Краснокожий пророк - Кард Орсон Скотт (бесплатная библиотека электронных книг txt) 📗
Отыскав место, где поднялся Элвин, они остановились.
— Ты видишь что-нибудь? — спросил Сказитель.
— Тропа исчезла, — подтвердил Такумсе.
— Но ты же ее видел вчера.
— Вчера она еще была.
— Значит, надо подниматься другим путем, — решил Сказитель. — Пойдем на Холм своей дорогой.
— Поднявшись по другому склону, я окажусь в совсем другом месте.
— Да ладно тебе, Такумсе. Холм, конечно, велик, но не настолько же, чтобы там заблудился и пропал без вести мальчишка.
Такумсе пренебрежительно взглянул на Сказителя.
— Значит, чтобы оказаться в том же месте, надо обязательно подняться по той же тропе? — уже несколько менее уверенно уточнил Сказитель.
— Откуда я знаю? — фыркнул Такумсе. — Я никогда не слышал, чтобы люди поднимались на Холм по одной и той же тропке.
— Так вы что, ни разу не приходили сюда по двое, по трое?
— Это место, где земля говорит со всеми живыми существами. Речь земли — трава и деревья; драгоценности и перлы ее — птицы и звери.
Сказитель заметил, что Такумсе, когда захочет, может изъясняться на английском без малейшего акцента, совсем как белый человек. Причем как хорошо образованный белый человек. Перлы! Это он в Гайо набрался таких мудреных словечек?
— Значит, мы не можем подняться наверх?
Лицо Такумсе ничего не выражало.
— Ладно, подниматься все равно надо. Мы знаем, где он прошел, — давай пойдем там же. Да, тропинка пропала, ну и что?
Такумсе ничего не ответил.
— Ты что, так и будешь здесь стоять? Пусть он там погибает, да?
Не произнеся ни слова, Такумсе шагнул к Сказителю. Лица их оказались совсем рядом, грудью они едва не касались друг друга. Такумсе схватил его за руку, обнял другой Сказителя за пояс и прижал к себе, обвив своими ногами его ноги. Сказитель на секунду представил, как они сейчас смотрятся со стороны. Наверное, не разобрать, чья нога кому принадлежит, так они сплелись. Он почувствовал биение сердца краснокожего, его стук отзывался в груди Сказителя куда громче, чем еле слышное постукивание его собственного сердца.
— Мы теперь едины, — прошептал Такумсе. — Мы были краснокожим и бледнолицым, нас разделяла кровь. Теперь мы один человек, у которого две души. Душа краснокожего и душа бледнолицего, но мы едины.
— Хорошо, хорошо, — согласился Сказитель. — Пусть будет так, как ты скажешь.
Не отпуская странника из объятий, Такумсе развернулся; их головы прижались друг к другу, в ушах Сказителя гулом океанских волн отзывался пульс Такумсе. Но теперь, когда их тела приникли друг другу так плотно, словно в груди у них билось единое сердце, Сказитель различил тропинку, поднимающуюся по склону Холма.
— Ты… — начал было Такумсе.
— Вижу, — успокоил его Сказитель.
— Не отпускай меня, — сказал Такумсе. — Мы теперь как Элвин — в одном теле уживаются душа краснокожего и душа бледнолицего.
Подниматься по тропинке в таком положении было очень неловко, как-то глупо. Но стоило им хоть немножко, самую капельку отодвинуться друг от друга, как сразу какая-то лоза попадала под ноги, какой-то корень возникал на пути, какой-то куст впивался в тело. Поэтому Сказитель как можно крепче прижимался к Такумсе, а тот — к Сказителю. В конце концов, преодолев долгий, трудный путь, они очутились на Холме.
Оказавшись на вершине, Сказитель изумился, увидев, что на самом деле Восьмиликий Холм — это не единая гора, а целых восемь отдельных холмов с восьмиугольной долиной посредине. Но, самое интересное, Такумсе тоже выглядел удивленным. Казалось, он не знал, что делать дальше. За Сказителя он держался уже не так крепко; очевидно, он не знал, куда идти дальше.
— Если белый человек очутится в таком месте, куда он направится первым делом? — спросил Такумсе.
— Вниз, конечно, — ответил Сказитель. — Увидев перед собой долину, белый человек сразу спустится вниз, чтобы посмотреть, что там такое.
— И что, вы всегда ведете себя подобным образом? — поинтересовался Такумсе. — Вы никогда не знаете, где вы, что вас окружает?
