Ржавое зарево - Чешко Федор Федорович (читать книги бесплатно полностью без регистрации txt) 📗
В конце концов вятич едва не разбил кулак, грохнув им о столешницу, и так рявкнул, что даже убитый выворотень, кажется, вздрогнул:
— Либо вы не идете, либо вообще никто не идет!
И тут вдруг хранильник сказал:
— Пойдете все четверо.
Ни взгляд, ни узловатые высохшие пальцы свои не отнял Корочун от Чарусина оголовья, и говорил он вроде бы для оголовья же или для своих рук. Тихо говорил, равнодушно. Но было в голосе старца нечто такое, что…
Что пошли все.
…Они отправились незадолго до следующего полудня.
К той поре волхв расстарался добыть для путников всякие нужные мелочи и хороших коней. Ильменцы-то было принялись ратовать за лодейное плавание, но Мечник сперва прикрикнул, потом снизошел объяснить: выворотни не такие полудурки, как Жежень с Мысью, а потому обязательно станут опасаться погони да чинить засады, на реке же не спрячешься и опасное место не обойдешь. К тому же сами ильменцы говорят, что речной путь выйдет заметно длинней суходольного — река большой дугой выгибается, а посуху можно и напрямик…
А еще волхв дознался-таки о месте, где ржавые будут творить свое колдовское действо.
Речной полуостров, безлесый, почти бестравный, с огромным холмом-могилищем то ли ямьских, то ли вовсе неведомого языка-роду воев, павших в побоище опять-таки невесть с кем. Холм тот посвящен Светловидовым инакопрозываемым воплощеньям, которые почитаются несловенскими племенами как добрые божества. На вершину давнего могилища ржавые и призовут Борисветову рать — укус в самое сердце Светловида-Рода. Укус, который через десятки десятков лет окажется неисцелимо смертельным.
Раздобыть коней и вызнать необходимое хранильник успел вечером все того же богатого событьями дня. Где, как — этого Мечник не знал, потому что занимался другими делами.
Сперва по Корочунову совету вятич с почти совсем уже оклемавшимся Жеженем уволокли и спалили в кузничном горне мертвого выворотня (отрубаемые Кудеславовым мечом куски нездешней плоти горели странно: ярко, бескопотно и несмрадно). Потом Кудеслав сходил к Горюте, забрал своего уцелевшего коня, доспех, шлем и лук со стрелами. Горюте с Горютихой вятич не сказал ни слова, хоть те из шкур выворачивались, домогаясь знать, что такое творится и когда доченька воротится к родимому очагу.
Горюта, верно, слыхал, куда именно утром кликнули Векшу, и позже, явившись к златокузнецову жилью, кричал из-за плетня дочь.
Вятич было попробовал выгнать жену на эти призывы: вдруг взбрело ему, что любезный батюшка сумеет удержать свое чадо от затеянной дурости (хоть чем-то же должен вздорный спесивый мужичонка оправдать наконец свое существование на белом свете?!). Векше явно очень хотелось попрощаться с родителем, однако Мечниковы надежды она разгадала и потому из избы не вышла.
Вместо нее вышел Корочун. (Мысь, кстати, услыхав Горютин голос, с перепугу забилась под полати и застряла там — еле потом вытащили.)
Как волхв спровадил Векшиного родителя? Быстро. Никто за ними не подглядывал, а сам хранильник о подробностях умолчал.
Все это было вечером.
А ближе к ночи незваные златокузнецовы гости перебрались в кузню. Будь Чаруса при памяти, он бы, верно, охотней согласился сам с себя кожу содрать, чем допустить чужих своевольничать в этаком сокровенном месте без хозяйского нагляду. Но Чаруса никому ничего не мог запретить. Домочадцы же его лишь вздыхали, когда сперва Жежень, а за ним и остальные побрели из жилья. Чарусиха, правда, упрашивала волхва да Мечника перебыть до утра в избе — дескать, негоже этаким почтенным мужам ночевать где попало. Без труда разгадав истинную причину ее настырного гостеприимства, Кудеслав снова (в который уж раз!) обошел все избяные закоулки и сказал, что никакой опасности больше нет. То же подтвердил и Корочун, добавив, будто хозяину избы волхвовской присмотр не надобен (златокузнец-де уж не обморочен, а просто спит). С тем оба и ушли.
