Боярин Осетровский (СИ) - Костин Константин Александрович (книги хорошем качестве бесплатно без регистрации TXT, FB2) 📗
Понять он успел. Что-то сделать — нет.
Я, не дожидаясь реакции, спрыгнул с коня и тут же наехал на Морозова, обвиняя его во всех смертных грехах сразу, от моего похищения до измены государю. На последнее царевич никак не мог не отреагировать, отчего тут же повернулся к боярину и потребовал объяснений. Морозов заверещал, что это все клевета и наветы и никаких доказательств у меня нет.
Наивный.
«…царского величества… Русским государством… государем быть… Петрушку сына Антонова, вышедшего из рода Морозовых… казнью… отсечение головы…».
Хрясь!
Голова старшего сына отправилась туда же, куда и голова его отца.
Нет, отправься я домой лечиться, Морозовы наверняка бы успели все возможные улики прибрать — к вопросу о том, зачем я так сразу рванул, так сказать, в бой — и ничего доказать я бы не смог. Наверное, надо было бы где-то в укромном месте камеры оставить надпись на стене, типа «Викентий Осетровский мотал здесь срок»… интересно, когда уголовники в камерах нечто подобное пишут — они от скуки маются или тоже на случай, если вдруг понадобится доказать, что они здесь сидели, а не грабили пивную на улице Колтушкина?
Надписи от меня не осталось. А вот одежда в пыточной — осталась. Шапка моя горлатная валялась смятая в углу. Причем то, что она именно моя — неопровержимо доказывала моя собственная эмблема. Сбледнувший Морозов вякнул что-то в стиле «Не мое, подкинули враги!», но я, сбросив кафтан, показал свою исполосованную спину, а потом — кнут, которым меня секли. Добавив, что секли меня для того, чтобы я выдал нечто, необходимое Морозовым для того, чтобы царя извести.
Царевич Иван быстро притащил откуда-то эксперта, который поколдовал над кнутом и сообщил, что кровь на нем действительно моя — эй, а почему у нас в Разбойном так никто не умеет⁈ — и тут Морозовым окончательно поплохело.
«…царского величества… Русским государством… Алешку сына Антонова, вышедшего из рода Морозовых… отсечение головы…».
Хрясь!
— За маму… — прошептала Настя, сжав мне руку, — За маму…
По ее щекам текли слезы. Она ничего не забыла и ничего не простила. И сейчас ее горе наконец-то ее отпускает.
А дальше был сыск, продолжавшийся несколько недель, почти до самого Нового года… ну, до нашего Нового года, здесь он уже прошел первого сентября. Я просто еще не переключился.
Измена Морозовых была подтверждена и доказана — а попробуйте отказаться под Царским Повелением? — и вот сегодня царь-батющка, в непредставимой милости своей, приказал казнить всех причастных путем отсечения головы.
А мог бы и на колы рассадить, с него сталось бы.
Род Морозовых, кстати, вовсе и не пресекся — остался сын старшего сына, ну, то есть, внук, к которому и перешло главенство в роду. Правда сыну тому — два годика, но тут уже точно не моя проблема, как там он будет родом управлять.
Бирич-глашатай достал из сумки очередной сверток. Царь государь, сидевший тут же на помосте в кресле с высокой спинкой, почти на троне, оживился и обвел притихшую толпу суровым взглядом.
«…царского величества… Русским государством… Марфушку дочь Васильеву, вышедшего из рода Морозовых… отсечение головы…».
А вы как думали? Если женщины могут служить в приказе, быть главами боярских родов — значит и казнены они могут быть точно так же, наравне с мужчинами, без всяких поблажек. Равенство — оно такое, о двух концах.
И все равно сердце как-то сжалось…
Боярыня, судя по всему из-за крушения всех надежд, шагала к плахе как заводная игрушка, дергаными шагами, без всякого выражения на лице. Босиком в длинной простой рубахе. Споткнулась о плаху, опустилась на нее…
Хрясь!
Даже на отрубленной голове ее лицо нисколько не изменилось…
— Вот и все! — Аглашка толкнула меня острым локтем в бок и довольно улыбнулась. Все ж таки, видимо, какая-то нотка ревности к боярыне у нее проскальзывала, мол, ты ее голой раньше меня увидал… А теперь повод исчез. В корзине на помосте.
