Падшая звезда - Нейтак Анатолий Михайлович (читать лучшие читаемые книги .TXT) 📗
Конечно же, быть такого не могло. Никак. Но так — было! И Ныммух очень хорошо понимал, почему охотники с растерянностью и ошеломлением смотрят на чужую женщину. Трудно, очень трудно невозмутимо встречать крушение незыблемых основ мира! Даже ему, старику из числа знающих, видевшему на своём веку много такого, что способно отучить удивляться…
А потом чужая снова посмотрела Ныммуху в глаза.
"Если это не будет слишком дерзко с моей стороны, я бы предложила свою помощь в охоте. Что у вас считается хорошей, желанной дичью?"
Пустоши опасны. Никому из людей Куттаха не надо объяснять эту прописную истину. Но тогда, в самом начале, она ещё не подозревала, насколько коварными они могут оказаться. И не обратила внимания на признаки, заставившие бы Ныммуха прокричать сигнал "быстро назад!"
Загнать, убить и освежевать полосатого прыгуна оказалось делом не столько трудным, сколько муторным. А в конце, когда прыгун уже лишился своей шкуры, изменения зашли так далеко, что небо у окоёма начало явственно менять цвет, наливаясь тусклым багрянцем. Один из охотников, заметивший это, тревожно вскрикнул. Когур поднял голову, всмотрелся — и мгновенно переменился в лице. После его отрывистой команды охотники дружно сорвались с места и побежали в ту сторону, где остался Ныммух. Добычу они бросили, не раздумывая.
Но Ниррит не собиралась сдаваться так просто.
Первое из брошенных ею заклятий должно было анимировать освежёванную тушу прыгуна. Но законы некромантии в Куттахе серьёзно отличались от привычных для неё магических законов, о чём она второпях позабыла. А может, прыгун сам по себе был не таким, как привычные теплокровные твари Тагона и Аг-Лиакка, или же успешно законченное свежевание каким-то образом отразилось на его остаточных витальных энергиях. В общем, заклятье подействовало… но подействовало криво. Вместо быстроты, равной максимальной прижизненной, и свойственной всем разупокоенным неутомимости Ниррит с неудовольствием обнаружила в анимированной туше классические признаки некорректного подъёма: медлительность, сбои в координации, неполная замкнутость магических токов.
Мысленно выругавшись, она отменила неудачное заклятье (прыгун немедленно упал снова). Вызвав из Межсущего пару своих восьмилапых слуг, она отдала им мысленный приказ и рванула бегом за охотниками. Пауки побежали следом. Тот, что покрупнее, тащил освежёванную тушу, тот, что помельче — свёрнутую шкуру. Не пропадать же добру!
…охотники бежали изо всех сил, но лиловая буря летела за ними следом много быстрее. И она настигла их, как лавина в горах настигает неосторожных путников. Ядовитая туманная взвесь хлестнула по ним, ослепляя, заставляя кашлять, сбивая дыхание, а затем и вовсе лишая его. Лёгкие сразу же начало невыносимо жечь, а потом словно раздирать на части; открытые участки кожи — палить, словно на медленном огне. Когур, самый сильный из тройки охотников, продержался дольше ведомых, но в облаке лиловой взвеси и он свалился очень быстро.
"Это смерть".
Но смерть почему-то медлила. И медлила. И медлила… хотя жжение в груди из едва терпимого сменилось невыносимым. Вникнув в окружающее при помощи отказывающих чувств, Когур обнаружил, что его подняли и куда-то плавно несут. Причём делают это — насколько можно было разобрать горящей от яда кожей — не человеческие руки. Но сопротивляться охотник не стал. В сравнении с угрозой, которую несла лиловая буря, любая участь казалась более предпочтительной.
А потом Когура положили наземь.
— Отец! Ты тоже жив!
Охотник так удивился, что открыл до того плотно стиснутые припухшие веки и сел, оглядываясь. А сев, увидел лиловую бурю так, как её не видел ещё ни один из людей Куттаха: изнутри. Тугие, густые и тёмные струи бесновались вокруг, завиваясь кольцами, корчась, как пришпиленные к земле меткими стрелами ядозубы. Небо полностью потерялось за этим жутким погибельным буйством. Чистым оставался только небольшой круг земли и воздух, попавший словно бы в купол невидимого шатра над этой землёй. А в круге сидели трое охотников, в том числе он сам; лежала туша прыгуна со снятой с него шкурой и находились две жутенькие серые твари весьма опасного вида. Находились, но не нападали. И охотники не нападали на них, потому что Когур, например, довольно быстро сообразил, чьи нечеловеческие "руки" вынесли его на этот островок безопасности.
