Сарантийская мозаика - Кей Гай Гэвриел (читать книги полные .TXT) 📗
— Да сгноит Джад душу этого человека! — вскрикнул Карулл, словно в предсмертной агонии. — Не могу поверить! Не верю! Это какой-то трюк! Он нарочно так стартовал! Он хотел это сделать! — Он потряс в воздухе сжатыми кулаками, охваченный страстным возмущением. — О, Скортий, сердце мое, зачем ты нас покинул?
Вокруг них, даже на трибунах тех, кто официально не принадлежал ни к одной из факций, мужчины и женщины кричали, как Карулл, настолько поразительным и впечатляющим был этот стремительный, опасный маневр. Криспин услышал, что и Варгос, и он сам кричат вместе со всеми, словно его душа находилась там, внизу, в колеснице, вместе с человеком в синей тунике. Кони стремительно вошли в первый поворот, с громом пронесясь мимо ложи императора. Столбом взвивалась пыль, шум стоял оглушительный. Скортий скакал прямо вслед за своим соперником, четверка его коней чуть не била копытами по заднику колесницы Кресенза. Никто из союзников Кресенза не мог заблокировать Скортия, не подвергая одновременно риску возницу Зеленых, или устроить какой-то подвох так, чтобы их цвет не дисквалифицировали.
Колесницы промчались вдоль дальних трибун, а Криспин и все остальные старались разглядеть их через спину с ее монументами. Второй возница Синих воспользовался своим положением на внутренней дорожке, чтобы перехватить и удержать лидирующее положение, и он первым вошел во второй поворот, стараясь удержать коней, чтобы они не отклонились наружу. Прямо за ним, как это ни удивительно, скакал юный возница Красных с седьмой дорожки. После того как ему не удалось заблокировать Скортия, он сделал единственное, что смог, и сам прорвался к внутренним дорожкам, воспользовавшись тем преимуществом, которое ему дал его впечатляющий — и впечатляюще неудачный — старт из-за барьера.
Первый из семи бронзовых морских коньков наклонился и нырнул сверху в серебряный бассейн с водой, стоящий у одного конца спины. В противоположном конце перевернулась яйцеобразная фишка. Один круг завершен. Осталось пройти еще шесть.
Именно Пертений Евбульский оставил самое подробное описание событий мятежа. Он был военным секретарем Леонта, откровенным подхалимом и льстецом, но человеком образованным, хитрым и внимательным наблюдателем, и поскольку Бонос сам присутствовал во время многих событий, описанных Евбульским в его истории, то мог засвидетельствовать точность его описания. Пертений фактически был человеком, который умел сделаться настолько бесцветным, настолько незаметным, что о его присутствии забывали. А это означало, что он слышал и видел то, чего могли не услышать и не увидеть другие. Он получал от этого удовольствие и любил этим щегольнуть, иногда делился обрывками информации, явно ожидая ответных откровений. Боносу он не нравился.
Несмотря на это, Бонос склонен был доверять его версии событий на ипподроме, случившихся два года назад. Во всяком случае, ее подтверждало множество других источников.
К концу того дня люди, посланные Фастином в толпу, сумели настроить друг против друга Синих и Зеленых. Неопределенность не способствовала долготерпению, и временный союз факций начал давать трещины. Все знали, что императрица оказывает предпочтение Синим, поскольку сама когда-то была их танцовщицей. Нетрудно было вызвать беспокойство и подозрение у Зеленых на ипподроме по поводу того, что они могут оказаться основными жертвами любой реакции на события двух последних дней. Страх мог объединить людей, он мог также разобщить их.
Леонт и его тридцать лучников бесшумно прошли по крытой галерее из Императорского квартала в заднюю часть катизмы. Затем произошел непонятный инцидент с ипподромными служащими, которые охраняли галерею и людей в ложе. Предположительно, они окончательно не решили, кому хранить верность. По рассказу Пертения, стратиг тихо произнес страстную речь в темной галерее, и они снова перешли на сторону императора.
