Волчья хватка - Алексеев Сергей Трофимович (книги онлайн бесплатно серия .txt) 📗
Ражный десятки раз в братании не укладывал, но передавливал отца, поскольку изучил его с детства, заранее знал даже намек на последующее движение и отлично чувствовал энергию. Бывалые, опытные засадники не могли это проделывать с отцом, и многих он победил в братании, а сын мог! Скиф за свою жизнь боролся так много и с такими разными араксами, что наверняка знал весь основной набор способов поведения противника и его арсеналы. Но лишь основной набор, ибо каждый последующий соперник независимо от возраста и опыта непременно вносил свою индивидуальность, и она, помноженная на родовые традиции, могла выглядеть самостоятельно и оригинально.
Видимо, почерк Ражного казался иноку незнакомым, а чего бы иначе он битых два часа, тая свою лошадиную мощь, не предпринимал решительных ответных действий? Если не считать, что время от времени стремился расцепить объятья?
Или опыт кулачного зачина отрезвил, сделал осторожнее? Насторожило умение Ражного все схватывать на лету?
И только он так подумал, через несколько секунд Скиф начал клонить голову вниз, выворачивать ее из объятий и постепенно переводить под нижнюю челюсть – рост ему позволял без напряжения прильнуть к груди. Остановить это оказалось невозможным, спина инока взбугрилась под мокрой рубахой, натянула холстинную ткань и вдруг от нее повалил пар. Ражный интуитивно сжал его пояс, наконец-то согнул в трубку и сцепил пальцы. Теперь тому было не вырваться, даже если шея полностью выскользнет из-под руки – останется на короткой привязи и не сможет нанести удара по правому боку.
Буквально через минуту рубаха на нем высохла. Скиф пока только разогревался, раскочегаривал свой неведомый внутренний энергетический котел, и делал это довольно медленно и не в состоянии Правила. Правое плечо его стало подниматься вверх, и тут, расползаясь, затрещала крепкая холстина на спине, захваченная и прижатая к шее рукой Ражного. Еще через минуту он поднял плечо так, как хотел, и в прорехе, перечеркнувшей наискось могучий позвоночный столб, показалась рубчатая, исполосованная глубокими шрамами кожа.
Он изготовился, принял нужное ему положение, и помешать этому было так же невозможно, как усмирить движение шатунов паровой машины. Под контролем Ражного остался лишь его пояс, насмерть замкнутый в кулак. Казалось, он готовится вырваться из объятий и с близкого расстояния нанести удар, возможно, головой в подбородок – предугадать его действия было нельзя: эта ложная открытость, как в кулачном зачине, сбивала с толку. Оставалось сковывать его движения и следить за развитием событий, дабы пресечь неожиданное.
Да видно, не затем он так долго жил и много боролся, чтобы вчерашний пирующий поединщик раскусил его замыслы!
Скиф не ударил и не вырывался – стал жать Ражного, сдавливать шею сгибом руки, а головой упирать в подбородок – так, словно хотел оторвать голову, отщелкнуть ее, как отщелкивают большим пальцем головку цветка. И все это постепенно, с нарастающим усилием, но ощутимо с каждой минутой.
Ражный знал подобный жим, правда, сейчас почти забытый, редко применяемый: именно от него и пошло название периода, и это о нем араксы говорили – примучить в братских объятиях. Основополагающий прием требовал невероятной выносливости и огромного запаса энергии, однако еще во времена деда по этой причине им стали пренебрегать. Если в течение часа таким способом не задавить, не парализовать соперника, не довести его до состояния, когда он прохрипит слово «довольно» – у самого иссякнут силы и тогда вряд ли дотянешь до конца братания, не говоря о начале сечи.
Инок не выглядел рискующим игроком – ясно понимал, на что идет.
Столь позднее «созревание» араксов, сорокалетний возраст, дающий право первого выхода в дубраву, был продиктован тем, что поединщик должен подготовиться ко всему, прежде чем ступить на ристалище. На всякий яд иметь противоядие либо умение мгновенно ориентироваться и вырабатывать его. Иначе зрелые, опытные араксы и тем более иноки давно бы передавили всех юнцов и на этом бы умерла древняя единоборческая традиция.
