Маленький, большой - Краули (Кроули) Джон (читать хорошую книгу txt) 📗
— Такой милый очаг. А что ты пьешь?
— Ром. Хочешь?
— Конечно.
Другой чашки не нашлось, и Сильвии с Обероном пришлось поочередно прикладываться к имевшейся.
— Это не мой сын, — сказала Сильвия.
— Прошу прощения, если я…
— Это ребенок моего брата. У меня ненормальный братец. Зовут Бруно. Ума как у малолетки. — Сильвия задумалась, глядя в огонь. — Малыш отличный. Ужас какой милый. Сообразительный. И вредина. — Она улыбнулась. — Точь-в-точь как его раро. — Она сжалась еще плотнее, подтянув колени к самой груди. Оберон понял, что внутри ее душат слезы и только напряженная поза помогает удерживать их в себе.
— Вы с ним как будто неплохо ладите. — Оберон сопроводил свои слова кивком, который ему самому показался до глупости важным. — Я думал, ты его мать.
— О, его мать, приятель, это тяжелый случай. — Вид Сильвии выражал презрение, к которому подмешивалась разве что крохотная доля жалости. — Тяжелый случай. Плачевный. — Она задумалась. — То, как они с ним обращались. Он растет таким же, как его отец.
Судя по всему, это был не самый благоприятный вариант. Оберону хотелось измыслить такой вопрос, за которым последует вся история целиком.
— Ну, сыновья и вправду вырастают похожими на отцов. — Оберон спросил себя, оправдает ли он сам когда-нибудь это утверждение. — В конце концов, они много времени проводят вместе.
Сильвия недовольно фыркнула:
— Ерунда, Бруно уже с год не видел своего ребенка. А теперь он появляется со словами «Привет, сынок», и все потому, что обрел веру.
— Хм.
— То есть не веру. А типа, на которого работает. Или за которым следует. Рассел — как его там, выпало из памяти. Как бы то ни было, теперь у него с языка не сходят любовь, семья и чертов стул. И вот он тут как тут, у порога.
— Хм.
— Они погубят ребенка. — В уголках ее глаз собрались слезы, но она их заморгала, и ни одна слеза не вытекла. — Чертов Джордж Маус. Сыграть такого идиота!
— А что он сделал?
— Говорит, он был пьян. И вооружен ножом.
— О.
Сильви злоупотребляла местоимениями, и понять, к кому они относятся, было непросто. Поэтому он так и не понял, кто напился пьяным и имел при себе нож. Только впоследствии, прослушав историю еще дважды, Оберон установил, что братец Бруно явился пьяным на Ветхозаветную Ферму и, опираясь на свою новую веру или философию, потребовал у Джорджа Мауса племянника Бруно, который, в отсутствие Сильвии и после долгих пререканий, и был ему выдан. И теперь этот племянник Бруно попал в руки его женской родни (братец Бруно, конечно, у себя его не оставит), любящей и глупой, как пробка, которая его избалует, как в свое время старшего Бруно, брошенного отцом. Ребенок вырастет тщеславным и необузданным, вспыльчивым как порох, ласковым эгоистом, неотразимым для женщин и почти неотразимым для мужчин. И если даже дитя не попадет в приют, план Сильвии, пытавшейся его спасти, все равно провалился: Джордж отказывался пускать на Ферму ее родственниц, у него и без них хватало забот.
— И потому я не смогу с ним дальше жить. — На этот раз местоимение означало, конечно, Джорджа.
В Обероне зародилась странная надежда.
— Я хочу сказать, что не он в этом виноват. На самом деле он не виноват. Просто я не смогу. Всегда стану об этом думать. Да и в любом случае. — Сильвия нажала себе на виски, спрессовывая мысли. — Черт! Если бы мне набраться храбрости, да и послать их подальше. Всех до единого. — Ее горе и досада подходили к пределу. — Сама я не хочу их больше видеть. Никогда. Никогда-никогда. — Она почти смеялась. — И это глупее глупого, потому что, если я отсюда уйду, мне негде будет приткнуться. Совсем негде.
Она не хотела плакать. И не заплакала, удержалась. Теперь ее лицо выражало полное отчаяние; подперев щеки ладонями, она глядела в огонь.
Оберон сцепил руки за спиной и заговорил, стараясь изобразить дружески-непринужденный тон:
— Ради бога, оставайся здесь, милости прошу. — Сообразив, что предлагает Сильвии приют, который принадлежит скорее ей, чем ему, Оберон вспыхнул. — Я хочу сказать, что ты, конечно, можешь здесь жить, если не возражаешь против такого соседа, как я.
