьего раза попала в дверь.
По берегам Коцита вдруг обнаружилось множество нимф. Раньше сидели в ивовых зарослях и не высовывались, а теперь принялись водить хороводы с визгом и пением. И вить ивовые венки. Воды несчастной реки сначала охрипли, пытаясь переорать пение нимф, но к третьему дню смирились.
К пятому воды стонали уже не с горестными, а с пошлыми интонациями.
В бурных потоках Ахерона плавали еловые шишки. Изредка на берег выносило изломанный тирс. Сам Ахерон разгуливал по своим же берегам, размахивал могучими руками и искал, кому бы дать по шее «от дружеских чувств». Горгира ходила в синяках – жене от дружеских чувств мужа перепадало больше всех.
Следы Хароновой лодки пересекали Стикс причудливыми зигзагами.
Тени – и те перестали стонать и вдыхать полной грудью асфоделевые ароматы, подняли бесплотные носы, принюхались к несущемуся отовсюду душку попойки и подозрительно повеселели.
Дионисовых чар удалось избежать разве что Убийце – тот отсиживался где-то во внешнем мире. «И хршо», – справедливо заметил Гипнос, явившийся после очередной гулянки. – А то я… п-пловину прливаю… а если б Чернкрыл напился – ой…»
И старательно спрятал осоловевшие глаза.
Мир трясла лихорадка разнузданного веселья, впору было брать незваного гостя за шкирку и вышвыривать на поверхность… только вот гость не торопился сводить знакомство с царем.
Хотя его, конечно, видели.
Пляшущим нагишом в окружении заросших волосом чудовищ, в пламени вулканов.
Расплескивающим вино из сложенных чашей ладоней в толпу восторженных теней.
С нимфами у Коцита (как его там видели, мне не описывали. Гелло только сопел, мычал и плевался).
Целующимся с Керами.
Пьющим с Эриниями.
Бог вина и веселья выпрыгивал из ниоткуда, приносил частицу дикого Хаоса – и опять скрывался. Впору было поверить, что он так и в Тартар сиганет – подпоить Гекатонхейров и порадовать узничков.
Нет, не совался.
Зато мог споить всех сыновей Гипноса разом, а потом белокрылый гонял потомков у себя во дворце, вопя: «Что вы там людям во снах напоказывали?! Вы хоть представляете, как они меня костерят?!»
Нездоровое веселье не коснулось лишь Гекаты и ее крылатых псов (мормолики перепились до единой), да еще Оркуса. Бог лживых клятв томно вздыхал и между делом бросал взгляды, явственно говорящие: «Доколе?!»
Я обустраивал новые Поля Мук, разрешал споры и ждал.
Дионис напрашивался слишком откровенно. Афина, что ли, упоминала о том, что в ранней юности у Гермеса была такая забава: перевоплотиться в смертного воина и попасться на пути здоровяку из ратей Крона. Прохвост сперва молил о пощаде, потом пытался драться, потом его якобы обезоруживали, он драл на груди хитон с воплем: «Бейте, суки, умру за Кронидов!!» – а когда на него уже рушился меч, взвивался в небеса, доставал свой настоящий клинок и провозглашал: «Нехорошо обижать слабых!»
К чему мне еще носиться за Дионисом, когда он и так ко мне придет? С каждым днем ведь все ближе пирует.
Карту Дионисовых пиров мне невольно рисовал их завсегдатай Эвклей – когда натыкался в коридорах и заявлял:
– С-сидели у Стикса на западе!
– У слияния с Ахероном!
– Сти-сти… стигийские болота…
– Озеро Мнемозины.
– Ва-а-пще не помню где, но… ик, дополз нормально…
Дворцы Кер, Аты, Лиссы, Эриды, асфоделевые поля – ближе, ближе…
Харон вбежал в главный зал на седьмой день начала вакханалии. Мир и благоденствие царили на земле, и судов опять было – самую малость, зато пьяных склок предостаточно, и нужно было рассудить размолвку между Керами и Эриниями.
