Круги в пустоте - Каплан Виталий Маркович (хорошие книги бесплатные полностью TXT) 📗
Видите, братия, сколь печальна наша людская участь? Как преходящи все наши радости, и какой ужас, вечный ужас, ждет каждого из нас?
Так вот, друзья, — голос проповедника неожиданно окреп, налился звенящим металлом, — теперь сообщу вам светлые вести. Есть спасение. Есть путь, идя которым, обретешь вечную радость, познаешь такую любовь, такой свет, какие мы и представить себе не можем. Ибо есть истина, и истина освобождает нас от рабства злу, от мучений, от посмертной безнадежности. И истина сия — Единый Бог, стоящий превыше всех тех, кого привыкли мы называть богами. Единый Бог, Бог Живой, Рожденный и Нерожденный, сотворил наш мир добрым, сотворил добрым и первого человека, но тот предал своего Создателя, исказил данные ему великие дары, заронив семя тления во всех потомков своих. Отсюда пришли в мир мучения и смерть, отсюда страдание, боль и тоска. Но Единый Бог не хочет нашей гибели, Он всем желает спастись, Он прощает нам все наши грехи, если только мы твердо решили отбросить их и следовать Его путем. Он дает нам руку помощи, всем нам. Протяни же свою руку, ухватись за крепкую Его длань — и никакое зло больше не властно над тобой. Человек, уверовавший в Единого, не умирает весь, целиком. Пускай гниет его безвинное тело, но зато высшая, вечная душа его пребывает вечно же с Единым, там, где свет, радость и любовь. Но не только по разлучении души с телом, и раньше, в земной нашей жизни Единый Бог хранит верных своих, уберегает от всякого душевредного зла, порой творя великие чудеса.
Старик откашлялся, внимательно оглядел оборванных слушателей. И, уловив, видимо, струйку молчаливого недоверия, продолжал:
— Вы, конечно, спросите, а что же Высокие Господа, которым мы поклоняемся с детства? Кто же тогда они? Разве не велики они, разве не живут в небе? О, я отвечу. Высокие Господа на самом деле никакие не господа, а слуги Единого, скверные слуги, возомнившие невесть что о себе. О, не для этого Он их создавал, не для этого! Но и как первый человек, первые сотворенные Единым духи предали своего Господина, решив жить лишь для себя. И так выросла плотная стена между Небом и Землей, и тысячи лет нельзя было пробить эту стену.
Вы скажете, неужели столь слаб Единый Бог, что не мог совладать со своими же порождениями? Ложь! Одного движения Его пальца довольно, чтобы развеять по ветру даже самое имя злых духов, укравших Его славу и честь. Но всему, по замыслам Единого, свое время, и время это вплотную уже приблизилось к нам! Ибо, спустившись с небес, Единый Бог пришел к людям. Он сам, оставаясь Богом, воистину стал человеком, познал людские горести и боли, познал и ужас смерти, но, преодолев его Божественной силой Своей, ожил и вознесся вновь на небеса. И тем самым Он пробил стену, открыл нам всем дорогу к спасению. Вы, должно быть спросите, какова же сия дорога? Я отвечу вам, ибо открылся мне Бог Единый и научил своим путям, послав проповедовать в мир. Отвергнитесь же ложных богов, чтите настоящего Бога, Создателя мира, Бога Единого!
Он перевел дух, облизнул потрескавшиеся губы и надолго замолчал. И толпа крестьян, заметно прибавившая в числе, тоже молчала — мрачно, недоверчиво, насмешливо. Митька едва ли не кожей ощутил набухающую в воздухе враждебность, и как-то сразу вдруг понял: они попросту боятся поверить, а хочется. Хочется избавиться от привычного ужаса жизни, а боятся, потому что все-таки этот ужас — привычен. Да и наверняка боятся наказания — от государя, от жрецов, от всяких местных божков. Он вспомнил каменный помост в городе, и синие струи огня, извергнутые жезлами магов. На миг в животе стало холодно. И как этот единянин не боится? Разве не знает, чем все может кончиться? Вчера ведь староста говорил, что единянских проповедников полагается хватать и казнить. Может, надеется, что в таком захолустье ему ничего не грозит? Хотя здесь ведь и стражники, да и крестьяне вон как волками поглядывают. Или он на своего Единого надеется? Похоже, и в самом деле, вон ведь как убежденно говорит.
