Богатырские хроники. Театрология - Плешаков Константин Викторович (книги без сокращений .txt) 📗

— Тревога! — снова закричал я.

Посидев во мгле некоторое время, Илья широко зевнул и сказал:

— Метится тебе что-то, Добрыня. Может, это твоя Сила шагает.

— Давай я постерегу, — предложил Алеша.

Я плохо спал, сны были тяжелые — какая-то опасность дому. Я чувствую ее, но не могу двинуться с места, а мать и Маринка — спят.

Алеша будил нас трижды. Ему тоже слышались шаги. Пожалуй, я никогда не видел его таким встревоженным. Когда на стражу заступил Илья, Алеша наклонился ко мне и сказал:

— Нам лучше не спать. И вообще — больше ни одной ночи здесь.

Я кивнул, но почти тут же заснул, как если бы сон накрыл меня неожиданно с головой. Я спал, наверно, довольно долго, а потом стал стонать и метаться: Учитель и Маринка склонялись надо мной и кричали: «Добрыня! Добрыня!» С невероятным трудом я проснулся. Первое, что я увидел, — мечущегося во сне Алешу, второе- спокойно спящего Илью, третье — полчище всадников, неслышно двигавшихся на нас с востока в предрассветной мгле.

— На коней! На коней! — закричал я, хватаясь за меч.

Алеша тут же вскочил и в мгновение ока все понял. Мы подхватили Илью и бросились к коням. Всадники, поняв, что их план удался не вполне, пришпорили коней и понеслись во весь опор. Мы едва успели вскочить в седла.

— На запад! — крикнул я, и мы понеслись на сизое небо.

— Давайте драться! — закричал Илья.

— Их сотня! — крикнул Алеша. — Прочь отсюда!

Сзади засвистели стрелы. Неожиданно боль пронзила мою ногу, но это была странная рана: я стал терять сознание.

— Скачите, — успел проговорить я. — Отравленная стрела.

Последнее, что я помню, — Илья и Алеша поддерживают меня с боков, а я валюсь в темноту.

Глава двадцать первая

Темнота. Кромешная темнота. Я вытягиваю руку перед собой — и не вижу ее. Я подношу пальцы к глазам — и не вижу их. Может быть, меня ослепили? Да: спящий Илья, бегство, стрела, яд. Я моргаю. Я не знаю, что это такое — темнота или слепота.

Я ползу и натыкаюсь на стену. Я поднимаюсь и иду по стене. Я понимаю, что я — в крохотной каменной каморке. Я нащупываю дверь. Я приникаю к ней и, наконец, в щели вижу слабый намек на отблеск мерцающего факела. Я не ослеп — и это хорошо.

Я ощупываю себя. Все исчезло — и меч, и лук с колчаном, и кинжал, и даже кольчуга. Нога перебинтована, но это пустяковая рана, кость не задета, в обычных боях бывает и похуже. Я — пленник Идолища.

Где Алеша с Ильей? Удалось ли им скрыться? Или они лежат где-то рядом?

Страх наплывает на меня. Я перестаю ощущать себя. Тело мое движется, я могу поднести руку к губам, но не чувствую своего «я». Голова моя пуста. Кто я? Я Добрыня. Я еще помню это, но, может быть, скоро забуду. Я кусаю руку до крови, но это словно не я, Я чувствую боль, но я уже почти вышел из своего тела, растворился во тьме, исчез. А тело осталось. Я схожу с ума.

Я опускаюсь на колени и молюсь. Я молюсь долго. Мне становится легче. Тогда я сажусь и начинаю пробовать окружающее своей Силой. Я чувствую зло.

Я решительно неспособен сказать, сколько времени я провожу так. Иногда я сплю. Когда я не сплю, то молюсь или пытаюсь проникнуть во все, что делается за стенами моей каменной клетки. Меня мучают голод и жажда. Наверно, я скоро умру. Нет, говорю я себе. Не уподобляйся слабым, теряющим голову. Если бы тебя хотели убить, тебя бы давно уже убили. Тебя даже перевязали. Ты нужен им живой.

Судя по силе моей жажды, прошло два дня. Потом я слышу шаги за дверью. Дверь растворяется. Факелы невыносимо ярки, я закрываю глаза, но слезы текут из-под сомкнутых век. Я сижу, смежив веки. В мою клетку вошел кто-то. Привыкая к свету, я приоткрываю глаза и тут же от невыносимой боли закрываю их снова.

— Богатырь плачет? — слышу я насмешливый голос.

Мне трудно говорить от жажды. Я молчу.

— Так все-таки русские богатыри плачут?

Я думаю и потом бормочу:

— Богатыри не только плачут, но и умирают. Воды.

