Валькирия - Семенова Мария Васильевна (книги регистрация онлайн .TXT) 📗
– Возьми меч.
Седеющие усы датчанина шевельнулись в усмешке.
– Значит, не всё выдумки, что про тебя говорят, Мстивой Ломаный…
Варяг промолчал.
Довольно долго Асгейр рылся среди наваленных как попало, тронутых ржою мечей, наконец нашёл и вытащил свой, осмотрел его и остался доволен, и, когда его пальцы обняли знакомый черен, это было скорее рукопожатие. Он вдруг спросил:
– А что будет, вальх, если я тебя зарублю?
Воевода ответил:
– Твоим людям дадут корабль и припасов, чтобы хватило до дому.
– У тебя меч немного длинней, как я погляжу, – сказал Асгейр. – Начинай!
Серые змейки просачивались меж земляных комьев, обвивали их сапоги.
– Покажи ему, Асгейр Медвежонок, как бьются наши селундцы, – сказал Хаук громко.
Мой побратим отмолвил с насмешкой:
– У него был уже случай всё показать, на что он способен. А ты с девкой не справился, так лучше молчи.
Две меча грохнули один о другой. Я поймала себя на том, что в лад движениям поединщиков у меня стали ходить туда-сюда привычные плечи. Я знала, что это такое, драться с нашим вождём. Хотя что я говорю, дралась ли я с ним хотя однажды по-настоящему, ни разу он не ответил как следует ни на один мой удар… иначе бы я здесь не стояла. Асгейр, однако, был вовсе не прост даже и для него. Даром что просидел столько времени, ни рук, ни ног не разминая! И за ним было семеро ещё живых парней, смотревших через поляну. Он привёл их сюда с острова Селунд. Шальная мысль меня поразила – а справятся на корабле столь малым числом, если?.. Я сглазила воеводу – Асгейр достал его. Я не знаю, каким образом я это почувствовала, ещё когда викинг только замахивался. Меч косо пошёл вниз – таким мечом поиграть, у меня руки сразу бы отвалились, – и я дёрнулась, хватая ртом воздух, чуть не взметнула копья в отчаянном защитном броске. Чермная рубаха лопнула с правого боку и сразу набрякла, густо темнея. Миг, и ахнули люди, а пленники торжествующе закричали, подбадривая вожака. Самая малость, и быть им снова на корабле, и позолоченное крыло укажет домой. Воздух сжёг моё горло, от внезапного пота скользкими стали ладони… И только сам варяг даже не вздрогнул, и ожило замершее сердчишко, и я, приходя в разум, поняла: а рановато воскресли духом датчане, Мстивой был твёрд на ногах. Ничего не выйдет у Асгейра. Он знал какой-то новый приём, но по второму разу и тот ему не поможет. Они вновь закружились, утаптывая землю, жадно дыша. Мечи невесомо взлетали в руках, отражая вечернее красноватое солнце. Асгейр хотел ещё настичь воеводу, но тому одной раны было достаточно – оберёгся. Спата встретила датский меч и остановила в полёте, прошла, скрежеща, до кованой крестовины. И замерли двое, страшно напрягшись, по щиколотку вмяв друг друга в дымную твердь.
Превозмог воевода – швырнул соперника оземь, да так, что на рыхлом и сам едва устоял. Ан устоял – и Спата взвилась в смертельном замахе. Асгейр не поспел откатиться. Ощерясь, вскинул он меч… но от подобного удара нет обороны. И ещё не баяли про такого датчанина, чтобы поглядел Мстивою Ломаному в глаза и уцелел. Хлынула кровь и ушла глубоко, до самого жара, где ещё шипели, разваливались уголья. Асгейр опрокинулся навзничь, и было сразу видать – вылетела душа.
Никто не крикнул, не подал голоса на поляне, враз будто вымершей до самого края, лишь тут и там робкие девки отводили прочь белые лица, прятались за спины парней. Но не уходили. Вождь постоял немного, я видела – трудом далась ему победа. Наконец двинулся, шагнул на край насыпи, к валунам. Рубаха с правого боку висела длинным клоком, открывая живое тело, грязное, залитое потом и кровью. Славомир когда-то принёс мне эту рубаху, сбитую в красно-бурый комок: Бренн велел выстирать! И чтобы к утру зашила!..
Концом почервоневшей Спаты вождь указал Блуду на пленника, что сидел прежде подле Асгейра:
– Развяжи…
Датчанин поднялся, и варяг неспешно кивнул на груду оружия:
– Возьми меч…
8
До Хауковых подлётков дошёл черёд прежде, чем до него самого.
