Сарантийская мозаика - Кей Гай Гэвриел (читать книги полные .TXT) 📗
Смерть всегда участвовала в гонках вместе с ними. Сегодня она показала свое лицо.
На ипподроме они соревновались в честь бога Солнца и императора и чтобы доставить удовольствие людям, а некоторые соревновались в честь доблестного Геладикоса, и все они знали — каждый раз, когда стояли позади своих коней, — что могут погибнуть там, на песке.
Глава 7
Можно ли забыть, как быть свободной?
Этот вопрос пришел Касии в голову в пути и до сих пор оставался без ответа. Может ли год рабства навсегда наложить отпечаток на твою природу? Или сам факт того, что тебя продали? Раньше, дома, она была острой на язык, сообразительной, строгой. «Эримицу». Слишком умна, чтобы выйти замуж, беспокоилась ее мать. Теперь она ощущала страх в самой сердцевине своего существа: встревоженная, растерянная, вздрагивающая при каждом звуке, отводящая глаза. Она провела год, в течение которого любой мужчина, заплативший Мораксу, мог пользоваться ею, как ему угодно. Год, в течение которого ее били за малейшую оплошность или без всякой причины, просто чтобы она помнила свое место.
Они прекратили побои только в самом конце, когда хотели, чтобы на ней не осталось отметин, чтобы у Касии была гладкая кожа перед смертью в лесу.
Из своей комнаты на постоялом дворе Касия слышала шум на ипподроме. Постоянный шум, похожий на шум падающей воды к северу от ее дома, но иногда он становился громче — в отличие от водопада, — вырастал до оглушительного рева, словно ревел какой-то зверь с множеством глоток, когда там, где бежали лошади, совершался непредвиденный поворот судьбы, ужасный или чудесный.
«Зубир» в чаще не издал ни звука. Там царила тишина, под листьями и над листьями, окутанными туманом и собранными в нем. Мир сжался до ничтожных размеров, до самой малой, одной вещи. Это было ужасно или чудесно, когда ей вернули собственное существование, и это привело ее из Древней Чащи в Сарантий, о котором она никогда и не мечтала. И к свободе, о которой она мечтала каждую ночь этого года.
Сейчас на ипподроме собралось восемьдесят тысяч человек. Карулл так сказал. Ей даже мысленным взором не удавалось охватить такое количество. Почти пятьсот тысяч в Городе, сказал он. Даже после мятежа, случившегося два года назад, и после чумы. Почему все они не трепещут?
Она провела утро в этой маленькой комнате. Хотела приказать принести ей наверх еду и задумалась о той перемене, которую символизировала подобная возможность. Она гадала, какая девушка, забитая и испуганная, явится с подносом для госпожи.
Госпожа с солдатами. С человеком, который собирается во дворец. Она была этой самой госпожой. Карулл позаботился о том, чтобы внизу об этом знали. Здесь, в Сарантии, обслуживание зависело от статуса, как и везде, а Бронзовые Врата, распахнутые перед тобой, давали доступ в целый мир.
Мартиниан туда собирается. Или, вернее, Кай Криспин. Он сказал, чтобы они звали его Криспином, когда никто не слышит. Его зовут Криспин. Он был женат на женщине по имени Иландра. Она умерла, и две его дочери тоже. Он громко выкрикнул ее имя в темноте, в той деревне.
Он не прикасался к Касии с той ночи, после Древней Чащи. Даже тогда он сначала опять уложил ее спать на своем плаще, на полу. Она сама подошла к постели, когда он закричал. Только тогда он повернулся к ней. И только в тот единственный раз. После он следил, чтобы у нее была собственная комната, пока они путешествовали вместе с солдатами сквозь осенние ветра и падающие листья. Быстрые реки Саврадии и серебряные рудники сменились хлебородными полями Тракезии, а затем впервые им открылась потрясающая картина тройных стен Города.
Пятьсот тысяч душ.
Касия представления не имела, как объяснить то, что она чувствует, ее мир вращался и менялся слишком быстро даже для умной девушки. Ее тоже подхватило всеобщее движение. Она могла заставить себя покраснеть — прямо сейчас, — вспомнив кое-что из того, что она совершенно неожиданно почувствовала на рассвете, в конце той единственной ночи.