— Только когда ты скажешь мне кое-что.

Я молчу.

— С чего вам взбрело в голову отправиться к Идолищу?

Я немного приоткрываю глаза. Мне больно, слезы все еще льются, но я могу видеть.

Передо мной стоит человек невысокого роста, щуплый, смуглый, чернобородый, скованный в движениях; седина посверкивает в волосах и бороде. Темные маленькие глаза прожигают меня насквозь. Нос с горбинкой похож на клюв стервятника. Длинные пальцы пошевеливаются на груди. Я чувствую неимоверную тоску. Мое сердце сжимается.

Волхв.

Я закрываю глаза и собираю всю свою Силу. Я молюсь.

— Отвечай мне, Добрыня. Ответишь — получишь воду.

Я открываю глаза:

— Сначала вода, Волхв.

— Вот как. Ты узнал меня. Хорошо, я не собираюсь таиться. Вот мы и встретились, Добрыня.

Тишина. Только потрескивают факелы.

— Мы уже встречались, Волхв.

— Ну да — тогда, в Киеве. Тогда ты чуть не упал в обморок. Ты повзрослел, Добрыня.

— Мы встречались еще несколько раз.

— Ну да, ну да. Это когда ты дрался против моих слуг. И несколько раз тебе удалось победить. Ты не будешь возражать, что теперь пришел мой черед победить? Ведь Никита учил тебя быть справедливым.

— Только Бог знает, чей черед пришел.

— Что меня привлекает в вас, богатырях, — это наглость. Ты говоришь мне это сейчас, когда достаточно одного моего движения — и тебе отрежут руки и ноги, превратят в обрубок.

— Может, это переполнит чашу Его терпения, и ты умрешь.

— Ты нагл и самонадеян. Не думай, что ты смутишь меня этим. Я пришел поговорить с тобой о твоем прошлом.

— Сначала воды.

— Вот она.

Появляется человек с ковшом. Я нюхаю воду отталкиваю ковш.

— Я сказал, что мне нужна вода, а не зелье.

— Другого не будет.

— Тогда я умру.

— Ты не умрешь, — смеется Волхв, — ты еще будешь жить какое-то время… Напоите его.

Меня держат и вливают сквозь стиснутые зубы зелье. Я держусь за свою Силу. Даже в дурмане я не должен говорить.

Я как бы пробуждаюсь. Я был в забытье. Передо мной по-прежнему стоит Волхв.

— Вот ты и поговорил со мной, Добрыня. Ты рассказал мне все. Ты рассказал мне про князя Владимира и про Святополка. Ты рассказал мне, как Никита натаскивал тебя на меня. Ты рассказал, как ты убивал моих слуг. Ты действительно был хитроумен со Змеем.

Ты рассказал, что ты знаешь про Идолище. Теперь ты мне больше не нужен. Умри от жажды.

Волхв уходит. Подземелье — а это подземелье — погружается в темноту.

Я не умру от жажды. Я нужен Волхву. Я не сказал ему ничего, даже когда был в дурмане. Я это знаю. Я усмехаюсь. Зато я узнал две вещи. Волхв действительно печется о Святополке, и он ничего не знает про Крепость. Пригодится ли мне это?

Я чувствую и другое. Моя Сила возросла в этом вместилище зла. Мне помогает Бог.

Я провожу в темноте еще около двух дней. Я очень слаб. У меня кружится голова. Я часто проваливаюсь в забытье. Может быть, Волхв чего-то не рассчитает и я действительно умру от жажды. Но я не умираю от жажды. Волхв появляется:

— Ты еще не умер, богатырь?

— Ты же уже узнал все, что тебе было нужно. Или тебе нужен мой каменный мешок для другого пленика? Подожди, я скоро умру.

— Зачем же умирать. Я еще поговорю с тобой. Дать тебе воды?

— Ты очень заботлив, Волхв.

Мне подносят ковш. Это чистая вода. Но я не успеваю выпить его весь. Что ж, думаю я, этого мне хватит еще на день. Я подмигиваю Волхву:

— Что, когда богатыри пьют дурман, они молчат?

Волхв спокойно говорит:

— Илья говорил. И Алеша говорил. Ты молчал. Но ты особый богатырь. Такого мог воспитать только Никита.

Я не уверен, что он лжет про Илью и про Алешу. Может быть, они и схвачены. Даже наверное. Но сейчас я должен думать о другом.

— Давай поговорим, Добрыня. Ты понимаешь, что твоя жизнь и жизнь твоих друзей зависит от тебя. Конечно, ты скажешь, что не поверишь моим обещаниям, и будешь прав. Но все равно я — твоя последняя надежда. Из этих подземелий тебе без меня не выйти.