К судьбе лицом (СИ) - Кисель Елена (электронные книги без регистрации txt) 📗
Нет – не исчезла – плавно перетекла в улыбку, которая говорила: «Честь, Владыка. В одном строю с Запирающим Двери…»
Честь, сестра. Я не сражался со времен Титаномахии – мой постоянный бой с Тартаром и миром не в счет, правда? Редкая честь.
Двузубец нетерпеливо потянулся с пола к руке. Повинуясь даже не мысли – тени мысли, словно дернулся дополнительный палец, напрягся мускул в предвкушении боя… не мир, не оружие – я сам.
Арес со смехом рассказывал что-то о Геракле и пятидесяти дочерях какого-то царька, Нелей перестал напоминать бесплотную тень, сын его Нестор соблюдал на лице самое благоразумное выражение, Гера улыбалась, как и полагает жене Громовержца, но в глазах нет-нет да и мелькала тень сомнения: знаю – говорили глаза. Он здесь не просто так. Он строит какие-то козни…
Я больше не произнес ни слова, изредка поднося к губам кубок с вином – истукан, изваяние самого себя, мрачность берегов Стикса и суровость скал при Ахероне – в одном лице…
Я поднял глаза только когда Нелей начал, запинаясь, доказывать, что к обороне города под нашим руководством от такой беды как сын Громовержца готовы лучшие из лучших.
Арес – тот расхохотался, Гера чуть приподняла брови – презрительно, у нее это всегда хорошо получалось – а я просто поднял глаза.
Этот басилевс правда не понимает, кого принимает в своем дворце!
– Боги не воюют в обороне!
* * *
Вообще не воюют. Выкрик моего племянника был неточен. Мы воевали только один раз, и следы той битвы хранит Гея-Земля – это русла рек, овраги, озера и невесть откуда взявшиеся горы. Должно быть, шрамы горят – потому что Гея изо всех сил старается сделать так, чтобы нам все-таки пришлось воевать.
Потому что со времен Титаномахии мы не воевали. Сражались: с героями, или с чудовищами (Тифон тому примером), боролись – друг против друга, убивали – мы легко умеем убивать, достаточно только взять в руки молнию или приласкать трезубцем волны… Мы развлекались, выходя на поля битв – против смертных, это ведь так пьянит! Мы красовались друг перед другом – и, наверное, не за горами битва, когда это бахвальство достигнет предела…
Но мы не воевали. С тех пор, как прозвучало в наполненном огнем и камнями воздухе негласное «Рано или поздно»… С тех пор, как мы сбрасывали в Тартар черные куски плоти, породившей нас. И ты ведь знал об этом, племянник, не ты ли – война? Или и война склонна к забывчивости?
И сегодня мы не собираемся воевать: пришли, чтобы истребить. Доказать свою божественность рядом с тем, кто почти доказал свою.
Вы пришли за этим – мать и сын, домашний очаг и война. Я стою рядом с вами, в последних рядах воинов – а какой интерес лезть в битву в самом начале, когда не запылала горячка боя? – и молчу в ответ на свой незаданный вопрос.
Хочу ли и я доказать свою божественность сегодня под Пилосом?
Двузубец – нет, рука, моя сущность! – чуть подрагивает.
Как видно, придется.
– Кто с ним?
– Афина.
– Этого следовало ожидать…
Арес кривится и покусывает губы и, наверное, хочет, чтобы в бою против его сестры нынче встал я. Попросить прямо – горд. И правильно. Я явился сюда не истреблять и не сражаться с Совоокой, я явился… увидим.
А бой уже начался. Как-то внезапно, без предварительных расшаркиваний – этот сын Зевса недолюбливал церемонии, особенно по отношению к старым врагам (или к тем, кого он считал таковыми). И без лишней озабоченности стратегией: они просто пошли в лоб. Колесницы на фронт, за ними – копейщики, дальше – легкая пехота в кожаных доспехах с лабриссами и мечами.
Ты призывал своего отца перед этим боем, Алкид? Я не умею надеяться, но я надеюсь на это.
Колесниц в Пилосе почти что не было, так что вперед были выдвинуты копейщики, числом под три сотни – и кровавое варево вскипело под стенами города. Храп и отчаянное, пронзительное ржание, звук вспарываемой плоти и кожи, треск ломающихся костей. Кто-то взвыл истошно – так, что долетело до наших рядов даже в сумятице боя: «Живо-о-о-о-от!» Резанули воздух любимые пестуньи Сребролукого Аполлона – стрелы. Где-то опрокинулась колесница, где-то кто-то совершил подвиг, прикрыв грудью друга от вражеского копья…
Скучно.