Только тогда Сказитель понял, что, поднявшись на Холм, Такумсе лишился чувства земли. Здесь он был так же слеп, как и бледнолицый.
— Давай спустимся вниз, — предложил Сказитель. — И смотри-ка, нам уже можно не цепляться друг за друга. Это самый обыкновенный, покрытый травой холм, и тропинка нам не понадобится.
Они пересекли ручей и обнаружили Элвина лежащим на лугу; мальчика обволакивала легкая, туманная дымка. С виду Элвин был цел и невредим, но тело его сотрясала частая дрожь — как будто он лихорадку подхватил, правда, лоб у него был холодным. Как и сказал Такумсе, мальчик умирал.
Сказитель дотронулся до него, погладил рукой по голове, потом встряхнул, пытаясь разбудить. Элвин словно ничего не почувствовал. От Такумсе помощи было не дождаться. Вождь опустился рядом с мальчиком на траву, взял его за руку и принялся тихо, монотонно что-то напевать — так тихо, что Сказитель даже подумал, уж не кажется ли ему это.
Сам Сказитель не намеревался отступать, как бы ни горевал Такумсе. Он огляделся. Поблизости росло дерево, цветущее, как весной; листья его были настолько зелеными, что в лучах рассветного солнца они казались выкованными из тонких пластинок золота. На дереве висел какой-то плод. Чисто белый плод. Внезапно Сказителю в нос ударил сладкий, пронзительный аромат, словно он откусил кусочек от этого необычного плода.
Он действовал без малейших раздумий. Подойдя к дереву, он сорвал плод и принес туда, где клубочком свернулся маленький Элвин. Сказитель поднес плод к носу Элвина, используя сладкий аромат как нюхательную соль. Почуяв запах, Элвин глубоко и резко задышал. Глаза его широко распахнулись, губы приоткрылись; сквозь плотно сжатые зубы послышалось еле слышное скуление, точно щенка ударили ногой.
— Откуси, — предложил Сказитель.
Такумсе потянулся к мальчику, положил одну руку на нижнюю челюсть Элвина, а другую — на верхнюю и, нажав, с трудом открыл Элвину рот. Сказитель просунул плод между зубов Элвина; Такумсе силой заставил Элвина откусить. Плод поддался, и светлый сок потек в рот Элвина, капая с его щек на траву. Медленно, с видимым усилием Элвин принялся жевать. Из глаз его ручьем хлынули слезы. Он проглотил. Неожиданно резким движением он вскинул руки, ухватился одной за шею Сказителя, а другой — за волосы Такумсе и, подтянувшись, сел. Приникнув к вождю и страннику, прижав к себе их головы, Элвин рыдал, орошая своими слезами их лица, а поскольку Такумсе и Сказитель тоже плакали, вскоре уже нельзя было сказать, чьи слезы кому принадлежат.
Элвин рассказал очень немного, но и этого было достаточно. Он поведал, что произошло в тот день на Типпи-Каноэ, описал кровь, текущую в реке, упомянул, как тысяча спасшихся краснокожих перешли по затвердевшей воде на другой берег. Рассказал он и о крови на руках бледнолицых и о том, какая кара постигла человека, замыслившего эту бойню.
— Этого мало, — сказал Такумсе.
Сказитель не стал спорить. Вряд ли Такумсе будет слушать бледнолицего, который попытается убедить его, что убийцы были наказаны соответственно греху, который совершили. Кроме того, Сказитель сам не был уверен в этом.
Элвин рассказал о том, как провел здесь вечер и ночь, как спас Меру от неотвратимой смерти, как утром принял на себя неизмеримую агонию девяти тысяч невинных душ, которые вопили в разуме Пророка — девять тысяч раз раздавался черный шум, который много лет назад свел его с ума. Что было сложнее — исцелить Меру или принять страдания Лолла-Воссики?
— Все оказалось так, как ты говорил, — прошептал Элвин Сказителю. — Я не могу возводить стену быстрее, чем она рушится.
Наконец, изнемогая от усталости, но несколько успокоившись, Элвин заснул.
Сказитель и Такумсе сидели лицом друг другу, а между ними, свернувшись, мирно посапывал Элвин.
— Теперь я понял природу его раны, — сказал Такумсе. — Он скорбит о своем народе, чьи руки обагрила кровь.
— Он скорбит о мертвых и живых, — поправил Сказитель. — Насколько я знаю Элвина, боль ему причиняло то, что он не успел, что у него не получилось, что если б он творил чуточку побыстрее, то Мера прибыл бы вовремя, еще до того, как прозвучал первый выстрел.