У Боноса не было веских причин сомневаться в его отчете, хотя многословие приведенной им речи и ее продолжительность не соответствовали напряженности момента.
Люди стратига, каждый из которых был вооружен и луком, и мечом, затем ворвались через заднюю дверь катизмы вместе с городскими стражниками. Они обнаружили Симеона действительно сидящим в кресле императора. Это был подтвержденный факт: все на ипподроме видели его там. После он оправдывался тем, что у него не было выбора.
Леонт лично сорвал самодельную корону и порфировые одежды со смертельно испуганного сенатора. Тогда Симеон упал на колени и обнял сапоги верховного стратига. Ему оставили жизнь; его униженная, публичная покорность оказалась полезным символом, поскольку все происходящее было ясно видно всему ипподрому.
Солдаты быстро и безжалостно расправились с теми в катизме, кто посадил Симеона в кресло императора. Большинство из них были известными возмутителями спокойствия, хоть и не все. Четверо или пятеро из находящихся в ложе вместе с Симеоном оказались аристократами, которые считали, что у них есть причины убрать независимого императора и взять власть в свои руки при марионетке на троне.
Их изрубленные, окровавленные тела немедленно сбросили вниз, на песок, и они упали прямо на головы и плечи толпы, которая была такой плотной, что люди не могли пошевелиться.
И это, разумеется, стало основной причиной последовавшей массовой резни.
Леонт заставил мандатора объявить о ссылке ненавистного налогового чиновника. В изложении Пертения эта речь также была длинноватой, но, насколько Бонос представлял ситуацию, вряд ли ее кто-нибудь слышал.
Потому что Леонт во время объявления мандатором решения императора велел лучникам открыть стрельбу. Некоторые стрелы были выпущены в тех, кто стоял под самой катизмой; другие летели по высокой дуге и падали смертоносным дождем на незащищенных людей вдалеке от нее. Ни у кого из стоящих на песке не было оружия или доспехов. Непрерывный град стрел, пущенных наугад умелыми стрелками, немедленно вызвал панику. Люди падали, их затаптывали насмерть в этом хаосе, они дрались друг с другом в отчаянной попытке убежать с ипподрома через один из выходов.
Именно в этот момент, как писал Пертений, две тысячи
Бдительных, разделенных на две группы, во главе с Авксилием появились у выходов с противоположных сторон. Один из выходов — этот слух закрепился и вызвал широкий резонанс — назывался Вратами Смерти, тот, через который выносили погибших и раненых возничих.
Бдительные надели свои шлемы с забралами. Они заранее обнажили мечи. То, что началось потом, называлось бойней. Перед ними люди стояли, прижавшись друг к другу так плотно, что даже руку не могли поднять, чтобы защититься. Резня продолжалась после захода солнца, и осенняя тьма сделала ее еще более ужасной. Люди погибали от мечей, от стрел, затоптанные в кровавой давке.
Ночь стояла ясная, старательно отмечают хроники Пертения, звезды и белая луна сияли на небе. Ошеломляющее количество людей погибло на ипподроме в тот вечер и в ту ночь. Мятеж закончился черной рекой крови, пропитавшей песок при лунном свете.
Два года спустя Бонос смотрел, как колесницы несутся вокруг спины по тому же песку. Еще один морской конек нырнул — до недавнего времени вместо них были дельфины, — еще одно яйцо перевернулось. Пройдено пять кругов. Он вспоминал белую луну, висящую в восточном окне тронного зала, когда Леонт — без единой царапины, спокойный, словно мужчина, расслабившийся в любимой бане, со слегка растрепанными, будто от пара, золотыми волосами — вернулся в Аттенинский дворец, ведя за собой совершенно беспомощного, что-то бормочущего Симеона. Престарелый сенатор распростерся ничком на мозаичном полу перед Валерием, рыдая от страха.
Император, теперь сидящий на троне, посмотрел на него сверху вниз.
— Мы считаем, что тебя вынудили силой, — сказал он, пока Симеон выл и бился головой об пол.
Бонос это запомнил.
— Да! О, да, мой дорогой, трижды возвышенный повелитель! Вынудили!