Она сидела в своей комнате, слушала шум ипподрома, чинила свой плащ — его плащ — при помощи иголки и нитки. Она не слишком умело обращалась с иголкой, но надо же было чем-то заняться. Она все-таки спустилась в общий зал поесть в полдень. Она была «эримицу», умная, и знала, что если позволит себе остаться в четырех стенах и запрет дверь, то может никогда уже не выйти оттуда. Как бы это ни было трудно, она заставила себя спуститься вниз. Ее обслужили умело, хоть и без особого почтения. Наверное, ничего большего женщина не может ожидать, особенно в Городе.
Она съела плохо прожаренную курицу с луком-пореем и хороший хлеб, и выпила стакан вина, которое разбавила водой больше, чем наполовину. Во время еды, пока она сидела за столиком в углу, ей пришло в голову, что она никогда в жизни этого не делала: не ела в таверне как посетительница, не пила вина. Одна.
Никто ее не беспокоил. Зал был почти пуст. Все ушли на ипподром или праздновали последний день Дайкании на улицах, хватали урывками еду и пили слишком много вина у прилавков уличных торговцев, размахивали трещотками и флажками гильдий или факций. Она слышала их голоса на улице, под солнцем. Она заставляла себя есть медленно, пить вино, даже налила себе второй стакан. Она — свободная гражданка Саран-тийской империи в царствование Валерия Второго. Сейчас народные гуляния, праздник. Она заставила себя согласиться, когда служанка спросила, не хочется ли ей дыни.
Волосы этой женщины были того же цвета, что и ее собственные. Только она была старше. У нее на лбу виднелся поблекший шрам. Касия улыбнулась ей, когда та принесла дыню, но женщина не улыбнулась в ответ. Однако немного позже она принесла чашу с двумя ручками, наполненную горячим вином с пряностями.
— Я этого не заказывала, — встревожилась Касия.
— Я знаю. А нужно было заказать. День холодный. Это тебя успокоит. Твои мужчины скоро вернутся, и они будут возбуждены. Они всегда возбуждены после скачек. У тебя будет много работы, дорогая.
Она ушла, так и не улыбнувшись, и Касия не успела возразить. Но это была доброта. «Дорогая». Она хотела проявить доброту. Значит, это еще случается в городах.
Вино с пряностями оказалось хорошим. От него пахло добрым урожаем и теплом. Касия посидела тихо и выпила его. Она следила за открытой дверью на улицу. Поток людей, туда-сюда, без конца. Из всех концов мира. Она поймала себя на том, что думает о матери, о доме, потом о том, где она находится сейчас, в данный момент. О том месте в господнем мире, где она находится. А затем подумала о той ночи, когда спала с Мартинианом-Криспином, и это воспоминание снова заставило ее покраснеть и почувствовать себя очень странно.
Она сделала так, как велел Карулл, и попросила служанку включить обед в счет за комнаты, а потом вернулась наверх. У нее была своя комната. Закрытая дверь с новым замком. Никто не войдет и не воспользуется ею и не прикажет ей что-то сделать. Такая роскошь, что даже страшно. Она села у маленького окошка, снова с иголкой в руке, плащ теплом окутывал ее колени, но от вина с пряностями после двух других чашек вина ей захотелось спать, и она, должно быть, задремала в косых лучах солнечного света.
Резкий стук в дверь разбудил ее и заставил вздрогнуть, и сердце ее сильно забилось. Она поспешно встала, завернулась в плащ — невольным, обороняющимся жестом — и подошла к запертой двери. Но не открыла ее.
— Кто там? — крикнула она. Она слышала, что голос ее дрожит.
— А! Мне говорили, что он привез с собой шлюху. — Отрывистый, восточный голос, угрюмый голос образованного человека. — Я хочу видеть приезжего с запада, Мартиниана. Открой дверь.
Тогда Касия напомнила себе, что она — «эримицу». Она умная. Она свободная гражданка, имеет права перед лицом закона, хозяин гостиницы и его люди находятся внизу. Сейчас белый день. Может быть, Мартиниану нужно, чтобы она сейчас сохранила способность соображать. Она достаточно часто слышала, как Моракс разговаривает с купцами и патрициями. Она сумеет это сделать.