А ещё эти серые восьмилапые твари льнули к ногам чужой-с-одной-косой. Нападать же на неё не стал бы ни один сколько-нибудь разумный человек. Ибо она стояла, раскинув руки, прямиком посреди невидимого купола, и опять-таки не надо было много ума, чтобы понять, откуда этот купол здесь взялся.
"Никакая она не знающая. Она — Сильная!"
В голове у Когура зашевелились почти позабытые за ненадобностью легенды. Впрочем, какая там надобность? Он ведь охотник, а не знающий. Ему это не надо.
Было не надо. А что теперь?
…жесток к своим людям Куттах. Но не всегда мир этот неблагой, злосчастный звался именно так, и не всегда был он жесток к пребывающим в нём. Некогда меж людей Куттаха тоже бывали Сильные; и стояли они на краю, сдерживая зло, и ходили меж простых смертных, утишая страсти, даруя облегчение от страданий, лучась теплом. В те времена жизнь была много легче, люди Куттаха были многочисленны, и многие искусства, забытые ныне, держали они в руках своих. Ныне от былого богатства осталась лишь бледная память…
"Эх, как там дальше? Не вспоминается! Ныммуха надо спросить, вот что!"
Впервые за долгое — очень и очень долгое! — время Когур, сам не замечая того, всерьёз задумался о далёком прошлом и не самом близком будущем.
Лиловые бури, бич Пустошей, не длятся долго. Прошла и та, в которую по неосторожности угодили они. Встретивший их Ныммух даже не слишком удивился тому, что все живы, целы и притом вернулись с хорошей добычей. Серым паукам он не удивился тоже. Для того, чтобы выживать, люди Куттаха поневоле должны научиться принимать сущее, как должное.
Правда, те люди Куттаха из племени Хурл, которые оставались в кочевье, всё-таки не остались спокойны. Особенно первый (или всё же второй?) по силе охотник, Сыйлат.
— Хо! — воскликнул он, хлопая себя по солнечному сплетению, где, как всякому известно, живёт в человеке смех. — Когур! Ты завёл себе новую жену? Ох, нет, должно быть, это твой новый муж, если судить по причёске…
Второй (или всё же первый?) по силе охотник ответил с небольшой запинкой.
— Если судить по делам, — отмолвил он, положив свободную руку на пояс — не рядом со свежевальным каменным клыком, но близко, — да, Сыйлат, если судить по делам… я бы снова и без боязни сходил на охоту с этой чужой женщиной. Или ты откажешься от своей доли прыгуна, добытого с её помощью?
— Странно слышать такое, Когур, особенно от тебя. Неужели ты впрямь позволил женщине участвовать в охоте?
— Вот что я скажу, Сыйлат. Давай-ка ты попробуешь переплести ей волосы так, как положено, а я со своими ближними родичами постою в сторонке и посмотрю.
Тут уж не только Когур, но и его сын с племянником, тащившие жердь с привязанным к ней прыгуном, дружно захлопали себя по животам.
Главная черта любого хорошего охотника — осторожность.
— Эй, Ныммух! — бросил Сыйлат. — Не знаешь ли, что такое случилось с этими людьми? Может, они нанюхались или наелись какого-нибудь дурмана?
— Не спеши судить, охотник, — негромко ответил старый знающий. — Бывает время быстрых дел и время дел медленных. Когда есть еда, и есть гость под пологом дома, и есть рассказы об удивительном — тогда не время быстроте.
Может быть, Сыйлат всё же не внял бы этому мудрому совету, но наткнулся на взгляд серебряных глаз, холодных даже не как камень, а как металл, которого было так много в снаряжении однокосой… и стушевался. Трудно сохранить спокойную уверенность, когда кто-нибудь смотрит на тебя и ясно тебя видит — всего целиком, со всеми достоинствами и преимуществами, от менового стального ножа до лучшей в племени накидки из полос крашеной кожи — но остаётся к такому богатству, верной примете силы, полностью равнодушен.
