Харшини - Фаллон Дженнифер (список книг txt) 📗
Они говорили на кариенском, видимо даже не догадываясь, что Тарджа понимает их. Он не реагировал на их слова, желая и дальше оставлять их в неведении о том, что бегло разговаривает на их языке. Во всяком случае, его приободрила готовность Рейча подождать с казнью до Цитадели. Пройдет еще месяц, прежде чем они переберутся через реку. За это время много что может произойти. Рейч обратился к нему на отвратительном медалонском.
— Пока тебя будут держать здесь, а при первой возможности переведут в Цитадель. Если хочешь жить подольше, сообщи нам имена своих сообщников и где располагается штаб повстанцев.
— Вы же не ожидаете, что я и вправду вам что-нибудь скажу?
Герцог пожал плечами.
— Никогда не угадаешь, что медалонцы сочтут бесчестным, а что почетным. Может быть, ты предпочтешь продать друзей, чтобы спасти свою шею.
— Позвольте дать вам совет, милорд. Если вы намерены захватить Медалон, вам стоит выяснить получше, что именно медалонцы понимают под честью.
— Глядя на перечень твоих преступлений, капитан, я вообще поражаюсь тому, что ты знаешь это слово.
Нельзя сказать, что Тарджу держали в роскоши, но все же он ожидал худшего. Его поместили в шатер в середине кариенского лагеря, со всех четырех сторон охраняемый кариенскими рыцарями, которые, как казалось Тардже, не задумываясь прирезали бы мать Родную, лишь бы доказать свою верность Кариену и Всевышнему. Сначала они хранили полное молчание, но через несколько недель немного смягчились, и тогда Тарджа узнал, что происходило во внешнем мире.
Рыцари пересказывали ему последние новости о принцессе Адрине которая теперь оказалась в Хитрии и вышла замуж за хитрианского Высочайшего Принца. Тарджа изобразил изумление — ему вовсе не хотелось разрушать возникшую между ними симпатию сообщением о том, что об этой женитьбе он уже давно знает. Сообщение о том, что Дамиан сделался Высочайшим Принцем, слегка встревожило его. Он задумался, не приложила ли к этому руку Р'шейл. На его памяти она убила уже двоих, и не было заметно, чтобы это тревожило ее. «Не понравилось ли ей убивать? Может быть, теперь на ее руках еще и кровь старого Высочайшего Принца?» Эти мысли съедали его, присоединившись к другим воспоминаниям о ней, которые и теперь продолжали преследовать Тарджу. Воспоминания, которые не могли быть правдой. Воспоминания, в которых не было оснований сомневаться.
Он не знал, что сталось с Мэндой и остальными людьми из его отряда, зато скоро получил сведения о судьбе фардоннцев, встреченных им в заброшенном эллинге. Когда Павал сообщил бывшим стражам Адрины о появлении кариенцев, то вместо того, чтобы бежать на юг, что было бы самым разумным поступком в их положении, Филип повел своих людей прямо в Котсайд, в тщетной надежде помочь медалонцам. К тому времени, как они подоспели, в городе было уже полно кариенцев. Схватка вышла быстрой и кровавой. Многие были убиты на месте, включая Филипа и Павала. Прочих осудили и повесили на следующий день.
Тарджа видел их разлагающиеся тела, свисающие с виселиц, наскоро сколоченных кариенцами на городской площади, когда его переводили на новое место заключения в кариенском лагере. Он чувствовал себя виноватым перед ними и не понимал, почему фардоннцы пошли на такой риск, вместо того чтобы спокойно уйти. В конце концов он пришел к выводу, что в схватку их повели загадочные представления о чести. Он помнил, как посмотрел на него Филип, когда Тарджа на границе предложил им сдаться Дамиану. Может быть, для них было легче пойти на бессмысленное геройство, чем вернуться в Талабар и предстать перед лицом короля. Ведь стражи принцессы не просто уклонились от схватки на поле боя, они покинули свою принцессу, защищать которую им было поручено. То, что сделать и то и другое им приказала сама Адрина, для Габлета, видимо, ничего не значило. Тарджа подумал, что дома их могла бы ожидать та же судьба. Они просто приблизили неминуемое.
Почти целый месяц, пока оккупанты строили плоты, Тарджу держали в лагере, а потом под усиленной охраной перевезли через Стеклянную реку и доставили в Цитадель. Он не видел ничего во время своего путешествия. Лорд Рейч реквизировал в Котсайде закрытую повозку, и все путешествие Тарджа провел в ней, только утром и вечером его выпускали облегчиться. Под покровом ночи его доставили в штаб-квартиру защитников и там оставили, полностью отрезанного от известий о внешнем мире.
Тарджа не знал, сдалась ли Цитадель без боя, или ее взяли в решительном сражении. Он не знал, сохранилась ли организация защитников, или лорд Рейч распустил их. Те, кто охранял его в Цитадели, не говорили по-медалонски, а он не хотел открывать, что говорит на их языке, поэтому никакого общения стражники с ним не поддерживали. Если им и случалось, коротая время службы, обсуждать новости, то это происходило слишком далеко от его камеры, потеряв счет дням, Тарджа обнаружил, что изоляция начала действовать ему на нервы. Он провел уже столько времени за решеткой что успел привыкнуть к заключению — и это само по себе тревожило его, — но раньше сознание постоянно было чем-то занято. Палачи, пытавшиеся вызнать у него имена соратников-повстанцев при помощи палок и раскаленных железных прутьев, придавали жизни смысл хотя бы тем, что им нужно было сопротивляться. Но здесь, в полной изоляции, когда он днями не видел живой души, он почувствовал потребность в человеческом обществе. Он не видел людей. Даже пищу просовывали через окошко в железной двери.
Поначалу он пытался занять себя, обдумывая побег, но с пустыми руками ему было не прорваться, а отобрать оружие было не у кого. Он гадал, не войдут ли к нему тюремщики, если он прикинется больным, но, сколько он ни колотил в дверь, никто не появился — только сбил кулаки да сорвал голос. Тарджа начал даже думать, не является ли такое одиночное заключение само по себе пыткой. Есть ведь вещи и похуже боли, хуже унижения и смерти. Быть забытым, знать, что никого не волнует, жив ты или мертв, — это оказалось самой горькой пилюлей.
Когда надежда на освобождение покинула его, Тарджа обратился к своим мыслям. Это оказалось опасной игрой. В прошлом таилось множество приводящих его в ужас воспоминаний, отказать которым в реальности было все же невозможно. По каким-то причинам — может быть, если права Мэнда, на то была воля богов — ему случилось влюбиться в Р'шейл. Он помнил каждую мысль, каждый поцелуй, каждое объятие, каждую интимную встречу, когда он засыпал, не выпуская ее из своих объятий. Его поражало, почему тогда все это не тревожило его — и почему это так тревожит его теперь. Умом он знал, что Р'шейл вовсе не сестра ему, но всю свою жизнь он привык считать ее родной плотью и кровью, и отказаться от этого было не так-то просто. И все же он любил ее и не раскаивался в этом до того дня, когда пришел в себя в фургоне по дороге в Тестру и обнаружил, что его мир непоправимо изменился, хотя не было и намека на то, что послужило причиной перемен.
Когда дверь его камеры наконец отворилась, Тарджа с лихорадочной поспешностью вскочил на ноги. В дверях стоял черноволосый рыцарь с разочарованным взглядом — юноша, обнаруживший, что война вовсе не такое романтическое и героическое дело, как он полагал. На его плаще были нарисованы три сосны на красном фоне.
«Кирхландец, — подумал Тарджа. — Из той же провинции, что и маленький Майкл. Интересно, что с ним теперь? Жив ли он или и его сгубило предназначение Р'шейл?»
— Меня зовут сэр Андон, — произнес кариенец на ломаном медалонском. — Иди со мной.
Тарджа опустил глаза, только сейчас заметив, как плохо он пахнет. Он был небрит и грязен, его камера вся провоняла, а ведро для нечистот в углу давно переполнено.
— Куда мы идем?
— Должен быть чистый. Тебя завтра повесят. Лорд Рейч сказал, что ты должен выглядеть как защитник.
Итак, они наконец собрались его повесить. Рейч хотел, чтобы его казнь увидело побольше людей — обитатели Медалона должны были увидеть казнь офицера защитников. А смерть замученного, больного создания, каким он сейчас являлся, никого не могла воодушевить. Тарджа подумал было сопротивляться, но сразу же отбросил эту идею. Когда он выберется из камеры, можно попробовать сбежать, хотя, глядя на людей, выстроившихся за спиной Андона, в удачу верится с трудом.