Да, Аглашка. Она, узнав о том, что мы собираемся валить из Москвы, и так рванула к нам поскорее, так еще и сколько времени прошло, пока следствие продолжалось. Так что мы уже давно вместе.
Правда, сам отъезд из столицы никто не отменял.
А вы как думали — за раскрытие коварного заговора царь-батюшка меня вознаградит по-царски? Денег отсыплет, земельки прирежет, шубу со своего плеча? Ага, щас.
Как у царей бывает — не казнил, считай, наградил.
А казнить меня, оказывается, было за что.
Буквально на следующий день после своего похищения-освобождения я был вызван в царские палаты, где, стоя на коленях перед троном, узнал, что я, Викешка Осетровский, как только узнал о готовящемся заговоре — тут же должен был бежать к нему, царю, и немедля обо всем доложить. Да, даже несмотря на то, что речь шла о его любимчиках, да, даже несмотря на то, что я немножечко сидел в плену. У русских, как известно, даже смерть не является уважительной причиной, а тут всего-то какой-то плен. Смог свою орду собрать — смог бы и до царя весточку донести.
А посему — плюс на минус дали… не плюс вовсе, это царская воля, а не математика. Ноль они дали. Вернее — минус, но маленький. Мне милостиво сохранили жизнь — а то я во время этого, скажем так, разговора, чувствовал то приближение лезвия топора к шее, то неструганой деревяшки к другому, более чувствительному месту — однако царь выразил свой гнев тем, что велел мне убираться из Москвы и не попадаться ему на глаза, пока он меня не простит. Куда убираться — ему глубоко по барабану, но он, царь государь, напоминает, что я еще должен себе вотчину найти.
В общем — как собирались валить из Москвы, так и собрались. Встречай нас, батюшка Алтай. Тем более что Ржевский уже добрался дотуда, и даже подготовил нам всем некий плацдарм. Ну не прям на Алтае, до того еще Русь не дотянулась, возле Омского острога. Надеюсь, нам удастся его покинуть…
У меня, правда, закрадывается подозрение, что царь-батюшка меня таким образом не наказывает, а — защищает. Морозовы ведь не сами по себе были, кто-то за ними стоял, да и помимо Морозовых тут есть еще партии, тот же Телятевский, который, кстати, отмазался тем, что Изумрудный Венец не для себя забирал а для того, чтобы в руки супостатам не достался. Может, царь вообще обо всем этом знал заранее, просто ему был нужен подходящий повод для того, чтобы своих немножечко зарвавшихся фаворитов наказать, а остальным — намек дать. Вот я этот повод и предоставил. Может, так все и было. Я не знаю, да и кто бы мне рассказал. Езжай, мол, Викеша, на свой Алтай и не путайся у больших дяденек под ногами. Да, кстати, и Тувалкаина тоже отдай, ни к чему тебе он больше.
Вот так-то.
В итоге сегодня — последний день боярина Осетровского и его людей в Москве. Вещи собраны, кони запряжены, все только и ждут отмашки, чтобы выдвигаться.
Кстати, насчет «езжай на свой Алтай» — это я приврал. Никто не знает, куда мы отправляемся, даже сам царь. Он не спрашивал, а я никому и не рассказывал. Потому как — не надо этого никому знать, совершенно лишняя информация. Только засад на пути мне и не хватало.
Думаете, что выезд целого каравана саней — у меня одних стрельцов под сотню, а еще сколько людей, а сколько припасов… — трудно не заметить? Так КАРАВАН и не поедет. Большая часть моих людей уже потихоньку выехала из Москвы, по одному, по два. С тем, чтобы потом, в оговоренных местах — собраться вместе и двигаться дальше, к Омскому острогу. Точно так же и мой выезд, стоит только нам выехать за пределы Москвы — растворится, как сахар в кипятке, а потом кристаллизуется обратно.
Все вещи собраны, терем Сисеевых опустел — да, и от некоторых вещей тоже, нам нужнее — осталось только забрать кое-что еще.
Кое-КОГО.
