Дни войны (СИ) - "Гайя-А" (бесплатные онлайн книги читаем полные txt) 📗
«Парадокс, — отметил Хмель и вознамерился однажды записать свою мысль, — чем больше нас собирается, тем больше всем нужно руководство, и тем меньше мы стараемся соблюсти хотя бы половину собственных законов». В мирное время живущие на своих землях, все больше землевладельцев отправляли в войско сыновей, а то и уходили сами, оставляя на пороге плачущих женщин и детей. Мало кто из них интересовался уставом, предпочитая собственные представления о справедливости. Теперь два раза в день Гельвин обязан был вести «Толкования законов», чтобы напомнить устав главной силе королевства. Это занятие выводило его из себя с завидной регулярностью.
— Что неясно в изложении закона о примирении? — с отчаянной надеждой не услышать ни вопроса, закончил он, — славу Закону всего, с мудростью…
— Это я не понял, — прервал его голос откуда-то из группы рассевшихся по траве всадников, — приданое не брать, откуп не брать, а как мировой суд? Откупаться за вину требовать не вправе? А то у меня сосед один…
Хмель стиснул зубы. Законы добрососедства хуже всего принимались воинским сословием.
— Милосерднее будет не брать, — пояснил он, — близкий нам — ближайший, и не надо любить на расстоянии, ведь важнее любить вблизи.
— Погоди, дядя, — на редкость громогласно произнес молодой мужчина из сидевших под грушей, — то есть, если мой сосед держит скотный двор, поганых свиней, и каждое, эрухти, утро метит на свой агтуил собачий манер мой забор, я и к нему должен проявить, эрухти, милосердие?
Гельвин аккуратно сложил свитки. «Прямой наезд» — так он назвал бы эту ситуацию. Он откашлялся, расправляя рукава.
— Кстати, о сквернословии…
«Толкования Законов» с треском провалились во всех без исключения уроках. Из «Толкований» новое все же вынесли и всадники, и воеводы: ворожей для пущего устрашения врага можно вешать по деревьям вдоль дорог, бить законных супруг прилюдно запрещено, особенно в военное время, а в остальном — рядом всегда найдется проповедник. Хмель был именно им для воинов Элдойра, больше половины из которых читали с трудом, писали с ужасающими ошибками и представления не имели об укладе правильной и праведной жизни. Другая же половина прекрасно обходилась и без этих умений.
Однако в обхождении почти каждый представитель народа оставался самым приветливым, вежливым и мягким собеседником и другом, самым тонким ценителем яств и напитков, и даже воин, сняв кольчугу и отложив оружие, становился мягче.
— Дни войны, — вздохнул Фиорен, наблюдая, как двух его соратников колотят палками за драку, — вчерашний благородный сидит в одежде своего слуги, а продажные танцовщицы становятся женами почтенных отцов. А за убийство наказывают мягче, чем за пьянство!
— Все стало возможным, мой друг, дерзай, — отвечал ему Гельвин, улыбаясь, — ты думал открыть свое дело или обучиться ремеслу?
— Моя жена хорошо шьет, и я хочу открыть мастерскую. Невестка вот-вот родит, если уже не родила — можно приучить к делу и ее. Да и мне стоит чему-то выучиться.
— Ты намерен оставить воинское дело? — удивился Хмель. Фиорен нахмурился.
— Я был Наставником почти двадцать пять лет. Ты сам знаешь, это тяжкое бремя. Ты принадлежишь к какому-нибудь ордену?
— Нет.
— Я был в Обществе Итайи, и до последнего года мы получали жалование.
— И все же ты ушел.
Фиорен кивнул и пристально посмотрел в круг, куда уже вышли следующие провинившиеся, чтобы выслушать приговор.
— Я не доверяю никому, кто провозглашает себя «обществом», «партией» или «орденом», — осторожно высказался Гельвин, — для воина достаточно выполнять то, в чем он не сомневается, избегать порицательного и распространять знание.
— А ты в это веришь.
— Как можно наставлять в том, во что сам не веришь? — удивился Хмель. Фиорен опустил плечи.
