Полуночный Прилив (ЛП) - Эриксон Стивен (книга бесплатный формат txt) 📗
Но раба можно принудить к любому труду. Жестокая истина, открываемая по мере осквернения твоей души — если ты захочешь ее познавать. «Если ты хочешь самооправдания. Например, перед убийством или иным злодеянием.
Возьмем вот это тело. Юный воин, чья плоть стала прокламацией смерти. Эдур используют монеты. Летерийцы используют лен, свинец и камни. В обоих случаях им нужно укрыть, переодеть, чтобы спрятать страшное отсутствие, написанное на неподвижном лице.
Открыто оно или закрыто, все начинается с лица».
Удинаас подхватил щипцами летерийскую монетку. Две первые должны быть холоднее остальных, иначе глазные яблоки взорвутся. Он однажды видел такое, когда был учеником старого раба, начавшего терять чувство времени. Шипение и взрыв, брызги мертвой крови, вонючей и гнилой; кругляши, ушедшие в орбиты слишком глубоко, шкворчание, дымок, пузыри на почерневшей коже.
Он развернулся на скамейке, стараясь не уронить монету, и склонился над лицом Рулада. Опустил горячий золотой диск.
Тихое шипение, и кожа века растаяла, из — под нее выступила жидкость. Схватила монетку, чтобы крепко припаять.
Он повторил действие с другим глазом.
Жар костра быстро оттаивал тело. Когда Удинаас начал покрывать золотом грудь, его то и дело заставляли вздрагивать внезапные движения трупа. Локоть упал на плиту с тупым стуком, прогнулась спина; во все стороны побежали струйки талой воды, словно все тело рыдало.
В спертом воздухе повис густой запах жженой плоти. Тело Рулада Сенгара претерпевало трансформацию. Становилось чем — то иным, нежели Эдур. Для разума Удинааса он переставал существовать как живой объект, погребальная работа стала мало отличаться от починки сетей.
От груди на живот. Каждую рану обработать глиной и маслом, окружить и запечатать монетами. Таз, бедра, колени, голени, лодыжки, тыл стоп. Плечи, предплечья, локти, тыл ладоней.
Сто шестьдесят три монеты.
Пропотевший Удинаас встал, вытер лицо, обошел вокруг котла, в котором варился воск. Руки и ноги ныли. Вонь лишала всякого аппетита, но он несколько раз наполнял желудок холодной водой. Снаружи продолжался дождь, стучал по крыше, тек по земле. Село скорбит — никто не помешает ему, пока не придет время выйти наружу самому.
Он предпочел бы, чтобы монеты укладывало полдюжины эдурских вдов, а сам он, как обычно, находился бы на посту у костра. Последний раз, когда он работал в одиночестве, дело касалось отца Уруфи, убитого в войне с арапаями. Тогда он, молодой, был потрясен обрядом и своей ролью в нем.
Подняв котел за ручки, Удинаас осторожно подтащил его к трупу. Следует плотно обмазать верх и бока тела. Немного подождать, пока воск застынет, перевернуть труп и снова укладывать золотые.
Удинаас помедлил, взглянул сверху на мертвого Эдур. — Ах, Рулад, — вздохнул он. — Тебе бы сейчас хотелось пройтись павлином перед бабами, как обычно?..
— Обряд начался.
Тралл вздрогнул и заметил рядом Фира. — Что? О. Так что решили?
— Ничего. — Брат отвернулся и прошел к очагу. Скривился, смотря на угасающее пламя. — Король — Ведун объявил задание проваленным. Хуже того, он считает, что мы его предали. Он старался скрыть подозрения, но я все же понял.
Тралл ответил не сразу. — Интересно, когда же началось предательство, — прошептал он наконец. — И кто его начал?
— Ты сомневался в «даре» с самого начала.
— А сейчас сомневаюсь вдвойне. Меч, что не отпускает мертвого воина. Что это за оружие такое, Фир? Что за магия в нем ярится? — Он встретил взгляд брата. — Ты смотрел на него вблизи? Да, сделано искусно, но в железе… осколки. Какой-то иной металл, не поддавшийся плавке и ковке. Любой ученик кузнеца скажет тебе, что такое оружие разлетится при первом ударе.
— Нет сомнения, что это предотвратит вложенная магия.
— Так, — вздохнул Тралл, — тело Рулада уже приготовляется.
— Да, ритуал начат. Король — Ведун уединился в Доме с родителями. Прочие остались снаружи. Входить нельзя — готовятся… переговоры.
