Темная Башня - Кинг Стивен (книга регистрации TXT) 📗

— Ты разделишь со мной кхеф и выпьешь эту воду?

— С удовольствием, — ответила она и подняла с земли пластиковую чашку.

— Пей, женщина-вассал.

Она выпила, не сводя серьезных карих глаз с его. Подумала о голосах, которые слышала, вновь перенесясь в тюрьму Оксфорда: этот мертв, тот мертв; о, Дискордия, и тени становятся все чернее.

Роланд поцеловал ее в губы.

— Я люблю тебя, Сюзанна.

— Я тоже люблю тебя.

Стрелок повернулся к Джейку:

— Ты признаешь меня дином?

— Да. — Насчет бледности мальчика двух мнений быть не могло. Даже губы у него посерели. — Ка-шуме означает смерть, не так ли? Кто из нас должен умереть?

— Я не знаю, — ответил Роланд. — Тень смерти, возможно, еще лежит на нас, но колесо по-прежнему вертится. Ты не чувствовал ка-шуме, когда входил с Каллагэном к этим вампирам?

— Чувствовал.

— Ка-шуме для обоих?

— Да.

— Однако ты здесь. Наш ка-тет очень сильный и пережил много опасностей. Он может пережить и эту.

— Но я чувствую…

— Да. — Голос звучал ласково, но взгляд был ужасен. В нем стояла не просто печаль, говорящая о том, что чему быть, того не миновать, сквозь нее проступала Башня, Темная Башня проступала сквозь нее, и именно там он уже был, сердцем и душой, ка и кхефом. — Да, я тоже это чувствую. Мы все чувствуем. Вот почему мы разделяем воду, которая суть дружба, между собой. Ты разделишь со мной кхеф. Разделишь эту воду?

— Да.

— Пей, вассал.

Джейк выпил. А потом, прежде чем Роланд успел поцеловать его, выронил чашку и обвил руками шею стрелка и истово прошептал на ухо:

— Я люблю тебя, Роланд.

— Я тоже люблю тебя, — ответил стрелок и отстранился. Снаружи донесся очередной сильный порыв ветра. Джейк ждал, что кто-то завоет, возможно, торжествующе, но напрасно.

Улыбаясь, Роланд повернулся к ушастику-путанику.

— Ыш из Срединного мира, ты признаешь меня своим дином?

— Ином! — ответил Ыш.

— Ты разделишь со мной кхеф и эту воду?

— Хеф! Оду!

— Пей, вассал.

Ыш сунул мордочку в пластиковую чашку и вылакал воду. Потом вопросительно поднял голову. Капельки «перье» поблескивали на усах.

— Ыш, я люблю тебя. — Роланд наклонился, его лицо оказалось в непосредственной близости от острых зубов ушастика-путаника. Ыш один раз лизнул его в щеку, а потом вновь сунулся в чашку, в надежде, что оставил там каплю-другую.

Роланд вытянул руки перед собой. Джейк взялся за одну, Сюзанна — за вторую. Эдди замкнул кольцо, подумав: Как бывшие пьяницы на собрании АА. [89]

— Мы — ка-тет, — сказал Роланд. — Мы — единство из множества. Мы разделили нашу воду, как разделяли нашу жизнь и наши поиски. Если один из нас падет, он не исчезнет, потому что мы едины, и никто не будет забыт, даже в смерти.

Еще какое-то время они не расцеплялись. Первым опустил руки Роланд.

— И каков твой план? — спросила Роланда Сюзанна. Не назвала его сладеньким, никогда больше, (во всяком случае, Джейк этого не слышал) не называла его так или каким-то другим ласковым словом. — Ты нам расскажешь?

Роланд мотнул головой в сторону магнитофона «Воллексак», который по-прежнему стоял на бочке.

— Может, сначала нам лучше послушать его. В общих чертах план у меня есть, но на основе рассказа Бротигэна можно будет кое-что уточнить.