Жежень в кузню пошел не прямиком. Сперва он заскочил в стайню и взял припрятанные там накладки для мечевой рукояти. Потом молча отобрал у вятича оружие, уселся близ принесенной кем-то из Чарусиных лучины и занялся делом.
Мысь пристроилась рядом с парнем. Некоторое время она сидела праздно, наблюдая за его ловкими пальцами. Догадавшись наконец, что Жеженю не хватает света, девчонка зашныряла по кузне, нашла объемистую медную чашу, черпанула ею воды из стоящей близ входа корчаги и пристроила под лучиной. На Жеженевы руки брызнули веселые рябящие отсветы.
Парень благодарно улыбнулся (мельком, почти не приподняв головы). А через миг, когда оттопырившийся локоть Жеженя уперся в острое девчоночье колено, эта благодарность сгинула без следа.
— Тебе, что ли, вовсе нечего делать?! — в общем-то не такой уж сложной была работа и не так уж серьезно помешала ей Мысь — просто Чарусин закуп наконец нашел, на ком сорвать копившуюся со вчерашнего вечеpa злую досаду. — Ну что ты маешься, что ты липнешь ко мне, ровно штаны к взопрелому заду?!
Мысь отпрянула, диковато уставилась на парня, и в поогромневшей синеве ее глаз зарябили жидкие отраженья лучинного пламени.
— Ну, и нечего мне делать. Ну, и липну. — Девчоночий голос вмиг сделался хрипловатым, перехваченным, жалким. — Ну, и к тебе. А к кому ж еще-то?! Куда мне вообще себя девать, а?! Не подумал?! Сперва ты меня как забавку для немца безъязыкого вытворил, потом эти… те… нехорошие колдуны жизнь всобачили тебе в утешенье… А меня кто утешит? Куда мне теперь, скажи? — Она отвернулась и часто-часто зашмыгала носом. — Никого, ничего… На целом свете одинешенька… — доносилось сквозь это шмыгание. — Любой из вас домой может, а я?! Под куст — на голом брюхе лежать, спиной укрываться?! От родителя родного — и то хорониться пришлось… Даже ему я кто? Нежить? Потвора? Эту вон куцеволосую гадюку доченькой любимой зовет, а меня… меня… я…
Уронив недоделанную работу, Жежень метнулся к девчонке, обнял, прижал к груди зареванное лицо, сделавшееся некрасивым и очень детским. Мысь продолжала что-то бормотать, и он тоже пробовал бормотать бессвязные утешения… Только по юности своей парень еще не умел утешить ребенка, до слез жалеющего себя самого. Да и можно ли научиться такому умению? Если даже премудрейший старец со всею его немереной ведовскою силой лишь вздыхал да беспомощно разводил руками, так уж куда пытаться обычным людям…
Заснула Мысь тоже по-детски, на полувсхлипе. Векша и Корочун помогли донести обмякшую, даже во сне продолжающую плакать девчонку до ложа (хвала богам, никто из Чарусиных не убрал из кузни постеленный для Жеженя мех).
А вятич, кляня про себя подлость колдунов, этак вот бездумно играющих людскими судьбами, отворил кузничную дверь и уселся на пороге, глядя в высоченное небо, ломящееся от крупных осенних звезд.
Через некоторое время рядом с Мечником примостилась и Векша. Так они сидели до самого рассвета, тесно прижимаясь друг к другу, поцокивая зубами от нешуточного уже ночного холода, однако упорно пропуская мимо ушей призывы старого хранильника возвратиться к теплому горну.
А потом был рассвет.
А потом были долгие несуетливые сборы.
А потом — дорога.
Уже три дня пути через столь не вовремя облетающе леса — один раз полдня, дважды по полному дню еще один раз половина… Пока еще половина. Позволит ли вздорная баба-судьба продолжить счет? Глупый вопрос. Вздорные бабы не умеют предвидеть и собственные поступки.
Путников было четверо при четырех же конях, а только Кудеслав редко садился в седло. Неспешной с виду походкой, которая позволяет обгонять всадников, Мечник частенько возвращался вспять по следам конных сотоварищей либо уходил вперед, а потом поджидал остальных, схоронившись в каком-нибудь укрытии.
Лук да стрелы Кудеслав доверил жене. «Несподручно мне с ними по кустам шастать. А понадобятся — крикну. Подскачешь и дашь» — так он сказал Векше. Сказал правду, однако не всю. Обычное-то людское оружие годится против обычного зверья да обычных людей, вятич же боялся ворогов необычных.
