Кладезь бездны - Медведевич Ксения Павловна (книги без регистрации TXT) 📗
Визжащая орда скакала на них из тумана, всадники, один за другим, выскакивали из-за каких-то темных клочьев и веток. В сырой мороси бело-голубые плащи казались серыми. Бедуины руала, вереща, шли в рассыпную атаку.
В деревянную стену щитов заколотили дротики и стрелы.
За их спинами тяжело, размеренно, как на гребном корабле, забил табл, подающий сигнал правому флангу. Ему откликнулся центровой. И далеко-далеко в тумане надсаженным сердцем зазвучал барабан левого крыла.
Несколько ошалев, Марваз поднял голову: нет, не ошибся. Знаменосцы вставали, высоко поднимая красно-желтые куфанские стяги на шестах. Вместе с щитовыми, прикрывавшими их спереди.
Таблы требовательно, мощно, мерно били.
Они с Рафиком ошалело переглянулись, вздрагивая от сухих щелчков стрел по дереву.
– Атака, братишка… Встаем, – сухими губами улыбнулся Марваз.
– Прощай, мученик, – кивнул Рафик.
Улыбнувшись друг другу еще раз, они встали.
И, попадая в раскачивающийся шаг строя, двинули вперед – навстречу набегающей бедуинской стае.
Начало дня
Аль-Мамун по-дурацки привставал в стременах – какое!
Разве это холм? Так, прыщ какой-то среди этого изрытого поля.
Под неярким солнцем слоями колыхалась пыль – сколько хватало глаз. В мутном темном облаке мелькали тени, изредка взметывалось знамя. Грохот, вопли, звон.
Чуть ниже по истоптанному склону заседал на своем толстом муле Зухайр. Мул жевал траву, зиндж жевал вгоняющий в сонное оцепенение кат – евнухи почему-то очень любили эту ямамскую смолу.
Стоявший по правую руку Тарик, напротив, держался в седле собранно и прямо – и, хищно раздувая ноздри, смотрел в пыльный вихрящийся сумрак на поле боя.
Там шла сплошная, кромешная рукопашная, и кто кого давит, понять было нельзя. Вестовые, подгонявшие на серых от пыли конях, хрипели что-то невразумительное. А что они могли сказать? Бой. Идет бой. Все взялись за мечи и дерутся.
Издалека прикатилась волна крика – высокого, отчаянного.
Справа от халифа скрипнуло и зазвенело: оглянувшись, аль-Мамун увидел, что Тарик тоже приподнялся в стременах.
Нерегиль тихо охнул.
Халиф охнул следом.
Бегущие, бегущие фигуры – прямо по центру. Бегущие к холму, к лагерю.
Опережая голосящую толпу, скакал вестовой – нишапурский гвардеец с обломанным пером на шлеме. Коня он колотил каблуками по бокам, даже не вдеваясь в стремена. Следом мчали еще несколько таких же конных.
– О Всевышний! – выдохнул аль-Мамун. – Они бегут!
– П-парсы… – с непередаваемой ненавистью выдавил из себя нерегиль. – Т-танцовщицы, а не воины. Ур-роды.
Верховые беглецы успели к холмику очень быстро:
– О мой повелитель! – хрипел, с трудом разматывая платок на горле, один. – Они бросили в бой подкрепления! В бой идет гвардия аль-Джилани! Огромные, огромные зинджи, скованные между собой железными цепями! Они сметают все на своем пути! Они скованы между собой цепями!
– Что ты несешь, придурок?! – взорвался Тарик. – Какими цепями кто скован! Трусливые уроды вроде тебя, видно, впервые увидели строй под названием «черепаха»!!!
– Цепями! Они скованы между собой тяжелыми железными цепями! – остальные беглецы подоспели и, осаживая лошадок, заголосили надсадным хором. – Они как железная стена! Перед ними невозможно устоять!
– Где Тахир ибн аль-Хусайн! Где ваш командир?! – рявкнул нерегиль.
– Благородный Тахир отдал приказ отступать! Перед карматами невозможно устоять! Эмир верующих должен спасать свою жизнь!
Аль-Мамун снова привстал в стременах: парсы говорили правду. Не насчет цепей. Насчет того, что невозможно устоять. Центр его войска отступал – и, похоже, те, кто должен был сражаться в первых рядах, обратились в паническое бегство.
– Убирайтесь, – отсутствующим голосом приказал халиф горе-воинам.
И нетерпеливо, зло махнул рукой:
– Убирайтесь!
Опустив головы в пыльных шлемах, те потрусили прочь.