– Этих двоих враз, – сказал воевода. Он был к тому времени ранен ещё, в бедро, и слышно хлюпало в сапоге. Датские отроки поднялись с зелёными скулами, с крепко сжатыми ртами. Так кончался их первый поход, и уже не будет другого. Не сводя зачарованных глаз с воеводы, на чужих ногах пошли к сваленным в траву мечам. Может быть, и успеют один раз замахнуться.
Хаук дернулся встать, копьё Блуда немедленно уперлось ему в грудь, но, жестоко напарываясь, он всё-таки встал:
– Пожалей мальчишек, вендский хёвдинг, это мои усыновлённые! Такому, как ты, волкодаву немного чести грызться с волчатами!
Блуд перевернул копьё, тычком сбил дерзкого с ног. Я не ждала, что воевода захочет ответить, но он глянул на Хаука и сказал негромко и глухо:
– Твои братья датчане забавлялись в моей деревне, ловя младенцев на копья. Кто пожалел тогда моих маленьких сыновей…
Отроки разыскали мечи и подходили к нему, по сути уже не живя. Хаук не сдался:
– Взял бы лучше меня вместо них, ты, мститель, я крепче дерусь. И я кое-что тебе подарю.
Воевода лишь усмехнулся углом рта, медленно, беспощадно.
– О каких подарках толкуешь, – сказал Хауку Блуд. – Не спросясь всё взяли уже, и сам полонён!
Мальчишки один за другим взошли на курган, где было тесно от мёртвых. Мстивой на них едва покосился. Хаук как будто опять почуял надежду:
– А вот развяжи руки, и поглядишь. И ты того не возьмёшь ни силой, ни серебром, коль сам не отдам.
– Развяжи его, – сказал вдруг воевода. Блуд наклонился поспешно. Хаук перешагнул через ноги товарищей, через раскиданные мечи. Встал посередине поляны. И долго тёр, разминая, затёкшие, непослушные кисти. Воевода не торопил его. Потом Хаук сунул руку за пазуху, под толстую куртку, под шерстяную рубаху… и вытащил наружу свирель. Простую сверлёную деревяшку, старую, потемневшую и с одного края надколотую. Покачал головой, стукнул пальцами по свирели, вытряхивая какие-то крошки. Набрал воздуху в грудь и заиграл.
Вождь молча слушал его, опершись на длинную Спату.
Наши кмети все ловки были кто с гуслями, кто с гудком, кто с той же свирелью. Меня даже пугали при Посвящении, будто таких, что не умели, в прежние времена не водили ни в лес обагрять мечи, ни в Перунову храмину. Не занимать было нам хороших гудцов… но не таких, как этот датчанин. Не могу выразить, не могу лучше сказать! Надколотая свирель у него плакала человеческим голосом. Как дитя, заплутавшее без пути сырой ночью в тёмном лесу. Как женщина на берегу великого моря, сокрывшего знакомые паруса. Как воин, похоронивший друзей. Не объясню! но подвинулась во мне душа, подвинулся мир. Звенела равная слава своим и чужим, побратимам и храбрым врагам, с которыми выпало биться… Славомир, Славомир, подумала я. Не такой одинокой и страшной была бы его последняя боль, если бы знал или мог хоть надеяться, что во мне его сын. Если бы мне снова проснуться возле костра и увидеть его рядом с собой, стоящего на коленях. Если бы я представала ему не в кольчуге, вечно в кольчуге…
Хаук, зажмурясь, ласкал напряжённым ртом старое дерево, сильные пальцы сжимали треснувший край. Я глянула на усыновлённых. Эта песня была и для них, и я видела, что они понимали. Ишь выпрямились, ососки. Нет, им сегодня не умирать.
…Пела свирель, и вдруг обрело стонущий голос немое горе мужчины, воина-сироты, которому досталось увидеть, как наползает с моря туман и мешается с уже остылым, удушливым чадом его сожжённого дома…
Хаук вдруг оборвал песню, вытер ладонью губы и прямо посмотрел на вождя.
– Хорош ли подарок, Мстивой Ломаный? – спросил он негромко.
Тот не ответил. Повернулся к мальчишкам, мотнул головой – обоих как ветром сдуло, кинулись к Хауку, два губошлёпа. Небось уже были бы рады в свой черёд как-нибудь его заслонить, да не получится. Он им сказал:
– Принесите меч, храбрецы.
Те сорвались искать, не зная, не то позабыв, что его меч лежал глубоко на морском дне, заплывал текучим песком. Хаук сам не ведал того, но мы-то запомнили. Мой побратим смекнул быстрее меня, тугодумной. И – вытянул из ножен свой собственный, подарок Яруна:
