Ненависть - Остапенко Юлия Владимировна (читаем книги онлайн бесплатно полностью без сокращений txt) 📗
Потом была Диз, и вот что она увидела:… Маленький мальчик на широкой материнской кровати. Стена в расписных гобеленах: зайцы и собаки, вздыбленные кони, пар из ноздрей, истекающие пеной клыки рвут на части нежное мясо. Он смотрит на гобелен, хоть и не любит его, — но смотрит: мама велела, сказала: «Смотри, Дэмьен, смотри, как красиво, смотри, смотри…» Он смотрел. Она ушла и никогда не вернулась, а он смотрел: собаки драли зайцев шелковыми клыками, и зайцы ненавидели их за это. Они упивались этим чувством, потому что оно было сильнее страха, хоть они и не знали ему названия — и он тогда не знал. А это была ненависть, ненависть, ненависть.
…Потом, позже, но всё равно слишком скоро этот (или не этот?) мальчик стоит под низким сизым небом и держит в руках то, что скоро станет частью его. Бей! Бей, говорю! Смотри в глаза, ублюдок! В глаза ему смотри! Бей! Ну же, щенок, будь мужчиной наконец! Будь мужчиной, будь зверем! Не хочу, не буду… Буду… но всё еще не хочу… Никогда не захочу… но буду — так лучше для всех, правда? Я зарезал купца, которому задолжал местный дворянчик — бедолага наскреб все остатки своего состояния, чтобы заплатить мне. За скорость. За чистоту. И за гуманность: короткая красная улыбка под двойным подбородком, и всё. А на следующий день я стоял на углу и смотрел, как рыдает худая, бедно одетая женщина, за юбку которой цепляются двое мальцов, рыдает, глядя на черные ленты, обвитые вокруг воротных столбов купеческого дома. Потом поднимет блеклые глаза, я ловлю ее взгляд — ненароком, правда же ненароком — и вижу: счастье. Сухие, почти невидимые губы чуть слышно шевелятся: благодарят. Меня. Мальцы испуганно зарываются в материнские юбки. А в глазах женщины — уже в сторону, уже мимо, уже не мне — в небо — счастье. Облегчение. И ненависть, ненависть, ненависть…
…И вот опять он, спокойный, сильный, мертвый, в черном, лицо против солнца, волосы треплет ветер, и думает, будто сможет — так. Спасибо, папа, спасибо, я стольким тебе обязан. Как прекрасно, когда кто-то замечает в тебе талант и даже находит способ развить его. Это приятно, это льстит, это помогает найти свое место в жизни. Всё равно какое. Главное — оно есть. Спасибо, папа, думает он почти с нежностью и рывком высвобождает меч из сдувшегося, словно воздушный шар, живота наемника, изнасиловавшего дочь эсдонского торговца пряностями. Спасибо, спасибо. Я многим тебе обязан, слишком многим, чтобы ты мог жить с этим и дальше. Ученик превзошел учителя, верно? Гордись мной. Ты ведь гордишься? Так хочется, чтобы ты хоть раз похвалил меня. Ну, скажи: горжусь, Дэмьен. Скажи! А ведь не скажешь — это больно, почти до слез. Не скажешь. Даже не подумаешь. Почему, папа? Я же всё сделал правильно. Ты говорил, что это — правильно. Почему же теперь в твоих мутнеющих глазах лишь ненависть, ненависть, ненависть…
…А потом ты. Ты-ты-ты-ты-ты. Твои глаза — как мои, только живые. Конечно: ведь ты живая. Ты-то живая. «Это! Была! Моя! Семья!» — И удар головой об стену, до искр. И эта музыка: светлая, тихая, вездесущая, как параноидально упорный стук дождя о закрытые ставни, — песня о мосте через снег в Вейнтгейме. Прости меня, прости-прости-прости, если сможешь, конечно. Но ты не можешь. Или не хочешь. В твоих-моих глазах я всё равно вижу ненависть, ненависть, ненависть…
Тогда я думал, что ко мне.
… Ненависть, ненависть…
Твоя ненависть, Диз даль Кэлеби. Никогда — моя.
Они разжали пальцы одновременно. Отпрянули: он — с изумлением, потрясением, разочарованием, почти брезгливостью, она — с ужасом, отчаянием, пониманием, с залитым слезами лицом. Посмотрели друг на друга: одинаковыми глазами в одинаковые глаза. Молча
Они уже всё друг другу сказали.
Дэмьен повернулся и, не проронив ни звука, быстро вышел из гостиницы. Диз проводила его взглядом, потом рухнула на стул и, уронив голову на руки, зарыдала — громко, отчаянно, навзрыд.
Хозяйка, прислуга и посетители ничего не заметили — ни Диз, ни Дэмьена, ни их разговора, длившегося меньше мгновения для окружающих и годы для них самих, ни сухой сосновой шишки, одиноко лежащей на липком от грязи столе.
Дэмьен быстро мерял шагами мостовую, опустив голову и высоко подняв воротник плаща. Больше всего ему сейчас хотелось вернуться в «Черную цаплю», забрать свою кобылу, если, конечно, хозяйка еще не продала ее, и уехать отсюда к черту… и даже дальше, если будет на то воля богов. Но он не сделал этого: ему нужно было хоть немного остыть. Если бы он вернулся сейчас и эта маленькая рыжая сучка еще была бы там, он убил бы ее голыми руками. Хотя, впрочем, она и этого не стоила. Каким же идиотом он был. Сейчас это его почти восхищало. Хотелось смеяться, хотелось врезать кулаком в ближайшую стену, разбив до крови костяшки пальцев. Но разве это что-то изменит? Разве вернет ему последние два месяца… черт, последние три года жизни? Годы, выброшенные на ветер, годы глупого и бездумного служения никогда не существовавшему богу. Годы, когда он искренне думал, будто может стать кем-то другим… будто должен стать кем-то другим. Будто то, чему он верил до сих пор, неправильно. А это была единственная абсолютная правда, которую он когда-либо знал.
Потому что Диз даль Кэлеби, изумительная малышка Диз, тоже сломала свою жизнь из-за него, но лишь потому, что была зверем. Она не смогла простить, что он отнял ее законную добычу. За это она мстила ему — за себя, а не за других. И неважно, что где-то внутри ее мертвым сном спала маленькая девочка, изнасилованная старшими братьями, девочка, которую готовили стать блистательной леди и которая много — слишком много — знала о чести и о том, что этим словом когда-то называли, и слишком много об этом думала. Всё это не имело никакого значения, потому что девочка спала слишком крепко. А в ее теле жил зверь.
Он-то думал, она идет за ним ради любви. А она шла ради ненависти.
Она ничем не отличалась от других.
Он стал вспоминать лица — десятки и сотни лиц, испуганно сжавших в себе глубоко затаившееся облегчение, лица, которые он любил за то, что они всякий раз подтверждали правдивость слов его отца, и презирал за это же. Ее лицо больше не выделялось среди мутной массы ярким лучом слепящего света — он искал это лицо, лихорадочно листая страницы чужих жизней, и не находил его. Больше не находил.