Божественная скука властителя мертвых: вы копошитесь и убиваете друг друга, не зная, как мало стоите вы – вы все, ваши страсти, ваше желание вернуться живыми… Я гляжу сквозь прорези хтония – сегодня он будет ужасать, а не скрывать – с удивлением и легкой брезгливостью, не понимая, как можно находить развлечение в этой ничтожной свалке, путь мой прям, хоть и мощен вашими телами, я вижу только свой смысл, свою цель…
Двузубец, как никогда единый со мною, не шевелится: он знает, что ему –– мне – нам – рано…
– Боги не воюют в обороне!
Словно тысяча копий в небо – славный клич, мой племянник, вполне подходит твоей сущности. Ты уже ввязался и плаваешь в битвенной похлебке с таким азартом, будто дерешься за свою жизнь – нет… азарт как раз в том, что ты не сражаешься за жизнь: ты разишь, не рискуя, карая тех, кто осмелился заступить тебе дорогу жизнью, ты разишь всех подряд, не различая – свои вокруг или чужие, для тебя нет своих, или, вернее, для тебя все свои… твои… Ты же война – они созрели, и ты пришел снять урожай, и твое копье жнет жизни воинов обеих сторон – больше крови, больше!
– Боги не воюют в обороне!
А ты не воюешь. Ты забиваешь жертвы на собственном алтаре – каково это, иметь дело с трепыхающимися жертвами?
Гера вступила тоже. Она действует осторожнее, пламя домашнего очага, которое ради такого дня оделось в доспехи и взяло в руки короткий меч. Никто не может приблизиться к ней, и она убивает, просто повелевая: умрите! Я – жена Громовержца, умрите! Как очаг, в котором потух огонь, мне памятна эта техника боя с Титаномахии, оказывается, ты владеешь ей все так же хорошо, сестра…
Они покорно угасали. Взлетали пряди, отрезанные острием меча Таната, уже явились на поле Керы – зримые только для меня да для раненых, припали ярко-алыми губами к своим жертвам… богатый обед, славное угощение от Геракла, Нелея и тех, кто бьется на их стороне. Есть чем похвастать Аиду… в аиде…
Два имени, мы больше неразделимы.
Стрелы ложатся у моих ног – не долетая. Копья боятся посягнуть на бездну за воротами на алмазных столпах, на черный дворец и на провал Тартара возле него. Двузубец в руке – зачем, я мог бить без него! – замер, понимая все, как я не понимал себя.
Завопила Гера, хватаясь за правую грудь – и я, проследив полет стрелы, наконец увидел того, кого ждал, скрываясь за спинами пилосских воинов.
Смертных.
Как его можно было не увидеть? В львиной шкуре, с палицей в руках, он казался опрокинутой колесницей, которая продолжала нестись, сметая все на своем пути – полусмертный, который тоже не привык воевать в обороне.
За плечами его, направляя руку, маячила тень богини в высоком шлеме, с ликом Горгоны на щите – Горгона хранила какую-то торжественную скорбь, я видел это, смертные – не видели.
Сослужи мне еще одну службу, хтоний. Я обещал тебе ужас, но прежде – всего несколько секунд невидимости…
Я поднял выпавшее из чьей-то мертвой руки копье, размахнулся и с силой метнул под ноги Совоокой. Бросок был хорош: бронзовое жало ушло глубоко в землю точно перед правой ступней, и богиня подняла глаза, выискивая божественного – кто б сомневался! – противника.
Меня она не видела, зато смогла во всех подробностях рассмотреть бушующего в гуще боя Эниалия.
Я был уверен, что под шлемом сейчас появляется хорошо знакомое мне упрямое выражение – точно, наклонила голову… Вскочила на подлетевшую колесницу, на ходу меняя облик – не самого ли Геракла решила изобразить? Из лошадиных глоток вырвался почти стон, когда они попробовали стронуть с места божественную ношу, возница – Иолай – хлестнул, не щадя, кнутом, и сквозь смерти, подвиги, трусость, ненависть, кровь – Афина двинулась вперед, растеряв свою божественную мудрость на какие-то минуты, оставив в бою того, кого она решила охранять и направлять…