Ее ответный взгляд показался Оберону настороженным, что было вполне понятно, если учесть некоторую постоянную ноту в его чувствах, которую он фактически пытался скрыть.
— Правда? — спросила она и улыбнулась. — Я не займу слишком много места.
— А здесь много места и нет. — Сделавшись хозяином, Оберон задумчиво осмотрел помещение. — Не знаю, как нам устроиться, но вот кресло, а вот мое пальто, почти сухое, можешь взять его вместо одеяла… — Он понял, что ему самому придется корчиться в углу и он, вероятно, в эту ночь вовсе не уснет. Сильвия следила за этими нерадостными приготовлениями с несколько вытянувшимся лицом. Оберон не мог придумать для нее ничего лучшего.
— А нельзя ли мне, — начала она, — примоститься хотя бы на краешке кровати? Я свернусь в малюсенький клубочек.
— Кровати?
— Кровати! — В голосе Сильвии послышалось растущее нетерпение.
— Какой кровати?
Внезапно сообразив, в чем дело, она громко рассмеялась.
— Ну и ну, так ты собирался лечь на полу — вот смеху-то!
Сильвия подошла к массивному гардеробу или высокому комоду, стоявшему у стены, пошарила по его задней стороне, повернула ручку или дернула рычаг и, до крайности довольная собой, стала наблюдать за движением его передней стенки, которая, под действием противовеса (ложные ящики содержали в себе груз свинца), плавно и неспешно начала опускаться. Зеркало отразило пол, а потом исчезло, медные ручки по углам удлинились (когда стенка наклонилась, они выскользнули наружу, и их закрепил в этом положении механизм, который срабатывал от силы тяжести — Оберон позже восхищался его остроумным устройством). Это была кровать. У нее имелось резное изголовье; верхушка гардероба превратилась в спинку кровати. Имелись также матрас, постельное белье, две пухлых подушки.
Оберон посмеялся вместе с Сильвией. Раскрытая кровать заняла большую часть комнаты. Складная спальня.
— Правда, здорово? — спросила Сильвия.
— Здорово.
— Места хватит на двоих, да?
— Конечно. Собственно…
Оберон собирался предоставить Сильвии всю постель; это было правильно, и он бы сделал это сразу, если бы знал о спрятанной кровати. Но он видел, что она думает, будто он настолько нелюбезен, чтобы воображать, будто с нее хватит и половины; она думает, что он думает… Внезапная мысль заставила его замолкнуть.
— Ты в самом деле не возражаешь? — спросила она.
— Нет. А ты?
— Нет-нет. Я никогда не спала одна. Годами делила кровать с бабушкой, а обычно еще и с сестрой. — Сильвия взобралась на постель, такую высокую и пухлую, что пришлось для этого подпрыгнуть, опершись на руки. Ноги ее не доставали до пола. Она улыбнулась Оберону, и он улыбнулся в ответ. — Ну вот.
Преображение комнаты завершило преображение его жизни: отъезда, автобуса. Города, юристов и дождя для этого не хватило. С этого мгновения все должно было пойти по-другому. Оберон обнаружил, что сверлит Сильвию диким взглядом, а она опустила глаза.
— Ну ладно. — Он поднял чашку. — Как насчет еще капельки?
— Хорошо. — Пока Оберон наливал ром, Сильвия спросила: — Кстати, что привело тебя в Город?
— Поиски счастья.
— Да?
— Ну, я хочу стать писателем. — Ром и доверительная атмосфера развязали ему язык. — Собираюсь зарабатывать себе на жизнь литературным трудом. Каким-нибудь. Может быть, на телевидении.
— О, красота. Большие баксы.
— М-мм.
— Можешь писать что-нибудь вроде «Мира Где-то Еще»?
— А что это?
— Ты знаешь. Телепередача.
Оберон не знал. Нелепость его амбиций выявилась сполна, когда они, как от стенки, отскочили от Сильвии. Прежде ничто не препятствовало им простираться в бесконечное будущее.
— Собственно, у нас никогда не было телевизора.
— В самом деле? Господи, боже мой, — Она хлебнула ром из протянутой Обероном чашки. — Не могли себе позволить? А Джордж мне рассказывал, что вы настоящие богачи. Ух ты.