— Гельвин! Да ты фанатик. Аммияр.
— Насмешил…
«Аммияр». Слово, которое в свой адрес Хмель Гельвин слышал нередко. Возможно, в прежние времена его значение еще не изменилось — «тот, кто стремится к победе любой ценой», однако теперь его употребляли, лишь чтобы подчеркнуть чей-то неукротимый нрав и беспрекословное подчинение законам веры.
Хмель еще помнил свое детство: огромные колонны приемного зала в заметно обветшавшем без достаточного ухода, доме деда, библиотеку, внутренний двор с фонтаном, построенным на месте когда-то пробившегося родника. В библиотеке на потолке расцветали золотом, багрянцем и малахитовыми сполохами искусные мозаики, рассказывающие о победе Тиаканы над Приморьем. По вечерам в зале проводили тренировки ученики дяди, а по четвергам все они, нарядившись в подобающие воинам одежды, шли в Школу, где проходили общие собрания, и где под высокими сводами клубился загадочный синий сумрак.
Но вовсе не воспоминания детства вели Гельвина вперед; он и сам не мог сказать, что именно. Глядя на полуразрушенные улицы Элдойра, он видел будущее, представляя, как возводятся вновь, и становятся краше, чем были, храмы, молельни, библиотека, общественные купальни и школы…
И даже грязь походов, кровь врагов и друзей и постоянный голод и нищенские отрепья вместо когда-то блистающих штандартов не могли изменить этой веры. Таких воинов среди дружин оставалось немного.
Много раз Гельвин слышал разговоры своих соратников и готов был предаться унынию, но чаще он улыбался некоторой наивной мудрости, которой опытные и зрелые мужи с удовольствием делились с юношами.
— Дикость и варварство, Кайнат, истинная правда, говорю тебе! — надувшись, словно дикий индюк, вещал рослый северянин из ополчения Крельжа, — переняли ль мы эти ихние обычаи, они ли у нас — кто знает?
— Неверную жену у нас бьют палками во дворе, а у них удавят, — вставил тот самый Кайнат, привлекая проходящих мимо к разговору, — мою попробуй удави, это же еще сзади подойти нужно…
Собрание разразилось смехом, и Хмель усмехнулся в усы про себя.
— И дороги у вас лошади?
— Да ты умер бы. Десять серебряных гривен. Я купил кобылу, не на Дружке же пахать.
Дружок — рослый, крепкий, и очевидно, избалованный и ухоженный гнедой жеребец, всхрапнул, косясь из-под челки на хозяина.
— А куда свою рыжую дел? — полюбопытствовал какой-то земляк с другого края кострища.
— За дочкой дал, — вздохнул разорившийся на приданом северянин, — сам знаешь, дитю как не помочь. Зять путевый, сам себе, сам нам. Но по молодости ничего не нажил.
— А кто нажил по старости? — демонстративно хлопая по поясу, на котором ничего, кроме оружия, не было, ответил Кайнат.
Все вновь рассмеялись. Они много веселились. Немного посетовали на постоянно растущий объем приданого — нигде, конечно, минимальный и максимальный размер закреплен не был, и даже порицалось заваливать зятьёв излишками имущества. Однако же на деле никто не желал прослыть скупее соседа или приятеля, и приданое нередко подкашивало благосостояние даже крупных семей.
— Наш мастер-лорд, — вступил Гиэль, лениво вытягиваясь на траве, — за дочерью дал деревню, в пятнадцать дворов, семь лошадей, отару в пятьдесят голов, а сколько снеди перевезли — на весь век запаса.
— Это Сартолович-то? Теперь ходит, побирается.
— У него дочь одна, другой раз не разорится.
— У великого полководца Смелого тоже одна дочь. Но я слышал, он дает приданое золотом.
Внутри Гельвина что-то привычно подобралось к сердцу, и застыло в напряженном ожидании.
— Кто? — голос Гельвина прорвался сквозь гул всех прочих голосов так быстро, что он даже не успел подумать, прежде чем сам себя услышал.
