Иногда оно светится (СИ) - Акай Алиса (читать книги онлайн полностью без сокращений .txt) 📗
— О простом поцелуе ты говоришь так, что!.. — я осекся.
— Линус. Линус. Линус.
Он положил голову мне на плечо. Ему должно было быть чертовски неудобно — я был куда выше ростом и он едва доставал.
— Ладно, я все понимаю. И в самом деле, у нас все иначе. Воины могут быть писателями или поэтами. Или скульпторами. Или еще кем-то. И там позор на себя навлечь можешь только ты сам, а не твое сердце.
— Ты красиво сказал.
— Там любовь — это любовь, а не строчка в свитках с родовыми правилами, — я машинально стал его баюкать, слегка покачивая. Котенок тихо замурлыкал от удовольствия, — Там люди любят друг друга и никто не может сказать, что чье-то сердце ошиблось. Любовь не может быть позором, малыш. Чем угодно, только не позором. Мужчина может любить мужчину. А женщина женщину. Это жизнь. Если начать решать за свое сердце, жить будет куда как труднее.
— Мне сложно это представить… — пробормотал он.
— Также, как и светящееся море.
— Также, как и море.
— Люди, которые умеют убивать, иногда умеют и любить. А тот, кто умеет любить, тот всегда будет свободен. Может, поэтому мы все так любим Космос. И море. Это тоже свобода. Свобода сердца выбирать любое направление и глубину. Не тащиться по течению, лавируя между острыми камнями придуманных кем-то давно слов, обтертых и бесполезных. Плыть. Лететь. Нести свою жизнь вперед.
— Ты поэт.
— Я был им раньше.
— А сейчас?
Я провел пальцем по его щеке, потом коснулся лбом носа.
— Нет.
Мы словно танцевали. Два шага туда, два обратно. Поворот. Одну руку я положил Котенку сзади на талию, другую на левое плечо. Волны были нашим оркестром. Они шуршали за пределами маяка, но мы слышали их так, будто нас от них ничего не отделяло. Два шага. Два шага. Сперва медленно, я укачивал Котенка на руках, потом быстрее и быстрее. Он пошел за мной, следуя моим шагам, выпрямился, стал чувствовать ритм. Старая герханская джамма, которую я не танцевал уже лет десять. Два шага… Поворот… Два шага… Вечное движение, подчиненное плавному и на первый взгляд незаметном ритму. Упорядоченный хаос. Систематизированная энтропия.
Котенок двигался легко, невесомо, порхал. Платье было немного узковато для него, но я старался не делать широких шагов чтоб он поспевал за мной.
— Почему ты перестал писать?
Это был уже не шорох волн. Да волны никогда и не бывают такими любопытными.
— Потому что, — ответил я, — Раз-два… Раз-два… Налево. Отлично. На Герхане много виноградников. Там делают лучшее во всей Вселенной вино. У нас тоже были виноградники и вино ван-Вортов славилось далеко за пределами Герхана. Я любил его. А потом… Мутировавший вирус, кажется откуда-то с Венеры. Лозы стали сохнуть и осыпаться. Виноградные кисти становились серыми, жухлыми. Корни гнили в земле. С тех пор у нас больше не было урожаев. Не потому, что мы так захотели, а потому что исчезли виноградники. Когда перестаешь писать… — петь, рисовать, творить, не важно — ты делаешь это не потому что так решил или появилась причина сделать именно так. Это происходит проще и внутри. Что-то осыпается, сохнет. И корни гниют. И ты уже чувствуешь себя слишком старым чтобы вновь посадить лозу.
— То, о чем ты говорил. То, что с тобой случилось раньше. Ты не хотел мне об этом рассказывать… Из-за этого?
— Скорее из-за меня, — улыбнулся я.
— Это была любовь? — жадно спросил он, — Скажи мне. Ты любил кого-то и… Все из-за этого? Ты ведь не случайно приехал сюда. Ты не тот человек, который любит одиночество, Линус. Ты говорил, что бежал. Бежал от себя. Почему?
— Я тебя заинтриговал, да? Извини. У нас, старых графов, часто бывают страшные тайны, которые интригуют окружающих. И окружающие долго гадают, какие грехи оставили клеймо на нашей молодости, что скрыто в нашей памяти… Это непременный атрибут вроде гремящих цепями привидений в наших родовых замках.
— Ты смеешься, Линус.
— Да. Я разучился плакать.