Митьке вдруг очень сильно захотелось, чтобы все кончилось хорошо. Чтобы старый единянин окончил свою проповедь и толпа, молча расступившись, пропустила бы его, и он ушел бы в солнечный зной, по пыльной дороге. Но где-то в глубине души Митька знал, что все окончится иначе. Гораздо хуже.
— Говоришь, этот твой Единый Бог стал человеком? — скрипуче поинтересовался кто-то из толпы. — И где же этот человек? Кто его видел? Кто может подтвердить?
Единянин, усмехнувшись в усы, кивнул.
— Единый Бог действительно стал человеком, был казнен и воскрес, и, научив людей великим тайнам, вернулся на небеса. И случилось это в дальней стране, о которой мало кто из вас слыхал. Видели Его многие, но кто не хочет верить Ему самому, не поверит и чужому свидетельству. Хотя бы свидетельствовавшие и видели Его своими глазами, и пришли в наши земли из дальней дали, куда немногим открывается дорога. Это случилось давно, умерли уже и видевшие, и ученики видевших, но живы мы — ученики учеников. И видим Единого духовными очами, очами сердца. Ты, вопрошающий, тоже можешь увидеть — если, конечно, по-настоящему захочешь.
— Если мы поверим твоим словам, — осторожно заметил худой, дочерна загорелый дядька, — то Высокие Господа прогневаются и поразят нас болезнями, войнами, засухой и трясением земли. Мы попросту погибнем, и если ты обманул нас — то мы потеряем все. Это слишком рискованно.
— Сейчас ты рискуешь больше, — иронично заметил единянин. — Так и так тебе придется умереть и скитаться в вечной тьме. Годом раньше, годом позже — не все ли равно? Неужели несколько лишних лет, проведенных в трудах, горестях и болезнях, стоят вечной радости?
С сомнением в глазах дядька втянулся обратно в толпу. Та глухо шевелилась, точно растревоженное осиное гнездо. Под замотанными в сальные тряпки головами — Митька это чувствовал — копошились мысли, отчего крестьяне испытывали неловкость.
— А что нужно сделать, чтобы спастись? — отчаянно труся, выкрикнул какой-то лопоухий юноша.
— Принять Единого сердцем, — охотно ответил проповедник, — узнать его Слово и пройти путем Водного Просвещения. Влиться в сообщество любящих Господа, совершенствуясь в познании и милосердии. Укротить в себе темное дыхание, как то: зависть, злобу, стяжательность…
Он, чувствовалось, готов был говорить еще долго — но не дали. Расталкивая толпу, на площадь, шумно отдуваясь, вышел — нет, скорее выбежал — староста, за которым, сжимая копья, спешили двое деловитых стражников.
— Вы что? — неожиданно тонким голосом возопил староста. — Вы кого, бараны, слушаете? Это же злохульный единянин, отвергающийся богов и всякого порядка! Не слушать таких надлежит, а рвать в клочья!
Толпа испуганно подалась, забурлила, разделяясь на мелкие лужицы, ручейки, еще немного — и вот уже нет никакой толпы, еще недавно плотно обступавшей проповедника. Есть лишь жмущиеся, сопящие мужики, всем видом своим показывающие — мы ничего, мы тут просто погулять вышли.
— Имею государево предписание, — староста обмахнулся плотным светло-серым свитком, — задерживать единянских смутьянов и, спешное расследование произведя, карать оных лютой смертию.
Крестьяне шумно вздохнули, самые робкие попятились. Может, еще недавно кто-то и внимал с надеждой словам о спасении, но сейчас все понимали — спасаться в первую очередь следует от подозрений в сочувствии мятежнику.
— Селян же, благосклонно преступным речам внимавших и в зловерие уклонившихся, надлежит изрядно сечь плетьми, а буде вновь окажутся в том же замечены, урезать им языки и ссылать в южные каменоломни, на вечную работу. Ну, кто тут благосклонно внимал?
Послышалось сопение. Все точно по команде потупили глаза, потом вдруг сухонький старичок, выступив вперед на шаг, ткнул пальцем в давешнего лопоухого парнишку.
— Вона, Имниу, Сайли-Венгу, значит, сынок, интересовался.
— Да не интересовался я! — сейчас же пустил петуха юноша. — Я же просто так спросил, для смеху!
— Вот чтобы глупого смеху поменьше было, получишь пятьдесят плетей, — пожевав губами, вынес решение староста. — Вечерком ко мне в управу явишься.