К стремени подошел начальник телохранителей. Черное лицо Зирара, как ни странно, не выражало грусти. А что, почему бы ему и не радоваться предстоящей смерти за веру? Сколько можно гнить в грязи, холоде и сырости, в самом-то деле. А в раю – зеленая трава, белый виноград…
Зухайр тоже подобрался и оглянулся, с трудом поворачивая в седле мула грузное тело. Евнух улыбался:
– Видно, сегодня Всевышнему угодно сделать меня шахидом…
Пепельные от холода толстые губы растягивались в грустноватой, но не сожалеющей усмешке.
– Воистину, человек несомненно бессилен, – тихо повторил аль-Мамун слова древней поговорки и провел ладонями по лицу.
К нему подходили, кивая и улыбаясь.
– Пусть тот, кто хочет, бежит! – крикнул халиф. – Храбрецы пойдут за мной в рай!
Гвардейцы согласно кивали и молча поднимали вверх ладони: Всевышний велик! Рай ждет сраженных в войне за веру!
Глядя, как обнимаются и обмениваются приветствиями мученика его люди, аль-Мамун поднял ладонь, готовясь отдать последний приказ:
– О верующие! Настал наш черед…
– Стой!
Халиф застыл с поднятой рукой – запястье крепко перехватил Тарик.
По толпе готовящихся принять мученичество людей прошел мрачный ропот.
Аль-Мамун скрипнул зубами и обернулся, чтобы посмотреть туда же, куда и все, – на наглое существо, вцепившееся своими кафирскими пальцами в руку эмира верующих.
– Не надо, – неожиданно просительно сказал Тарик, не давая ему раскрыть рта.
– Что?! – прошипел Абдаллах.
И опустил наконец руку – а то они походили на ушрусанских девушек в танце.
– Ты хочешь приказать нам пойти и умереть в бою? – прижав уши, поинтересовался нерегиль.
– А что я должен, по-твоему, приказать людям?! – взорвался халиф.
– Если ты прикажешь мне пойти и умереть – я пойду и умру, – тихо и раздельно пояснил Тарик.
Словно они тут были вдвоем.
– Ну и?.. – Аль-Мамун терял терпение.
– Не надо отдавать мне такой приказ, – все так же тихо сказал нерегиль.
Вдох-выдох, надо успокоиться. Ну не орать же на него, неверного, в такие мгновения…
– Какой же приказ мне тебе отдать, о Тарик?
Нерегиль окинул взгядом поле боя, на котором погибало войско верующих. Теперь карматские ряды можно было увидеть: они действительно шли неправдоподобно слитными, щит к щиту, рядами. Как широченный таран, сгребающий мечущийся перед ними человеческий мусор к огням ада… Аль-Мамуну показалось, что в широко раскрытых глазах Тарика тоже пляшет красный огонь джаханнама. Халиф вздрогнул, пытаясь стряхнуть наваждение.
Холодные, во всю ширину раскрытые глазищи ввинтились в него неподвижным взглядом. Черные точки зрачков затягивали на смутное дно, где не было места желаниям или памяти. Лишь льющийся мрак и спокойная ночь.
В ночной тишине, глаза в глаза.
Тарик улыбнулся безо всякой радости:
– Прикажи мне победить.
В ночной темноте лицом к лицу знобило, как на ветру, губы не слушались:
– Ч-что?..
Та же морозная улыбка:
– Прикажи мне победить.
– Мы не можем победить, это невозможно, это…
Мрак плеснул пламенем, аль-Мамун почувствовал нетерпеливую ярость:
– Прикажи мне защитить тебя.
– Но…
Горячее злобное нетерпение возросло:
– Прикажи – мне – защитить тебя. Тебя и твоих людей, о халиф.
«Он сошел с ума, – с опозданием догадался аль-Мамун. – Он сошел с ума – из-за того, что потерпел поражение». И с облегчением, отстраняясь, как от буйного, тихо пробормотал:
– Хорошо, Тарик, хорошо. Я выполню твою просьбу.
И, уже выныривая из сумеречного мира, в котором властвовало безумие нерегиля, почти ласково сказал:
– Защити меня, о Тарик. Я приказываю тебе победить.
Видимо, следом аль-Мамун сморгнул.
Открыв через мгновение глаза, он испуганно заорал.
Тарика больше не было.
Ночи, сумерек, утра не было тоже.
Среди заполошных человеческих криков разливался высокий жгучий огонь. В огне, раскинув крылья, разевала клюв хищная птица. Птица тоже кричала человеческим голосом – от боли. Она вся состояла из жгутов света и бьющих молний.