Джамма — непростой танец, особенно для начинающих. В нем много неожиданных шагов, а ритм красивый, но сложный, как ветер в кронах, его нелегко поймать. Мы танцевали, двигаясь сложной спиралью по комнате, Котенок осторожно держался за мои бедра, предугадывал каждое движение. Он не сбился ни разу, хотя до этого никогда не танцевал. Может, для него это было что-то большее, чем просто танец.
— Ты всегда пытаешься смеяться, когда хочешь плакать.
— Я вечный паяц. Смеяться с кислой миной — моя работа.
— Ты не такой.
— Такой, малыш, такой. Пью вино, дурно вальсирую, философствую, глядя на звезды, дерусь на дуэлях, вскруживаю головы на придворных балах, отпускаю сальные шутки, читаю стихи… Слишком взаламошенный чтобы когда-нибудь стать нормальным человеком, слишком напыщенный и блестящий чтобы быть незамеченным. Это работа паяца. Кривляться, плакать, смеяться.
Джамма сменила ритм, движения стали плавными, но с резкими окончаниями. Котенок не отставал от меня. Я чувствовал лбом завитушки его волос.
— Ты врешь, — сказал он, дыхание его ускорилось, — Ты все врешь.
— Это тоже входит в мою работу. Врать, лгать — окружающим, себе…
— Ты прячешься.
Я помотал головой. Кудряшки защекотали лицо.
— Да, Линус. Ты прячешься от меня. Но я не знаю, почему. Ты боишься.
— Нет. Ничуть. Я расходовал свои запасы страха слишком неэкономно. У меня ничего не осталось.
— Каждый раз, когда меня видишь — боишься, — он упрямо боднул лбом, — Страх внутри тебя. Я чувствую это.
В висках потяжелело, голову стало клонить вниз.
— Ты слишком самоуверен для варвара.
— Наверно.
Я прокрутил его, подол платья взметнулся вверх, закружился изломанным куполом. Котенок грациозно закончил фигуру, не теряя равновесия, скользнул обратно чтобы снова оказаться в моих объятьях. Джамма подходила к концу. Ритм ускорялся, разваливался, но вместе с тем оставался красив. Красота в хаосе, который только на первый взгляд кажется бессмысленным. Красота звенящего по камням ручья. Красота волн, захлестывающих берег. Неровные осколки алмазных граней в куске руды. Прекрасное в хаотичном. Подчиненное красоте безумие.
Два человека танцевали, отделенные от окружающего мира куполом прозрачного стекла. Две крошечные фигуры, двигающиеся в такт. Бессмысленное, бесполезное действие. Танцевать на верхушке маяка под звуки морского прилива.
Безумие.
Влюбиться в молодого варвара наверно тоже безумие. Правда, Линус?
— Я люблю тебя, Линус.
И джамма сломалась. Запрыгала, как цыпленок с переломанной ногой, звякнула разбитыми медными тарелками, перекосилась. Я еще продолжал фигуру, пытался нащупать ногами опору, но чувствовал — танец тонет, ломается. Заныло в позвоночнике. Котенок попытался было продолжить, но, чувствуя, что я останавливаюсь, тоже замер. Мы стояли неподвижно. Джамма была непоправимо испорчена, хаос рассыпался.
— Котенок…
Вместо ответа он поцеловал меня в подбородок. Губы у него были мягкие и очень холодные. Почти ледяные. И я почувствовал, как ноющее ощущение в позвоночнике расползается, пропитывает меня. На лице появилась липкая мерзостная испарина. Совсем слабеешь, старик Линус, где твоя выдержка…
Я выпустил Котенка, сел на лежанку. Бутылка стояла рядом, та самая, которую я принес вместе с мечом. Пробка была снята, горлышко тускло блестело. Как готовый к употреблению снаряд, терпеливо ждущий своей очереди.
Я налил в стакан — медленно, так чтоб струя была не толще мизинца — потом также выпил все до дна. У вина был непривычно терпкий и тяжелый запах, я подавился, но пить не перестал. Котенок внимательно смотрел на меня, не делая попытки прикоснуться. Он просто изложил факт и теперь ожидал моей реакции. По-варварски просто. Никаких многоходовых интриг, никакого романтического напыления, никаких придыхов. «Я люблю тебя Линус» — и все. Больше и не надо.
«Достаточно, — сказал Линус-два. У него был голос человека, который рано постарел, тихий как редкий осенний дождь, лижущий стекло, — Даже чересчур. Давай. Ты знал это и ты ждал этого. Теперь действуй.»