— Отрубить руки младшего сына. В обмен на что?
— Не знаю. Конечно, о решении объявят перед всеми. А пока нам остается лишь гадать.
— А где Бинадас?
Фир пожал плечами: — Его забрали целители. Пройдут дни, прежде чем мы снова его увидим. Магов лечить трудно, особенно если сломаны кости. Знахари — арапаи сказали, что в мякоти бедра сидят двадцать обломков. Нужно сшивать сухожилия и мышцы, сосуды, выгонять мертвую кровь.
Тралл пошел к скамьей у стены, уселся, опустив голову на руки. Сейчас все их странствие казалось нереальным, все, кроме рубцов на теле и порезов на доспехах, все, кроме грубой очевидности мертвого тела, которое уже готовят к похоронам.
Жекки были Солтейкенами. Он и не понял. Эти волки…
Быть Солтейкеном — дар, которым владели Отец Тень и его род. Он принадлежит небесам, созданиям великой мощи. Что за бессмыслица: владеющие замечательной, святой силой дикари, примитивные и невежественные.
Солтейкены. Сейчас это слово… стало грязным. Оружием, таким же пошлым и простым, как каменный топор. Он не понимал, как такое могло случиться.
— Нас ждет тяжкое испытание, брат.
Тралл замигал, вскинув взгляд на Фира. — Ты тоже это чуешь. Нечто грядет, не так ли?
— Я не привычен к… к таким чувствам. К беспомощности. К непониманию. — Он потер лицо, словно пытаясь добыть верное слово из — под кожи, из крови и костей. Словно оно всегда жило внутри, напрасное и скучающее, мечтая обрести слышимый всеми голос.
Тралл кольнуло сочувствие, и он опустил взор, не желая больше видеть стеснение брата. — Со мной то же, — сказал он, хотя это было не вполне верно. Он не был незнаком с беспомощностью; он привык жить с тонкими переживаниями. Он был лишен природных, естественных талантов Фира, лишен его самоуверенности. Казалось, что единственным его даром была способность к непрестанному самонаблюдению, склонность к темным фантазиям. — Нам нужно поспать, — добавил Тралл. — Утомление не годится для такого момента. Без нас ничего не начнут.
— Это верно, брат. — Фир колебался; затем подошел и положил руку на плечо Траллу. — Хотел бы я, чтобы ты всегда был рядом, чтобы не давал мне ошибаться. — Рука отдернулась; Фир побрел в глубину дома, в спальни. Тралл смотрел ему вслед, пораженный признанием, почти не верящий своим ушам. «Я сказал слова утешения. Но как он сумел утешить меня?»
Зерадас сказал ему, что они снова и снова слышали звуки битвы в завывании метели и шуме ветра. Они слышали звериный визг боли, волчий вой отчаявшихся смертных. Слышали, как он уводит Жекков с верной тропы. Слышали, пока расстояние не украло возможность получить весть о его судьбе. Потом они стали ожидать возвращения врагов. Не вернувшихся.
Тралл уже забыл большинство стычек, множество их слилось в одну: хаотический нескончаемый кошмар, выпавший из времени, обмотанный витками снегов, порванный порывами ветра и замотанный снова, еще туже. Его пеленало, несло, словно он навеки был отрезан от мира. «Так ли сохраняются самые ужасные моменты жизни? Всем ли нам… выжившим… случается пережить такое болезненное отъединение? Курган разума, тропа, вьющаяся между насыпями, скрывающими в себе тяжкие камни, пещеры тьмы с расписанными кровью, обожженными огнем стенами — последыши жизни, забытые под серым небом. По этой тропе можно пройти лишь один раз. Затем ты лишь смотришь назад и ужасаешься пустоте, в которой громоздятся все новые курганы. Все больше и больше».
Он встал и пошел к постели, утомленный думами о тех, кому поклонялись Эдур, о проживших десятки и десятки тысяч лет, и перед ним простерся весь неистребимый ужас лежавшего позади. Бесконечная дорога деяний и сожалений, кости и жизни ставших прахом, покрывающим ржавый металл — ничего больше, ибо несомое нами бремя жизни так мало, ибо жизнь идет вперед и только вперед, оставляя после себя всего лишь взметенную над тропой пыль.
Горе перешло в горькое отчаяние. Тралл опустился на тонкие перины, сомкнул глаза. Это лишь растравило его воображение. Образ за образом, рыдая, поднимались к жизни, голову заполнили крики, которым не суждено найти успокоения.