Выход из этой соковыжималки оставался один – расстроить замысел противника, предложить ему более легкий способ победы – ударить по уязвимому месту, что он хотел в зачине. Ражный начал ослаблять руку на поясе Скифа, провоцировать, чтоб выпустил из объятий, разменял их на быстрый и короткий тычок, но старому битому поединщику нужен был журавль в небе и плевать он хотел на синицу в руке! Не выпуская ремня, он передвинул руку за спину соперника, а правую начал медленно втискивать между головой и своим подбородком: чтобы выстоять максимально долго, следовало ослабить давление на горло, иначе этот блюминг через четверть часа перекроет дыхание. Большой палец нащупал глаз инока – крепкое, выпуклое яблоко под веком вздрогнуло. И будь это в сече, противник бы сейчас взвыл и мгновенно разжал руки, но подобные приемы в братании не допускались. Скиф на миг насторожился и чуть ослабил давление, будто спросил: «Ты ничего не перепутал? Убери палец! Иначе отпущу и уйду с ристалища с победой».
Ражному хватило короткого ослабления, чтобы загнать два пальца к своему горлу – воздух в легкие пошел живее, хотя для каждого поверхностного вдоха приходилось с силой давить на череп противника. Потом он почувствовал под удивительно тонкой кожей на голове толстый кровеносный сосуд, чуть продвинул пальцы еще и передавил его.
– Сейчас у тебя начнет неметь левая сторона лица, – словно бы предупредил он: язык движений и действий араксов был иногда выразительнее, чем речь.
– Ничего, я потерплю, – сохраняя полное спокойствие, ответил соперник.
Голова Ражного оказалась вздернутой вверх, шейные позвонки от перелома спасали многослойные перевитые мышцы, напряженные до деревянной твердости. Он мог видеть только верхушки деревьев и небо: от недостатка кислорода в глазах темнело, и чудилось, над Урочищем уже вечер. Нависший на ветвях снег постепенно растаял и весенней капелью опал на землю. Дважды вновь проглядывало мутное солнце и даже грело правый висок, подсушенная листва, сбитая ветром, летела теперь медленнее и доставала ристалища. К вечеру действительно потеплело и, наверное, на земле, пусть на недолгое время, все-таки расцвел портулак...
Когда на самом деле стемнело, Скиф наконец прекратил усиливать давление и, окаменевший, раскаленный, замер, ожидая, когда скованный, обездвиженный противник произнесет:
– Довольно.
Ражный молчал. Вести далее поединок не имело смысла и разумнее было бы сказать это слово, точнее, выдавить его из себя, поскольку язык от перенапряжения, кажется, давно рассосался и не существовал.
Но в роду Ражных никогда не говорили этого слова, и не ему начинать. Пока еще можно стоять на ногах и дышать один раз в пять минут – надо стоять...
В любой момент инок мог воспользоваться состоянием Правила и в буквальном смысле задавить соперника; он не делал этого, ждал, когда Ражный заговорит.
С темнотой постепенно растащило тучи, и когда на небе заискрились звезды, двоящиеся то ли от утомленного зрения и недостатка воздуха, то ли от слез, Ражный ощутил присутствие рядом третьего. А третий в поединках араксов был лишним. Даже хозяин Урочища не имел права приближаться к ристалищу, пока не закончится схватка.
Этот третий приближался бесшумно и незримо, однако его выдавало бордовое, с красными сполохами свечение: Ражный находился в состоянии «полета нетопыря» с того момента, когда Скиф окончательно сковал его кандалами рук.
Теперь было время парить чувствами над землей...
То, что это не человек, а зверь, он понял в тот миг, когда услышал с правой стороны тихий, злобный рык. Ражный не мог видеть волка, но слишком хорошо знал, что последует за этим: зверь распалял себя и готовился к прыжку.
– Не смей, – просипел он сквозь зубы.
Скиф отреагировал мгновенно, сдавил головой горло и вообще перекрыл дыхание. Волчий хищный рык стал напоминать собственный голос Ражного. Должно быть, Молчун сейчас чуть присел на передних лапах, а задние напружинил, чтобы метнуть тело вперед.