Ночь в Тандерклепе — синоним черноты: ни Луны, ни звезд. И однако, если б мы стояли у пещеры, где Роланд и его друзья только что разделили кхеф и собирались слушать магнитофонные пленки, оставленные Бротигэном, мы увидели бы два красных уголька, плавающих в этой продуваемой ветром черноте. А если бы поднялись по тропке, которая огибала Стик-тете к этим самым плавающим уголькам (опасное предложение, учитывая окружающую черноту), то натолкнулись бы на семиногого паука, сидевшего на странно «сдувшемся» теле мутанта-койота. Этот кан-тои-тете с самого рождения был обречен на быструю смерть, с пятой лапой, торчащей из груди, с бесформенной желеобразной массой, напоминающей вымя, которая болталась между задних лап, но его плоть насытила Мордреда, а кровь, выпитая в несколько долгих глотков, сладостью не уступала церковному вину. Здесь, по правде говоря, с едой никаких проблем, живности хватает. У Мордреда не было друзей, которые могли бы переносить его с места на место с помощью семимильных сапог телепортации, но путешествие от станции «Тандерклеп» до Стик-тете нисколько его не утомило.

Он услышал достаточно, чтобы понять план своего отца: внезапная атака на лежащее внизу поселение. Защитники, конечно, многократно превосходили их числом, но бойцы Роланда преданны ему по гроб жизни, а внезапность — очень мощное оружие.

И стрелки, как мог сказать бы Джейк, становятся fou, [90] становятся одержимыми, когда у них закипает кровь, и ничего не боятся. И такое вот бешенство, или безумие, или одержимость еще более мощное оружие.

Мордред, похоже, уже родился с огромным запасом знаний. Он знает, к примеру, что его Алый отец, располагая теми же сведениями, которые сейчас известны Мордреду, немедленно послал бы сообщение о появлении стрелка директору Девар-тои или начальнику службы безопасности. А потом, этой ночью, только чуть позже, ка-тет, пришедший из Срединного мира, подвергнулся бы нападению. Убитые во сне, они не смогли бы помешать Разрушителям и дальше спокойно работать на Короля. Мордред родился, не зная, что это за работа, но на логику своего мышления ему грех жаловаться, да и слух у него острый. Теперь он понимает, к чему стремятся стрелки: они пришли сюда, чтобы заставить Разрушителей прекратить свою работу.

Мордред может это предотвратить, все так, но его нисколько не интересуют ни планы, ни честолюбивые замыслы Алого отца. Он уже понимает, что больше всего ему нравится горькое одиночество изгоя. Наблюдать за происходящим с холодным интересом ребенка, который смотрит на жизнь и смерть, войну и мир в муравейнике, расположившемся под стеклянным колпаком у него на столе.

Он позволит ки’-даму убить своего Белого отца? Пожалуй, что нет. Это удовольствие Мордред прибережет для себя, и у него есть на то причины; уже есть причины. Что же касается остальных, молодого мужчины, женщины с ногами-обрубками, мальчишки… да, если ки’-дам Прентисс сможет воспользоваться моментом, пусть убьет любого или всех троих. А он, Мордред Дискейн, вмешиваться не будет, пусть игра идет честно. Он будет наблюдать. Будет слушать. Он услышит крики, учует запах горелого, увидит кровь, пропитывающую землю. И тогда, если он сочтет, что Роланду эту партию не выиграть, ему, Мордреду, придется сделать свой ход. В интересах Алого Короля, если придет к выводу, что идея хорошая, но в действительности в собственных интересах и по своей причине, которая на самом деле очень проста: Мордред голоден.

А если Роланд и его ка-тет и на этот раз возьмут верх? Победят и продолжат путь к Башне? Мордред не думает, что такое возможно, ибо он, пусть и по-своему, тоже член их ка-тета, он разделяет их кхеф и ощущает то же, что и они. Чувствует надвигающееся разрушение их единства.

Ка-шуме! — улыбаясь, думает Мордред. На морде дикой собаки остался один глаз. Волосатой черной паучьей лапкой Мордред выдергивает его. Съедает, как виноградину, потом поворачивается в ту сторону, где белый свет газовых фонарей пробивается по углам одеяла, которым Роланд занавесил вход в пещеру.

Сможет он подобраться ближе? Достаточно близко, чтобы слышать?

Мордред думает, что сможет, благо поднявшийся ветер глушит шум его движений. Будоражащая идея.

Он спускается по скалистому склону к искрам белого света, бормотанию голоса, записанного на магнитную ленту, и мыслям тех, кто слушает: его братьев, сестры-матери, зверька-ушастика и приглядывающего за всеми ними большого Белого ка-отца.

Мордред подбирается к пещере так близко, насколько хватает духа, и замирает в холодной, ветреной темноте, страдающий и наслаждающийся своими страданиями, грезит своими грезами отверженного. В пещере, за одеялом, горит свет. Пусть у них будет свет, если они того хотят, пока пусть у них будет свет. Со временем он, Мордред, его потушит. И уж в темноте порезвится вволю.